Ведьмы. Салем, 1692 — страница 48 из 108

Петицию подписали тридцать девять жителей деревни, но это не уберегло его жену от тюрьмы или двух грубых физиологических осмотров. Сэмюэл Сибли, муж испекшей «ведьмин пирожок», тоже поставил свою подпись, как и семеро Патнэмов (в том числе один из самых первых обвинителей Нёрс), отец одиннадцатилетнего околдованного ребенка и трое из четырех членов церкви, которые пришли тогда к Ребекке, чтобы предупредить о грядущем аресте, – среди них и сестра судьи Хэторна. Пэррис твердо держался противоположной стороны, ведь его племянница была одним из четырех лиц, давших против Нёрс показания. Ни одно дело еще так остро не разделяло общину[85].

Фрэнсис Нёрс начал наносить и более точечные удары. 29 июня жюри услышало свидетельские показания не только против его жены, но и против ее обвинителей. Один селянин клялся, что горничная доктора Григса врала, что была на собрании в предыдущем месяце. Соседка, много недель просидевшая у постели Ребекки, указала на несколько противоречий в рассказе Сюзанны Шелден. Ведьмы волокли Сюзанну по траве и перетаскивали через каменные стены животом вниз, как змею. Ой, нет, она сама перелезла через стену. Она летела в Бостон на палке. Ой, нет, ее нес по воздуху дьявол. Пара из Беверли, у которой горничная Патнэмов работала несколькими годами ранее, сообщала, что девятнадцатилетняя девушка весьма вольно обращалась с правдой. Фрэнсис Нёрс без труда посрамил коварную Сару Биббер: несмотря на огромную любовь своих соседей, она, скорее всего, сама бы сейчас обвинялась в колдовстве, если бы вовремя не присоединилась к бьющимся в конвульсиях девочкам. У нее были отвратительные отношения с мужем. Она хотела, чтобы ее ребенок заболел. Она грязно ругалась и впадала в истерику, когда ей перечили. Трое деревенских назвали ее «неуправляемой и буйной духом». Целеустремленные Нёрсы подтвердили то, что подтверждалось всеми обвинениями в колдовстве: никто не без греха.

Дело против Ребекки Нёрс практически не касалось сверхъестественного: ее супруг сделал все возможное, чтобы отцепить от себя этот убийственный ярлык. Родители предполагаемой жертвы свидетельствовали, что их ребенок умер исключительно от «злокачественной лихорадки». Они не говорили о подозрениях в колдовстве. Даже Натаниэль Патнэм, который вел с Нёрсами нескончаемую битву за землю, свидетельствовал в защиту Ребекки, хотя именно его племянник инициировал обвинения. Патнэм знал эту благочестивую женщину многие годы. Она создала хорошую набожную семью, дала детям хорошее воспитание и образование. Хотя у нее и были разногласия с соседями, он никогда не слышал ни полслова о волшбе. Сама обвиняемая, как могла, старалась вернуть происходящему хоть немного здравого смысла. Перед повторным заседанием суда она подала прошение. Ее подвергли двум инвазивным медицинским осмотрам. Опытная акушерка из числа проверявших – «самая пожилая, грамотная и благоразумная из них» – не согласилась с остальными [26]. Может ли суд предоставить профессионала? Нёрс предложила несколько имен. Две ее дочери подтвердили, что мать годами страдает от осложнений после родов, хотя «женщины-присяжные, видимо, боятся, что это может быть что-то еще» [27].

В вибрирующем от напряжения зале суда девочки-страдалицы демонстрировали свои недуги присяжным. Их губы уже были исколоты булавками, в одном случае – заколоты ими вместе. Энн Патнэм вытащила еще одну из своей руки на слушании Хау. Во время процесса над Ребеккой Нёрс Сара Биббер обхватила колени руками и завыла от боли: ведьма уколола ее! К несчастью для Биббер, дочка Нёрс не спускала с нее глаз и видела, как Сара доставала булавки из одежды и сама себя колола. В какой-то момент судебные приставы ввели в зал Абигейл и Деливеранс Хоббс. Нёрс знала эту парочку из Топсфилда по тюрьме. Что они здесь делают? – поразилась она. Этот вопрос ей еще припомнят. И он уж точно не ослабит показаний об оккультном шабаше, где Нёрс проводила службу, восседая, как утверждала племянница Пэрриса, на самом почетном месте, рядом с дьяволом.

Кое-кто ненавязчиво дал задний ход. Энн Патнэм – старшая была в числе инициаторов обвинений против Нёрс. Она спорила о Писании с призраком Ребекки в присутствии Деодата Лоусона. Муж вынес ее на руках с мартовского слушания Нёрс, где Энн вдруг словно одеревенела. В эту среду, однако, ее не замечали в окрестностях салемского суда. В деле Нёрс не фигурировало летающих яблок и упоминалось в лучшем случае всего одно проклятие: она ругала заблудшую свинью. Ее семья занимала определенное положение в обществе, и луч надежды пробивался сквозь тучи. После короткого совещания – подсудимая, видимо, оставалась в зале, не очень разбирая возню и крики у себя за спиной, – присяжные вернулись на свои места [28]. Стаутон спросил, каков их вердикт. Зал затаил дыхание. Старшина присяжных встал и объявил подсудимую невиновной. Радостные крики облегчения со стороны Нёрсов утонули в чудовищном реве обвинителей. С улицы им вторило эхо. Не все ожидали, что Нёрсы одержат верх, в особенности судьи, которые не скрывали своего раздражения. Один во всеуслышание заявил, что разочарован. Другой поклялся повторно засудить Ребекку, что легко мог сделать.

Стаутон повернулся к присяжным. Он не собирается навязывать им свое мнение. Но учли ли они реакцию Нёрс на появление Деливеранс Хоббс? При виде ее у узницы вырвалось что-то вроде «Она одна из нас». Хоббс сама призналась, что ведьма. Сказав это, не призналась ли Нёрс, интересовался Стаутон, что и она тоже ведьма? Возможно, это было саморазоблачение? (Судьи не стеснялись ставить под вопрос решения присяжных, хотя чаще они оспаривали – и изменяли – обвинительные вердикты. В оправдательных приговорах сомневались крайне редко.) Расстроенные сотворенным ими скандалом, присяжные попросили разрешения на повторное совещание. Невозможно представить себе ужас, сковавший семью Нёрс, и особенно потрясенную, слабослышащую подсудимую, которая стала инвалидом задолго до того, как попала в тюрьму два месяца назад.

За закрытыми дверями присяжные изо всех сил пытались разобраться в возгласе Ребекки Нёрс. Она имела в виду, что они с Хоббс сестры по несчастью, вместе томящиеся в заключении, или сестры-ведьмы? Двенадцать мужчин никак не могли договориться – суд ждал не просто решения, но единогласного решения. Старшина был озадачен. «Я не знал, как понимать ее слова», – объяснял он позже [29]. Сами по себе они не казались уликами. Присяжные снова расселись по местам, чтобы кое-что прояснить. Нёрс стояла у барьера. Старшина повторил спорную фразу. В соответствии с записями она сказала: «Что? Эти люди теперь свидетельствуют против меня? Мы же были все вместе» [30]. Что именно, спросил он, Нёрс имела в виду? Она стояла молча, словно в каком-то оцепенении, ни на что не реагируя. Жюри ждало объяснений, но их не получало, «вследствие чего, – делился позднее шестидесятилетний старшина, – эти слова стали для меня главным свидетельством против нее». Присяжные совещались в третий раз. Они огласили судье Стаутону обвинительный вердикт.

Фрэнсис Нёрс начал на них давить: как можно объяснить этот разворот на 180 градусов, когда двенадцать мужчин только что согласились, что для осуждения недостаточно улик? И Ребекка Нёрс довольно скоро объяснила свои слова, посоветовавшись с человеком, сведущим в законах. Она подала суду прошение: ее высказывание не подразумевало ничего, кроме того, что мать и дочь Хоббс были, как и она, арестантками. И это ее поразило. Как может один обвиняемый преступник законно свидетельствовать против другого? (На самом деле может, если они сообщники.) Она лишь имела в виду, что упомянутые женщины, с которыми она делила все тяготы этого позорного чудовищного заключения, стали ей подругами. Она представить себе не могла, что можно как-то иначе воспринять ее ремарку. Почему потом молчала? Так ведь она «плохо слышит, к тому же была в отчаянии» [31]. Не уловив, что ее слова неправильно поняли, она не имела возможности все разъяснить. Еще на допросе в марте у нее возникли проблемы с четким пониманием задаваемых ей вопросов, и вряд ли у нее одной (конечно, она не слышала магистратов, ухмылялись ее обвинители. В это время ей на ухо что-то шептал дьявол!). Она оставалась глуха не только к происходившему, но и к нюансам собственного положения. По мнению присяжных, Ребекка явно свидетельствовала против себя.

Фрэнсис Нёрс, не теряя времени, запросил у суда стенограмму заседания. Сьюэлл предоставил все, что мог. Кое-какие из показаний были только устными, как, видимо, в случае с Хоббс – у него не оказалось никаких записей [32]. Вооружившись заявлением своей жены и подписями жителей деревни, Нёрс подготовил новую апелляцию, обратившись к губернатору Фипсу с просьбой об отмене приговора. В это время преподобный Нойес организовал еще одно появление на публике Ребекки Нёрс. В следующее воскресенье он привел ее в молельню, где она десятилетиями возносила молитвы. Это был день причастия, и народу к грузному чопорному пастору пришло много. Оставаться ли осужденной ведьме членом конгрегации? В такой формулировке ответ на этот вопрос был очевиден. Священный долг церкви чистить свои ряды; Нёрс осквернила их всех своими преступлениями. После таинства салемские верующие единогласно проголосовали за принятие официального постановления об отлучении от церкви, что редко случалось до 1692 года [33]. Оно не имело юридических последствий – прихожанин отлучался за попрание законов Божьих, а не человеческих. В нормальных обстоятельствах такое наказание назначалось временно. Грешник мог раскаяться, получить отпущение своего греха и вернуться в лоно церкви. Ведьма не могла.

Днем 3 июля салемские старейшины заняли свои места в первых рядах молельни. Нёрс стояла в центральном проходе со скованными руками. Пастор Ребекки объявил ее нечистой – его речь могла затянуться надолго и сулила многократное перечисление всех подробностей ее преступления. Далее он зачитал некую версию оскорбительного приговора, вынесенного Энн Хиббинс и Энн Хатчинсон полвека назад: «Я здесь и сейчас именем Иисуса Христа и Его Церкви передаю тебя во власть Сатаны и его деяний». Это был страшный приговор, невыносимое унижение для женщины, вся жизнь которой вращалась вокруг ее веры. Соседи теперь клеймили ее ведьмой, а две ее сестры сидели, закованные в цепи, в Бостоне. К тому же Нойес отлично умел унижать. Он исключи