[63].
Этот подвиг принес ему награды и посвящение в рыцари, однако не добавил ни капли лоска его манерам. Фипса можно сравнивать с Ясоном, добывшим золотое руно, как и сделал один священник перед выпускниками Гарварда в 1688 году, но он оставался жителем приграничья, грубым пройдохой, который действует с помощью мускулов и зычного голоса, драматично перегибает палку, энергично проламывает головы и получает выговоры от всех подряд – в том числе от престарелого временного губернатора, которого приехал сменить. Лет десять назад констебли пытались разогнать его людей, буянивших поздно ночью в одном бостонском баре. Фипс за них вступился. Когда констебли пригрозили, что доложат о происшествии властям, он прорычал, что «плевал на чертова губернатора, у него-то всяко побольше власти», хотя обычно так открыто своего превосходства не демонстрировал [9]. Когда его привели в зал суда, он швырнул свои бумаги в судей (на том процессе, где Фипса приговорили к штрафу, присутствовал Стаутон, которому теперь предстояло стать его заместителем на посту губернатора). Изрыгаемые бывшим пастухом проклятья и ругательства произвели впечатление даже на бывалых моряков. Фортуне оказалось не под силу сдержать в узде его аппетит к взяткам и шантажу.
Потребовалось немало трудов, чтобы превратить агрессивного искателя приключений в ангела, но выдающийся новоанглийский мифотворец справился с задачей. Позже прибытие Фипса в Бостон в этот критический момент было описано как «чудесное падение с небесной колесницы» [10]. Хотя его современники поперхнулись бы, услышав подобное кощунство, еще больше вопросов вызывала своевременность этого прибытия. «Мы со дня на день с нетерпением ждем сэра Уильяма Фипса», – писал Сэмюэл Сьюэлл почти четыре месяца назад, когда у девочек в доме Пэррисов начались первые приступы. Новый губернатор же отправился в плавание только через несколько недель[64]. Хартии, которую он вез с собой, было уже полгода – полгода, которые низвели Массачусетс до состояния «бедствующей, ослабленной, разрушенной местности» [11].
Несмотря на всю свою неугомонность, Фипс, можно сказать, имел привычку опаздывать. Научившись читать и писать лишь в двадцать два года, он не чувствовал себя уверенно ни в одном из этих занятий[65]. Скорее всего, он не мог отличить голландский текст от английского, а может, и (но это не точно) был не в состоянии прочитать приказ о собственном назначении в декабре 1691 года. Там говорилось, что отныне он исключительным королевским правом назначается губернатором. По старой хартии эта должность была выборной. В марте 1689 года Фипс спешил из Лондона в Бостон с новостью о Славной революции в Англии, в ходе которой Вильгельм III сверг Якоба II – король-протестант сменил на троне короля-католика. На корабле Фипс бахвалился, что лично сместит Андроса, ненавистного королевского губернатора. Приехав же, он обнаружил, что опоздал с этим на полтора месяца. Год спустя Фипс принимал в северной церкви крещение от Коттона Мэзера, обеспечивая себе таким образом политическое будущее. В этом случае задержка с ритуалом не вызвала ни у кого вопросов [12]. Просто раньше, объяснил Мэзер, в Мэне не было пастора, имевшего право провести обряд.
В 1690 году Фипс возглавил объединенную операцию – морских и сухопутных сил – против Квебека, столицы французской Канады. Слухи о союзе индейцев-вабанаки с французами терзали Новую Англию и продолжат это делать впредь: шептались, что враг намерен уничтожить колонию до последнего поселка. Фипс уже побеждал французов в Новой Шотландии, правда, этот успех был несколько омрачен мародерством его солдат. Экспедиция 1690 года планировалась второпях и несколько раз откладывалась – в итоге французы встретили его войско мощным огнем. Он пожертвовал сотнями жизней в этой жутко дорогой кампании, которую в Лондоне назвали «позорным и трусливым поражением» [14]. Так что Фипс сыграл роль и в финансовой истории Северной Америки: не имея средств, чтобы заплатить солдатам и матросам или объявить призыв, колония выпустила бумажные деньги. В результате началась сокрушительная инфляция. Экономика лежала в руинах, торговля замерла, ожидалось ответное нападение французов, повсюду фактически царила анархия. «Несчастные люди, – писал один приезжий о Бостоне, – готовы сожрать друг друга» [15]. Ничто из этого не помешало Фипсу поплыть в Лондон и просить Вильгельма III финансировать его попытку изгнать французов из Северной Америки раз и навсегда. Торговля мехами и рыбная промышленность Мэна были под угрозой (Англия тоже очень пожалеет, считали поселенцы, если французы наложат свою лапу на массачусетские верфи). Именно в той поездке Фипс и Инкриз Мэзер объединились, чтобы вместе вести переговоры о новой хартии.
В какой-то момент этим весенним субботним днем, пока Фипс возвращался из бостонской верфи, на небе вдруг словно погас свет. Город погрузился в тишину. С балкона ратуши новый губернатор произносил речь: Господь послал его спасти эту страну, где все давешние законы и свободы скоро обретут – и вдруг он остановился. Стало темно. Нет, он не посягнет на священный день Господень. Овации и крики поддержки подождут до понедельника. При свете факелов ополченцы сопроводили его в особняк из красного кирпича на углу сегодняшних улиц Салем и Чартер, в прекрасно оборудованный дом с фантастическим видом на гавань. Люди продолжали толпиться за углом у дома Инкриза Мэзера, которому Фипс был обязан своим назначением. В понедельник утром власти снова собрались в ратуше и погрузились в шестичасовые дебаты, следует ли возобновить речь Фипса с того, на чем она прервалась, или же ему стоит начать заново. Политика и религия все время друг об друга спотыкались. В той церемонии был приведен к присяге и шестидесятилетний Уильям Стаутон, ветеран с двадцатилетним опытом государственной службы при четырех режимах. Он стал заместителем губернатора.
Хартия, опубликованная двумя днями позже, не оправдала возлагавшихся на нее в колонии – становившейся отныне провинцией – надежд. Колонистам предстояло заплатить за самоуправство: корона расширяла границы Массачусетса, но урезала его привилегии. Новая хартия уничтожала политический фундамент первых десятилетий, вводя религиозную терпимость ко всем (кроме католиков). Любой мужчина с достаточным доходом мог голосовать, невзирая на членство в церкви. Колонисты потеряли право выбирать своего губернатора – назначение Фипса было компромиссом, которого добился в Лондоне Инкриз Мэзер. Наверняка провинция закроет глаза на то, что это решение навязывает ей корона, коль скоро в губернаторское кресло садится пуританин из Новой Англии, резонно аргументировал Мэзер, знавший, что король предпочитает ставить у руля в Массачусетсе военных. В то же время многочисленным советникам монарха нужен был в новых землях тот, кто лоббировал бы их экономические интересы. В итоге Фипс устроил все стороны, в том числе и потому, что не принадлежал ни к одной из них. Кроме того, у него вообще не имелось политического опыта. Он заменил, по словам Мэзеров, «группку людей, у которых не было иной цели, кроме как обогатиться на руинах процветавшей недавно плантации» [16]. Провинция могла отныне рассчитывать на более серьезную оборону: вакуум во власти оказался более травматичным, чем королевское вторжение, чем «иноземный демон» Андрос [17]. А самое главное, хартия положила конец трем годам гнетущей неопределенности.
Инкриз Мэзер был готов агрессивно продвигать документ в массы; он знал, что подтасовывает факты и обещает с три короба[66]. Его соотечественники могли поинтересоваться, почему он не добился большего. Так вот, настоящее чудо, заявил священник, что ему удалось многое отстоять. Да, автономия осталась в прошлом. Но губернатор и его заместитель – свои люди. После навязанного короной англиканского аристократа Массачусетс получил в руководители своего уроженца, крещенного Мэзером. Да, у нового документа есть недостатки. Но разве полбуханки хлеба не лучше, чем ничего? – вопрошал пастор в своей весенней проповеди. Права собственности подтверждены, религиозные права гарантированы, политические свободы и регулярные собрания восстановлены. Губернатор теперь не может самолично принимать законы или в одностороннем порядке поднимать налоги, как делал это Андрос, при котором суды были фикцией и изымались огромные деньги, у которого было больше власти над жителями Новой Англии, чем у короля над англичанами. Моля и стыдя, Инкриз Мэзер призывал соотечественников радоваться своей доле, быть признательными и смиренными детьми, слушаться своих суверенов. Последнее, что нужно сейчас Массачусетсу, – это «поколение неблагодарных бормотунов» [18]. Переметнувшийся на сторону победителей Коттон Мэзер рекламировал достоинства хартии прихожанам второй церкви, крупнейшей в Бостоне. Не так давно он уже напоминал своей полуторатысячной пастве, что Господь пощадил их три года назад. Он спас салемцев от тех, кто объявил их «народом, годным лишь на то, чтобы стереть его с лица земли» [19]. Пастор тогда имел в виду скорее англичан, а не индейцев.
Сквозь пропаганду прорывался рык недовольства. Люди ослушались Бога, как заключил Коттон Мэзер в проповеди на День благодарения за благополучное возвращение его отца, и вели себя как «грифы и гарпии» [20]. Тем, кто проявлял «неослабное внимание» к соотечественникам, не следовало платить бесчестием. К этим безгрешным страдальцам он причислил пасторов, магистратов и гражданских лидеров всех мастей, которые работают не покладая рук, повсюду сталкиваясь с неблагодарностью людей, о которых заботятся. Каждый из слуг народа «должен носить с собой по два носовых платка: одним стирать с лица трудовой пот, другим – плевки презрения». Он напоминал слушателям об их везении и обширных привилегиях. Они должны избегать раздоров, образующих опасные «бреши в ограде, которую Бог выстраивает вокруг нас», позволяя проникать сквозь них дьяволам, примеров чему с недавних пор было не счесть.