Что является достаточным доказательством колдовства? «Свободное и добровольное признание» оставалось золотым стандартом. И вместе с тем невинная кровь пролилась в Швеции несколько лет назад, после большой эпидемии, когда одна девочка-подросток обвинила свою мать в полетах на ночные сборища. Женщину сожгли. После чего дочка прибежала в суд, «скуля и плача». Она оклеветала маму, чтобы свести с ней счеты. Такие доказательства, как произнесение заклинаний и дар предвидения, считаются имеющими юридическую силу – а вместе с ними и демонстрация необыкновенной физической силы (оба Мэзера из кожи вон лезли, чтобы уничтожить всякие сомнения относительно виновности Берроуза, который оставался для них особенно чувствительной темой). Когда вызывающие доверие мужчины и женщины, в здравом рассудке и твердой памяти, подтверждают такие вещи, свидетельство засчитывается. Пятидесятитрехлетний Мэзер не терпел хныканья девочек пубертатного возраста. Если суды не признают показаний «человека обезумевшего или одержимого в случае убийства, кражи и других тяжких преступлений, может быть, нам не следует так поступать и в случае колдовства»[131]. Той осенью он подал голос за милосердие: «Я бы лучше признал ведьму честной женщиной, чем честную женщину – ведьмой».
Восемь пасторов поддержали выступление Мэзера 3 октября. К моменту, когда сочинение ушло в печать, к ним присоединились еще шесть, в том числе те, чьи прихожане уже были казнены, и те, чьи прихожане ожидали суда. В то утро, когда Коттон Мэзер вслух зачитывал убедительное эссе своего отца, салемские судьи слушали показания против тридцатичетырехлетней ведьмы из Линна. Гигантские кошки яростно носились по крыше. Взрослый мужчина три ночи подряд боялся спать в собственном доме. «Что-то черное приличного размера» проскользнуло мимо женщины, когда она одевалась [13]. Судьи вызвали извивающуюся всем телом Мэри Уоррен, прикосновение руки подозреваемой ее успокоило. Двух взглядов женщины хватило, чтобы Мэри повалилась на пол. Уоррен пошла домой, ведьма из Линна – в тюрьму. Ветер переменился, но все еще дул в двух противоположных направлениях сразу. Примерно тогда же Фипс (или кто-то из его доверенных лиц) обратился к группе нью-йоркских священнослужителей с просьбой провести для него ликбез на тему колдовства. По крайней мере некоторые из этих священников полагали, что массачусетские пасторы зашли слишком далеко.
Впервые за все время семеро подозреваемых отправились на следующий день домой под залог. Все они были не старше восемнадцати лет. Самым младшим было семь (дочке Кэрриер) и восемь (внучке преподобного Дейна). Среди старших была Мэри Лэйси, своевольная и словоохотливая восемнадцатилетняя внучка Энн Фостер. Не всех порадовало это освобождение; из бостонской тюрьмы на той неделе сбежали трое подозреваемых. Андоверский фермер Уильям Баркер, разоблачивший дьявольский план по уравниванию всех людей на Земле, воспользовался моментом, как и одна пара, уже девять месяцев томившаяся в заключении. Шериф Корвин тут же примчался конфисковывать остатки их деревенского поместья. Он уже до этого однажды наносил туда визит и забрал весь скот – в счет уплаты их пребывания в тюрьме. На ферме осталось двенадцать детей; 7 октября старший из них сумел остановить Корвина с помощью взятки в десять фунтов. Это стало последней попыткой изъятия собственности обвиненных в колдовстве. Один бостонский купец написал тогда другу в Нью-Йорк: «Мы тут надеемся, что пик жары и злобы миновал» [14].
Весь октябрь лишь тишина пугала так же, как завывания салемских девочек. Даже мужчины, которые храбро свергали английских губернаторов и садились в тюрьму за гражданское неповиновение, замолкли. Скептики тоже сидели тихо. Бывший вице-губернатор Томас Данфорт вел то апрельское слушание, где племянница Пэрриса впервые упомянула сборище ведьм у нее на заднем дворе, где девочки нервно кусали кулаки, когда от них требовалось опознать Элизабет Проктер, где левитировала миссис Поуп, а Абигейл демонстрировала обожженную руку. С того момента крупнейшего в Чарлстауне землевладельца обуревали сомнения. Видимо, он особенно не выступал и только в середине октября высказал предположение, что вряд ли суд может продолжать без помощи народа и духовенства. Судебные методы разжигают опасную рознь. Майкл Уигглсворт, знаменитый шестидесятиоднолетний священник, автор популярного «Судного дня», 3 октября поддержал «Вопросы и ответы о колдовстве», однако еще долго не высказывался по поводу процессов. Цена была высока, а уровень доверия к умному и крепкому Стаутону – еще выше. Слишком часто несогласные и сомневающиеся оказывались в списках ведьм или штрафовались. Пятидесятидвухлетний Сэмюэл Уиллард, единственный пастор, равный Инкризу Мэзеру, всю дорогу выражал опасения. Он помог Инглишам бежать, участвовал в частной молитве за Джона Олдена. И в итоге встретил «злость, оскорбления и осуждение» – а заодно и обвинение в колдовстве [15].
В конце концов ситуация изменилась, причем внезапно. Те, кто до того тихо вздрагивал, шумно выдохнули. Начались выяснения отношений, страсти накалились. Мужья кляли себя за то, что заставляли жен признаваться. Как только это стало безопасно, все вдруг заговорили разом, и крайне редко делали это с присущей Инкризу Мэзеру, любителю сглаживать острые углы, деликатностью. Когда обвинили одного именитого бостонца, он подал иск о защите чести и достоинства на тысячу фунтов. Коттон Мэзер признавал, что, когда случаи колдовства участились, на них словно пало заклятие, превратившее людей в «бесноватых, злобных, скандальных и неразумных существ» [16]. Когда заклятие было снято, они стали еще больше похожи на «то и дело сталкивающихся друг с другом сумасшедших» [17].
Сдвиг наступил скорее сразу по двадцати причинам, чем по какой-либо одной. Ужас слишком засиделся в гостях у Новой Англии: и система, и люди истощили свои ресурсы. Суд действовал слишком агрессивно, слишком размашисто. Дело было тонкое: в конце концов, это правительство привел к власти Инкриз Мэзер. Именно к нему судьи обратились за советом. Никто другой так не вкладывался в администрацию Фипса. И нигде в колонии не было такого квалифицированного госслужащего, как Стаутон – опять же, ставленник Мэзера. Теперь он оказался по одну сторону с более консервативными сельскими пасторами – преподобными Пэррисом, Нойесом, Барнардом и Хейлом, – которые отметали все сомнения относительно призрачных свидетельств. Кое-кого поражала нехватка у них гибкости: как могли «люди, даже и менее компетентные, образованные и опытные, чем мистер Стаутон», поверить в подобное? – удивлялся в январе лондонский корреспондент, следивший за событиями издалека [18]. Это было лишено всякого смысла и противоречило историческим фактам. Всякому, кто задавал каверзные вопросы вроде тех, что задавал в мае судья Ричардс, было непросто тягаться с повешенным пастором: речь Берроуза ошеломила всех даже сильнее, чем упрямое молчание Джайлса Кори. Монолит дрогнул.
Мало кто чувствовал себя так же ужасно, как Сэмюэл Сьюэлл, который с жаром поддерживал девиз «царства процветают благодаря согласию» и держался подальше от скандальных или конфликтных ситуаций. В начале октября его брат Стивен серьезно и надолго заболел. Невозможно было не думать о причинах недуга – наверняка вокруг хватало душевных метаний. Болезнь не отступала. В конце месяца салемский судебный писарь пообещал, что будет усерднее служить Господу, если он пощадит жизнь своего раба. В Бостоне и окрестностях его старший брат тем временем много говорил и читал о колдовстве – предмете, о котором у каждого имелось свое мнение. Некоторые комментарии были востребованы. Большинство – нет. Квакеры предполагали, что ведьмы так и будут терзать Массачусетс, пока колонисты не покаются в убийстве своих единоверцев.
Одним дождливым пятничным утром в конце первой недели октября Сьюэлл и Сэмюэл Уиллард поехали на север за советом к уважаемому коллеге. Сьюэлл регулярно обращался к Сэмюэлу Торри, пастору из Уэнхема, за советами относительно карьеры, по правовым вопросам, даже насчет поездки в Англию. Торри, месяц назад овдовевший, был одинок; у него на кухне трое мужчин обсуждали поразивший колонию кризис. Уэнхемский пастор считал, что имели место злоупотребления. По его мнению, их можно исправить, после чего суду следует возобновить свою работу, жизненно необходимую общине. Приободренный Сьюэлл вышел в холодную морось. К утру ветер усилился. На следующую ночь ударил сильный мороз. Когда Сьюэлл сел за очень непростое чтение, пошел снег. Возможно, он уже видел предисловие Уилларда к «Вопросам и ответам» Мэзера и точно знал, что обо всем этом думает его пастор. И это было совсем не то, что хотелось услышать судье, отправившему на смерть одиннадцать человек.
Еще в начале апреля Уиллард выступил с лекцией на тему одного широко известного случая, наглядно демонстрировавшего, как Сатана может воспользоваться совершенно невинным существом: змей в райском саду был просто инструментом в его руках. Его нельзя винить за то, что он сделал «помимо своей воли и понимания» [19]. (Как Уиллард восстановил репутацию змея в Бостоне, так Хэторн в Салеме заманил в ловушку Бриджет Бишоп с помощью убийственной логики: как она может утверждать, что не ведьма, если даже не знает, что ведьма собой представляет?) Уиллард не сомневался в реальности дьявольских шалостей. Если ведьму разоблачили, ее следует уничтожить. Но Бог, который так постановил (Исход 22: 18), потребовал еще и обязательного подтверждения со стороны двух свидетелей тяжкого преступления (Второзаконие 17: 6). Учитывая суровость наказания, улик не может быть слишком много. Уиллард страстно призывал помнить о принципе «невиновен, пока не доказана вина». К тому же не всегда требуется судебное преследование. Бог нигде не указывает, что каждое тяжкое преступление должно караться казнью. Идти этим путем равносильно «свержению правительства» и «погружению мира в хаос» – кошмару любого пуританина [20]. В предисловии к работе Мэзера можно услышать бурлившие в октябре в обществе претензии к суду: «опрометчивые подозрения», «непоколебимые выводы», «слишком поспешное осуждение», «наглое присвоение собственности», опасность «быть введенными в заблуждение».