Ребекка Нёрс выросла в Топсфилде. В девичестве – как и Сара Клойс, и Мэри Эсти, обе в тот удушливый вторник находившиеся в тюрьме, – она носила фамилию Таун. Многие из тех, кто жаловался теперь на Нёрс, в прежние годы махали топорами на земле ее брата. Семьи Хау и Эсти состояли с ними в родстве: Элизабет Хау и Ребекка Нёрс были свояченицами. Муж Сары Уайлдс помогал установить спорную границу. В 1660 году он примкнул к лагерю Нёрсов, Таунов и Эсти в деле о пропавшей кобыле, гнедой с черной гривой, которая позже нашлась не в том амбаре. Все они занимали земли, на которые претендовала деревня Салем [69]. Просматривается ли здесь связь? Безусловно, четверо мужчин, отважившиеся поднять бурю, выдвинув первые обвинения в колдовстве, не могли предположить такого исхода: один из них был зятем Нёрс. Ни слова не говорилось о давней распре, вылившейся в доносы и свидетельские показания, хотя Новая Англия уже слыла местом, где умолчания были в порядке вещей даже в период самых яростных атак. Половина всех жалоб на ведьм, поданных до июля, поступила, однако, от Томаса Патнэма. Его дочь обвинила каждую из женщин с лицами землистого цвета, щурящихся сейчас от яркого солнца. Последнюю жалобу Патнэм подал 1 июля. Абигейл, племянница Пэрриса, также исчезает со сцены к этому моменту. Какая-то проблема явно разрешилась, хотя, быть может, и не та, которую хотели решить судьи. В июле на первый план вышли другие сложные взаимосвязи.
Уже второй раз угрюмое шествие остановилось на уступе. Тропинки там не было, и осужденным, скорее всего, пришлось самим пройти последние несколько метров по каменистому склону к вершине холма, где стояли простые дубовые виселицы [70]. Учитывая немощь обреченных, вряд ли они проделали это быстро. Когда их юбки скрутили веревками вокруг щиколоток, а капюшоны надвинули на глаза, все пять женщин настояли на своей невиновности. Нойес вступил с ними в жесткую полемику. Его словно заклинило на признаниях – ведь они были крайне важны как в гражданском, так и в церковном правосудии. Наверняка Сюзанна Мартин не оставила без внимания его нападки. Мы точно знаем, что Сара Гуд не промолчала. Все время, пока она брела по склону и вслепую взбиралась вверх по лесенке, Нойес напоминал о ее великой нечестивости. Она ведьма, и сейчас самое время в этом признаться. Он недооценил свою оппонентку в лохмотьях. Прямо с эшафота Сара Гуд возвестила: «Ты лжешь! Я не больше ведьма, чем ты колдун» [71]. Женщина, лишившаяся наследства, дома и ребенка, крепко выругалась. «И если ты заберешь мою жизнь, – добавила она, – Господь обратит твое питье в кровь». Эти слова были хорошо знакомы человеку, которого вдохновляла книга Откровения[94]. Никогда еще Сара Гуд не звучала как настолько могущественная ведьма.
Палач столкнул каждую женщину с верхней ступеньки. Толпа отшатнулась, когда они начали стонать и хрипеть [72]. Ведьмы оставались на всеобщем обозрении достаточно долго, чтобы произвести впечатление, но не дольше. Лето выдалось чрезвычайно жарким. Их похоронили очень скоро, под камнями там же, на горе (по крайней мере, первоначально)[95]. Проклятие Сары Гуд еще долго висело в воздухе; Сьюэлл никак не мог выбросить его из головы. В этом он не был одинок. После первого повешения колдовские нападения и обвинения прекратились, однако второе привело к целому шквалу тех и других. В центре города Салема мужчины повсюду встречали летающих духов, быстрых, словно птицы. На следующий день в деревенском пасторате не только у племянницы Пэрриса, но и у миссис Пэррис – впервые – начались припадки. К счастью, Хэторн и Корвин не ослабили своей хватки. Они три дня допрашивали старую Энн Фостер, совершившую тот знаменитый перелет из Андовера. Она раскрыла мельчайшие детали заговора и добавила к сногсшибательному рассказу ведьмину печать – нечеткую зеркально отраженную букву «С». Некоторые увидели в этом знак божественного чуда: не успели они казнить пятерых ведьм, как Господь уже посылает им новую банду, члены которой признаются в своей порочности и открывают миру свои зловещие замыслы [73].
В конце недели в приходе показался новый преступник – восемнадцатилетний юноша, бесстрашный и привлекательный. Он жил в Андовере. Хэторн добился от него большего, чем Нойес – от Сары Гуд. «Иногда, – признавался сконфуженный молодой человек, – дьявол науськивал меня вредить жене пастора» [74]. Он сворачивал из носового платка фигурку и представлял себе, что это – миссис Пэррис. Как он начал сотрудничать с дьяволом? Это всё проделки его матери. Она не только летала в Салем вместе с Энн Фостер на крайне ненадежной палке, но еще и превратила его в колдуна. Находясь в тюрьме, она недавно приходила к нему в виде кошки. Дьявол пообещал ей место царицы ада – должность, у которой не имелось библейского аналога, но которая отлично укладывалась в иерархические представления о мире подростка из Новой Англии.
8. На этих адских сборищах
Сомнение – неприятное состояние, но уверенность – это абсурд [1].
К концу июля стало ясно: дьявол не собирается прибегать к своим обычным трюкам, охотясь за случайными одиночками. Теперь, когда он обосновался в Массачусетсе и широко раскинул сети, у него зрели грандиозные планы [2]. Он вознамерился низвергнуть церковь и уничтожить округу. Начали вырисовываться определенные схемы, и знакомые, и поразительно новые. Отпустить шпильку в адрес околдованной девочки или слишком часто навещать в тюрьме супругу или супруга означало риск навлечь на себя обвинения. Сомневаться в реальности колдовства, законности улик или мудрости суда приравнивалось к ереси. Чем больше вы сопротивлялись, тем глубже себя закапывали. Скрыться от обвинений не представлялось возможным. Ручательства двух пасторов не могли спасти обвиненного прихожанина. Возраст, состояние, пол, членство в церкви – ничто не гарантировало неприкосновенности. Известных мужчин обвиняли наряду с бездомными пятилетними девочками. Многие в те дни напряженно ожидали стука в дверь.
Обычно обвинения зарождались в сельской глубинке – в первую очередь в благочестивых домах с четким распорядком – и оттуда распространялись по городам. В обратном порядке они не мигрировали. Слуги обвиняли хозяек, но хозяйки слуг не обвиняли [3]. Когда подростки указывали на сверстников, чаще это были молодые люди противоположного пола. Жены не обличали мужей, хотя ранее и осматривали их, спящих, искали дьявольскую метку. Мужья не подавали исков по защите чести и достоинства, чтобы оправдывать своих жен. Крайне мало рабов оказалось на скамье подсудимых, и ни одного индейца. Несмотря на отвратительное поведение, квакеры тоже избежали этой участи. Члены семей расходились во мнениях. Все чаще выяснялось, что под одной крышей, а то и в одной с вами постели сопит ваш обвинитель[96]. Старые дружбы испарялись в один миг, иные отношения беспорядочно разбивались. Один деревенский житель умудрился и обвинить Джона Проктера, и выступить в его защиту; его отец подписал петицию в пользу Ребекки Нёрс и при этом пожаловался на Элизабет Хау [4]. Салемские процессы словно заново активировали и санкционировали сомнения, до того тихо томившиеся в погребах местных жителей. Часто они касались мелочей, однако, как заметил Мэзер, большое складывается из мелочей [5]. Близость границы несла в себе реальную опасность. До 1692 года женщин в Новой Англии судили за супружеское насилие не реже мужчин: жестокие мужья и несговорчивые жены то и дело признавались виновными [6]. Околдованные женщины бились в припадках, а мужчины, которые вышли на сцену, только когда начались процессы, рассказывали о вызывающих оцепенение визитах в их спальни (только Энн Патнэм – старшая осилила и то и другое). Молодые мужчины в целом страдали с наибольшим воображением, и их показания отличались особой экстравагантностью. Отныне, если у вас что-то начинало болеть, вы точно могли назвать виновную в этом ведьму. И Стаутон никого не миловал. Никогда раньше, ни в Северной Америке, ни в Англии, суды не добивались абсолютного показателя обвинительных приговоров [7].
11 мая старый шалун Джордж Джейкобс предостерегал свою семнадцатилетнюю внучку никогда не признаваться в колдовстве. Сделать это значило, по его словам, расписаться в собственной погибели. Он ошибался. За единственным исключением никто из признавшихся не получил обвинительный приговор. Абигейл Хоббс, Титуба и Маргарет Джейкобс отсидели в безопасности тюрьмы вместе с девятью другими самопровозглашенными ведьмами – это отличалось от всех прецедентов. И хотя в прошлом подвергшиеся заклятию часто оказывались под медицинским наблюдением, никогда раньше они не играли роли толкователей – только судьи и пасторы могли распознавать колдовство. В 1692 же году эту роль взяли на себя и пострадавшие девочки, которые обращались к неким провидческим силам, умевшим ставить точный диагноз; после вкрадчивого апрельского письма Томаса Патнэма эти силы день ото дня становились все более зримыми для каждого.
В конце июля один салемский житель обратил внимание, что Бог явил свою милость: за целый год не было зафиксировано ни одного случая черной оспы [8]. Господь, однако, послал им новое испытание. Для этого он, судя по всему, выбрал в качестве карающего ангела благонамеренного андоверского фермера, который отчаянно пытался спасти умирающую жену, за двадцать лет родившую ему десятерых детей. Сначала Джозеф Боллард предъявил претензию своему сорокадевятилетнему родственнику. Не имеет ли он какого-нибудь отношения к необычным «болезненным ощущениям», которые с весны донимают Элизабет? [9] Родственник баловался предсказанием судьбы и черной магией, но помочь не смог. Он ничего об этом не знал. Боллард обратился к властям, которые, вспомнив испанскую практику начала XVI века, посоветовали ему послать лошадь за салемскими провидицами. Почти наверняка здесь не обошлось без племянницы Пэрриса и Мэри Уолкотт. Около постели Элизабет Боллард девочки начали корчиться в конвульсиях. Прямо или косвенно они указали на хрупкую Энн Фостер, андоверскую вдову семидесяти двух лет, ту, что в свое время попала в аварию при полете.