ный Хейл дал показания о регулярных сеансах прорицаний, которые проводила Доркас Хоар. Несколько лет назад он настаивал, чтобы она избавилась от книжки по хиромантии, попавшейся на глаза его детям. Хоар также училась делать предсказания по знакам вокруг радужки глаз. На ее процессе суд измерил (полутораметровый) хвост спутанных волос Доркас и постановил его отрезать. Хоар пришла в ужас: если вы отрежете мои волосы, кричала она, я заболею, а то и умру. Суд был непреклонен.
Мэзер понимал, что в непосредственной близости зла многие обращались к запрещенным «сжиганиям, бутылкам, подковам, и я не знаю, каким еще магическим ритуалам» ради облегчения [28]. В то же время пастор XVII века лучше нас видел различия между «католической чепухой» (подковами, пирожками с мочой, испытаниями касанием) и приличной пуританской теологией. Граница выглядела не столько нечеткой, сколько сквозной. Инкриз Мэзер осудил проверку ведьм путем втыкания в них булавок – увы, слишком поздно для Джорджа Джейкобса. Что, если сама булавка заколдована? Он назвал испытание водой для разоблачения ведьм пустым суеверием (его сын поддерживал эту практику). Можно ли считать «исцелением верой» обращение к девочкам с вопросом «что беспокоит этого человека?», как сделал Пэррис в середине июня, когда послал за Мерси Льюис, которая, впав в транс, диагностировала у Патнэм колдовское проклятие? Кипячение на огне локона пораженного колдовством ребенка – это лечение или суеверие?[115] В чем разница между предупреждением Уордэлла о том, что жена Болларда заболеет, и громким заявлением старшего Мэзера – после размолвки его сына со Сьюэллом, – что на Сьюэллов обрушится беда? В 1676 году Инкриз Мэзер выделил молитвенный день, чтобы просить Бога о сокрушении непокорного лидера индейцев, короля Филипа. Это сработало, подобно чарам, на той же неделе. Как отличить молитву от заклинания – или заклинание от алхимического бальзама, заживляющего раны на расстоянии? «Отче наш» считалась чем-то вроде «священного заговора», от которого в ужасе разбегаются духи и гоблины[116].
Границы между оккультизмом, религией, фольклором и медициной имели обыкновение размываться, и в богатых домах это проявлялось так же бурно, как и во всех остальных. Декабрьский статут 1692 года устанавливал: нашел спрятанное сокровище – значит, применил колдовство. А ведь губернатор Массачусетса всю свою карьеру построил на таком поиске. Фипс обращался к лондонскому предсказателю, который предрек ему славное будущее – это мало чем отличалось от уверений, полученных Коттоном Мэзером в собственном кабинете от светящегося крылатого ангела. У некоторых салемских судей были книги по астрологии. Многие баловались алхимией. Все читали альманахи[117]. В библиотеке Уэйта Стилла Уинтропа было особенно много мистической литературы, астрологических таблиц и трактатов по магии [30]. Он разделял увлечение пасторов чудесами и знамениями.
Кроме того, приходилось иметь дело со смешанными сигналами. Инкриз Мэзер ругал различные контрзаклятия, хотя и признавал, что они работают. Сэмюэл Сьюэлл обратился к пастору, чтобы узнать, благоприятный ли сейчас момент, чтобы сделать пристройку к дому. Потустороннее все время висело в воздухе где-то рядом, то одеваясь в религиозные одежды, то обходясь без них. Будущий пастор Марблхеда, когда двенадцатилетним мальчиком лежал в кровати больной, разговаривал с бесплотным существом, которое дало ему три волшебных пилюли. Мальчик, приняв их, выздоровел и впоследствии предположил, что это к нему приходил ангел. Когда молодая женщина, тоже пообщавшаяся с ангелом, начала терроризировать окружающих якобы божественными указаниями, Мэзер объявил, что к ней приходил дьявол – ради спокойствия общины. Массачусетские пасторы все еще бились над этим вопросом в 1694 году и вынесли его на сентябрьское собрание: как отличить дьявольский визит от ангельского? Слишком легко было спутать колдовство с Божественным провидением, хмурый взгляд с дурным глазом, пророчество с обоснованной догадкой, грех с пособничеством дьяволу.
Когда пришло время писать о процессах, когда пришло время натянуть его любимую шведскую сову на глобус Салема, Коттон Мэзер дал фольклору зеленый свет. Он знал, что невидимый мир где-то существует, и не отказывался ни от чего, чтобы сделать его видимым. Он проводил научные расчеты на основе Библии, пытаясь определить дату конца света. В 1705 году он приплел историю Моисея к найденному на раскопках в Нью-Йорке зубу мастодонта. Ангельские посещения в кабинете и дьявольские визиты в гостиной говорили об одних и тех же тревогах, служили одним и тем же интересам. Сара Гуд, как считалось, накладывала заклятия на соседей. Коттон Мэзер так желал ненавистному зятю зла, что молился о его смерти три дня подряд. Его мольбы были услышаны, и пастор полностью взял на себя ответственность. Уход из жизни безнравственного молодого человека, еще недавно пышущего здоровьем, был «чудесным случаем» [31].
Пока Салем готовился казнить еще пятерых нечистых – четверо из которых были мужчинами, один из них был пастором, – дурные предчувствия начали являться к представителям власти откуда ждали и откуда не ждали. Семидесятишестилетний Роберт Пайк пропустил майскую церемонию приведения к присяге Фипса, потому что в это время собирал показания против Сюзанны Мартин, вдовы из Эймсбери [32]. Часть лета ушла у него на дело против тещи пастора из Солсбери, Мэри Брэдбери, которая, обернувшись синим кабаном, бросилась под копыта лошади, из-за чего всадник упал. Пайк, популярный член массачусетского совета, долгое время служил капитаном в ополчении и занимал самое видное положение в Солсбери. Прошлой весной он ездил в Мэн вместе со Стаутоном и Гедни вести переговоры о перемирии с индейцами. Он лично знал Берроуза и много лет назад спорил с ним. Сын Пайка был в Гарварде однокурсником Пэрриса, женатым на дочери Джошуа Муди. А дочь Роберта Пайка была замужем за одним из Патнэмов, что поставило отца в щекотливое положение, когда дело коснулось синего кабана. Обвиняли Мэри Брэдбери члены его семьи, но и она тоже была членом семьи; ее муж, коллега Пайка по городскому управлению, входил в число его ближайших друзей. Пайк был человеком набожным, начитанным, бесстрашным и твердых убеждений. Несколько десятков лет назад он попытался ввести в колонии ограничение свободы религии. Его признали виновным во лжи суду и навсегда уволили с государственной службы[118].
В середине августа, когда в Салем хлынули толпы людей, Пайк, возможно, стал первым официальным лицом, начавшим испытывать неуверенность в правильности судебных действий. В длинном письме судье Корвину он переосмысливал логику дела. Он верил в ведьм, хотя отмечал, что в Ветхом Завете они встречаются редко (как отмечали другие, там к тому же колдовством в основном занимаются мужчины). Он ни минуты не сомневался в силе дьявола. Старый искуситель однажды взял в плен самого Господа и мучил его «отвратительными богохульными искушениями» [33]. Правда же, любого доброго человека может постичь та же участь? Если уж на то пошло, дурной характер не должен становиться поводом для обвинительного приговора. Есть, указывал Пайк, множество «невинных людей, которые при этом не святые». Особенно его беспокоили привидения: ну не возвращаются люди из могил. И как может человек находиться в Салеме и Кембридже одновременно? Пайк намекал на возможное мошенничество. Хотя лично он в него и не верит. Он согласен, что у них исключительный случай.
Это привело его рассуждения к девочкам-оракулам. Пайк еще не видел их в деле, но слышал очень много, как и все в Массачусетсе. Тут он чуть запнулся. Что бы они ни делали, это либо от Бога, либо от дьявола. Однако надо учесть, что общение с теми, кто прилюдно и бесспорно погребен, вообще-то незаконно. Левит особо предостерегал от обращения к медиумам или духам. Почему мы предпочитаем думать, что девочек мучает Сатана, а не Бог, «особенно когда кое-что из сказанного ими – ложь и ошибка»? Пайка интересовало, кто кого подстрекает. Дьявол может действовать и без помощи человека, обратное же невозможно. Девочки-провидицы могут получать сведения только от лукавого. Как тогда можно считать их свидетельства заслуживающими доверия? То же относилось и к признавшимся, которых он первый стал критиковать. Дальше шла еще одна логическая нестыковка: обвиняемым не было никакого смысла колдовать в суде, заявляя при этом о своей невиновности. «Собственный интерес, – замечает Пайк, – является лучшим ориентиром». Несмотря на всю свою испорченность, дьявол совершенно не заинтересован в очищении мира от ведьм и не ставит на своих слугах клейма. Вряд ли этот судья стал первым из живущих, кто желал, чтобы Писание было более однозначным. По его мнению, лучше оставить жизнь виновному, чем казнить невиновного. Потому что, во-первых, небеса справляются с такими делами лучше, чем люди. А во-вторых, виновного можно казнить позже, собрав больше улик, в то время как невиновного «уже не вернешь из мертвых»[119].
Если Пайк и получил ответ, до нас он не дошел. Коттон Мэзер бился над похожими вопросами 17 августа, в ту тихую неделю, когда ожидание казни поставило процессы на паузу[120]. Член совета Джон Фостер, один из богатейших бостонских купцов, обратился к Мэзеру. Он продолжает верить, что колдуны устраивают безобразия? «Боюсь, что да», – ответил Мэзер. Прошло десять недель с тех пор, как он отправил вольный поток своих мыслей судье Ричардсу. За это время казнили шесть ведьм. Еще пять должны повесить через двое суток. И снова Мэзер предостерегал от призрачных свидетельств. Тем не менее он видел, что кое-какую пользу из них все-таки можно извлечь. Они могут, он полагал, сослужить хорошую службу для «подкрепления других предположений» [34]. Все писатели-протестанты соглашались, что дьявол использует невинных в своих целях. Словно отгоняя проклятие, Мэзер дважды упомянул, что он не удивится, если его призрак начнет досаждать его соседям. Он снова подчеркивал, что ни испытание касанием, ни сглаз не должны являться основанием для осуждения. Он снова призывал к менее жестким наказаниям. Почему бы не назначить залог, хотя бы для тех, кто сидит исключительно по призрачным обвинениям? (В эту категорию не включался преступник, против которого Господь «странным образом ниспослал иные, и более понятные, и особенно убедительные улики». Намек был прозрачен: Берроуза суд приговорил не только на основании призрачных свидетельств.) Он был бы рад, если бы случались помилования, если бы подозреваемых просто депортировали. И снова пастор не удержался в составлении письма от своего любимого «тем не менее». Не без оснований он извиняется за «бессвязность своих мыслей». С мая в них не прибавилось ясности.