[97].
Если бы Проктер присутствовал на слушаниях, то смог бы рассказать кое о чем еще: правоохранители придавали андоверским фактам необходимую им форму. Показания Мэри Лэйси – младшей пронизаны множеством недомолвок и логических скачков, подсказок и предположений. Судьи дразнили ее освобождением из-под стражи так же соблазнительно, как дьявол – славой. К августу все свидетельства в общих чертах совпали, и признания тоже стали более конкретными. Относительно разночтений – что ж, судьи списывали их на уловки Сатаны. Слишком гладкие истории выглядели бы в создавшихся обстоятельствах подозрительно, ведь дьявол сбивал своих слуг с толку. Казалось совершенно логичным, что Мэри Лэйси – старшая не могла ответить на дополнительные вопросы: дьявол, она боялась, похитил ее воспоминания. Пока она поднималась по ступенькам к залу суда, другой подозреваемый решил признаться. Оказавшись же внутри, она не нашла нужных слов. Враг рода человеческого «вынимает их из моей головы», – объяснила Лэйси [18].
Проктер знал, что разбирательство его дела и дела Джорджа Берроуза назначено на 2 августа, и торопился с петицией. Обращаясь к пяти виднейшим бостонским пасторам, включая Инкриза Мэзера и Сэмюэля Уилларда, он предупреждал о страшной судебной ошибке, которая вот-вот произойдет. Он говорит не только от своего имени, но и от имени других узников. Все они невиновны. И никто не может рассчитывать на справедливость. Они посовещались и не нашли другого возможного объяснения: дьявол ожесточил против них сердца магистратов, священников, присяжных и народ. Проктер писал с присущей ему прямотой: подозреваемых приговорили еще до того, как они вошли в зал суда Стаутона. Их земли уже изымают [20]. Он знал о собственной ситуации, но не стал ее упоминать: после его ареста Джордж Корвин захватил ферму Проктеров в шесть гектаров, начал продавать и забивать скот. Он конфисковал все имущество семьи, опустошая бочки пива ради бочек и горшки супа ради горшков. Он оставил их маленьких детей без крошки хлеба. Проктер умолял либо назначить новых судей, либо перевести процесс в менее пристрастное место. Публика в салемском суде такая же кровожадная, как магистраты. Может хоть кто-нибудь из пасторов приехать в Салем, чтобы увидеть все собственными глазами?
Он не восставал против суда, как Кэри, или против обвинений, как Олден. Он не поносил околдованных девочек. Когда все остальные просили себе славы, счастья и французской осенней обуви, он требовал лишь справедливого суда. Он направил свое письмо людям, от которых ждал сочувствия: трое принадлежали к первой бостонской церкви, среди паствы которой не было судей по делам о колдовстве (по иронии судьбы, там раньше находился бостонский дом Пэрриса). Он добавил еще несколько строк, чтобы вывести из душевного равновесия своих адресатов. Тот факт, что дьявол нагло их копирует, устраивая свои пародии на крещение и причастие, – высший им комплимент [21]. Но сами они начинают напоминать своих врагов. Суд Стаутона, утверждал Проктер, действует как группа инквизиторов, их поведение «очень похоже на папские зверства»[98]. Это тоже было ночным кошмаром пуританина; Коттон Мэзер никогда не упускал возможности вставить в рассказ о дьявольском сборище слова вроде «принуждение». Его отец приписывал исключительно католицизму безрассудные преследования ведьм. Похоже, суд попал под наваждение сил, с которыми боролся [22].
Если перехитрить дьявола было крайне трудно, то еще более непосильной задачей, как обнаружил прямодушный Джон Проктер, оказалось достучаться до наглухо закрытого разума. Если он и получил ответ, то точно не в виде перенесения разбирательства в другое место. Он предстал перед салемским судом по плану, через двенадцать дней. Но для своей петиции он выбрал правильных адресатов. Ощутимое сопротивление или, по крайней мере, недовольство возникло среди самых известных представителей духовенства. Это были бостонцы, к которым магистраты станут обращаться за помощью, эксперты по невидимому миру, с которым большинство из них были знакомы не понаслышке. Инкриз Мэзер в 1684 году опубликовал программную книгу, которой «Памятные знамения» его сына как бы отвешивали почтительный поклон. Старший Мэзер уже давно и открыто размышлял о правомерности различных обвинений в колдовстве. «Верно также, – отмечал он, – что мир полон сказочных историй о всякого рода столкновениях с дьяволом и вещами, с его помощью сотворенными, которые выходят за границы возможностей тварей Божьих» [23]. Ведьмы могли превращаться в лошадей, волков или кошек с не большей вероятностью, чем творить чудеса. Уиллард, как известно, в 1671 году описывал свои наблюдения за конвульсиями и криками собственной шестнадцатилетней служанки, назвав их «странным и необычным знамением Господа», но избегал слов «колдовство» и «одержимость». Каждый из пяти пасторов, которым писал Проктер, в 1688 году молился вместе с Джоном Гудвином. Трое благословили «Памятные знамения». Большинство одобрило к публикации салемскую проповедь Лоусона[99].
Пока в Салеме пасторы, магистраты, присяжные и остальной люд шагали в ногу, на что жаловался Проктер, бостонское духовенство пришло в беспорядок. На следующий день после казни Ребекки Нёрс несколько пасторов собрались в доме капитана Джона Олдена (сам он уже седьмую неделю сидел в тюрьме). Как и Сьюэлл, Олден был давним членом третьей церкви Уилларда, единственной бостонской конгрегации, поставлявшей и подозреваемых, и судей для процессов о колдовстве. К священнослужителям присоединилась группа известных в Бостоне людей. Вместе они начали читать молитвы и хором распевать псалмы о здравии отважного морского капитана. Сэмюэл Сьюэлл лично прочитал проповедь. Присутствие в комнате судьи колдунов и ведьм указывает либо на некий расчет, либо на некоторую неразбериху в пасторских рядах: когда они просили Бога вмешаться в дело Олдена, молились ли они о справедливом суде или о невиновности узника? В любом случае они как минимум желали обратиться к Всевышнему от его имени. В тюрьме Джон Проктер умолял преподобного Нойеса о каком-нибудь утешении – и получил решительный отказ, «потому что он не хотел сам стать колдуном». Друзья Олдена провели в молитве все время от полудня до заката 20 июля и завершили 103-м псалмом: «Господь творит праведность и правосудие для всех угнетенных» [25]. По крайней мере некоторые молитвы были услышаны: тем вечером пролился живительный, долгожданный дождь.
Между собой священники все еще ожесточенно спорили о проблеме, которая вынудила салемских магистратов просить совета у восемнадцатилетней девушки. Может ли дьявол вселиться в кого-то без его ведома и согласия? Они еще в конце июня ставили этот вопрос на обсуждение. К утру 1 августа, когда служители культа собрались в просторной библиотеке Гарварда на втором этаже, он требовал скорейшего решения [26]. Их участие в молитве за Олдена, как можно предположить, указывает, что кое-кто действительно понимал: может пострадать невиновный. На августовскую встречу пришли восемь пасторов, в том числе трое из адресатов Проктера. Инкриз Мэзер вел собрание, в комнате было накурено. Все согласились: в августе ответ на вопрос, можно ли быть ведьмой и не знать об этом, – «да» (в июне салемские судьи ответили «нет»). В то же время священники несколько лукавили. Хотя такое и могло произойти, но было «редким и экстраординарным событием». Нападки на невиновного – необычная вещь, «особенно для гражданского судопроизводства». Другими словами, безгрешный человек редко оказывается в суде. Это утверждение придавало законную силу судьям и любым их действиям. А заодно и обеспечивало пасторам лазейку, через которую они могли бы, если понадобится, вытащить кого-нибудь из заключения и оправдать.
По крайней мере, некоторые из этих людей потрудились, чтобы отдельные дела никогда не дошли до суда. Пусть негласно, но они признали правоту Джона Проктера: ведьмы в Массачусетсе были, но суд Стаутона никого не миловал (более циничная версия: в Массачусетсе были ведьмы, но не среди их друзей). Через два дня после новой волны андоверских арестов жена капитана Кэри умудрилась освободиться от своих трехкилограммовых цепей в Кембридже. Следует отметить, что в отчете Сьюэлла нет ни возмущения ее побегом, ни страха, что ведьма-убийца, которую ему с коллегами следовало сурово наказать, свободно бегает по окрестностям Бостона. Несколько салемских мужчин уже испарились (Джон Олден исчезнет в середине сентября и спрячется в Даксбери). До следующего заседания суда Джошуа Муди, еще один из адресатов Проктера, посодействует еще одному побегу [27].
Несмотря на многочисленные ордера на арест сорокаоднолетнего Филипа Инглиша, в мае его разыскать не удалось [28]. Этот массивный, грузный мужчина, самый видный из салемских судовладельцев, какое-то время отсиживался за мешками с грязным бельем в одном бостонском доме, где власти не смогли его обнаружить[100]. Инглиш (Филипп л’Англуа, родившийся на нормандском острове Джерси) разбогател в Салеме, где к 1692 году приобрел четырнадцать зданий, склад, верфь и флотилию. Тридцатидевятилетняя Мэри, его прекрасно образованная жена, происходила из семьи первых поселенцев. Ее арестовали 21 апреля, в день, когда Томас Патнэм отправил свое зловещее письмо. До того пара занимала изысканный особняк с множеством фронтонов, один из самых роскошных в городе Салеме. У них имелся обширный штат прислуги – предприимчивый Инглиш перевез слуг из Джерси в Массачусетс. Он активно торговал с французскими, испанскими и вест-индскими портами. Два десятка его судов бороздили прибрежные воды от Новой Шотландии до Виргинии. Инглиш был лидером общины, хотя и толковал свои обязанности констебля, как ему было удобно, – это агрессивному бизнесмену пришлось объяснять суду несколькими годами ранее. Вплоть до июля он сидел на городской церковной скамье рядом со Стивеном Сьюэллом. Инглиш вел бизнес с судьей Сьюэллом, а также сдавал жилье родственнику Иезекиля Чивера, подвизавшегося в суде секретарем.