Стаутон упорно придерживался ценности призрачных свидетельств. Он считал себя предводителем крестового похода, который намеревался во что бы то ни стало завершить своей победой. Он спешно подписал три новых ордера на казнь в дополнение к пяти для тех, кто уже был осужден в 1692 году; среди них Элизабет Проктер, Доркас Хоар и Мэри Лэйси – младшая. Стаутон запланировал повешение на 1 февраля и приказал рыть могилы. Похоже, главный судья всерьез намеревался доказать, что английское право достигло берегов Северной Америки и достанет провинившихся даже на другом конце земли. Фипс тем временем посовещался с главным прокурором Чекли, который опасался, что больше не способен отличать виновных от невиновных. Губернатор отменил приказ о казни и оправдал восемь приговоренных ведьм. Неизвестно, от кого Стаутон об этом узнал, но точно не от Фипса. Он пришел в бешенство: «Мы уже почти очистили от них нашу землю!» [54] Он не знал, кто помешал свершиться правосудию, но пророчил, что обвиняемые отдадут Новую Англию прямо в лапы дьявола. В негодовании покидая зал суда, Стаутон бросил сквозь зубы: «Господи, сжалься над этой колонией». Это последняя запись слов главного судьи о колдовстве. Он не явился в суд 2 февраля, и Данфорт занял его место. Среди подозреваемых, представших перед судом в следующие несколько дней, была восьмидесятилетняя вдова, бабка быстроногой девушки из Рединга. Она едва произнесла пару слов в свою защиту. Против нее свидетельствовали тридцать человек. С теми, кто переходит ей дорогу, случаются паранормальные вещи – в точности, как она предскажет. «Если и есть на свете ведьма, – отмечал Лоусон, присутствовавший на процессе, – то это она» [55]. Ее оправдали.
21 февраля 1693 года Фипс был готов объявить, что эпидемия закончилась, и дал понять, кого имел в виду в том своем письме в Лондон, намекнувшем, что некоторые госслужащие выходят за рамки своих полномочий. На одном человеке целиком и полностью лежит вина за то, что процессы 1692 года были «слишком жестокими и не опирались на правильный фундамент» [56]. Это – судья, который не так давно ушел из зала суда, «взбешенный и полный гнева». Стаутон – человек безрассудный, сверх меры крутого нрава; возможно, даже коррупционер. Он санкционировал незаконный захват имущества и распоряжался захваченным, не ставя Фипса в известность и не получая его согласия. У Фипса давно уже появились вопросы к его методам работы; Стаутон продолжал вести процессы, несмотря на многочисленные предупреждения и поднявшийся шум. Там, где раньше Фипс следовал мудрому совету своего вице-губернатора, теперь он, похоже, изнемогал от Стаутона ровно так же, как от всей истории с колдовством. Создавалось ощущение, будто он жалуется родителям на проделки одаренного старшего брата, их любимчика. Фипс останавливает процессы до тех пор, пока не появится кто-то, лучше подкованный в области права, сообщает он и добавляет, что в этом решении его поддержали Инкриз Мэзер и нью-йоркские пасторы. (Все это время Стаутон бойкотировал собрания совета, отговариваясь тем, что упал [57].) Фипс вмешался решительно – в точности тот спаситель, какого позже будут воспевать Мэзеры. «Черная туча, угрожавшая разрушить провинцию», уверял он члена кабинета министров их величеств, теперь позади. Учитывая угрозу жизням, собственности, репутациям и официальному бизнесу, вздыхал Фипс, «эта история стала для меня настоящим мучением!». Но теперь все было хорошо. Интересы их величеств вне опасности. «Народ, ранее разделенный и сбитый с толку разными мнениями относительно происходящего, теперь снова един», – ликовал он.
Фипс и его совет объявили по всей колонии четверг, 23 февраля, днем благодарения. Благодарить следовало, помимо прочих счастливых событий, «за избавление от врагов с помощью препятствия, выставленного против ужасной атаки колдунов» [58]. Власти снова сфокусировались на изначальном «источнике всех наших бед» – французах. Начались компенсационные выплаты жителям Эссекса: колдовские процессы стоили колоссальных денег. Пришлось повысить налоги, чтобы заплатить по счетам трактирщикам, констеблям, тюремщикам, кузнецам. Год фальшивых свидетельств, фальшивых признаний, фальшивых друзей, фальшивых противоречий и фальшивых книг, напечатанных для предотвращения фальшивых выводов, закончился. Тюрьмы опустели. Обвинения прекратились. Большинство насланных ведьмами хворей сошли на нет. Уже 3 апреля 1693 года Фипс называл события 1692 года, которым он положил конец, «мнимым колдовством» [59]. В тот месяц письмо, восхвалявшее его терпимость, отправилось в путь из Лондона в Новую Англию, этот далекий террариум. К адресату оно попало в июле. Фипс к тому времени был как никогда прежде убежден, что немножко панибратства не повредит [60]. Он, в конце концов, остановил суды и в одиночку спас Новую Англию от гибели.
Однако кое-кто продолжал цепляться за недавнее прошлое: не просто же так октябрьское голосование показало настолько близкие результаты. Коттон Мэзер по-прежнему волновался, что для искоренения ведьм сделано недостаточно. Когда он приехал в Салем в сентябре 1693 года, то совершенно не удивился, услышав, как одна верующая предсказывает новый всплеск колдовства – наказание за то, что суд распустили, не дав ему завершить свою работу [61]. Хорошо информированные кроткие люди боялись того же самого. Будь времена более стабильными, утверждал Джон Хейл, началась бы вторая волна судебных процессов. «Однако, памятуя о том, в какой хаос и смятение нас все это погрузило, было решено, что безопаснее недобдеть, чем перебдеть», – заключил он [62]. Они предпочли покончить с этим делом. Ошибки можно будет исправить позже. «Так что история оборвалась довольно внезапно», – отмечает Хейл, который хорошо знал, что и началась она схожим образом. Пытаясь вместе с Пэррисом поставить диагноз, именно он наблюдал за первыми приступами у Абигейл и Бетти. Он же слушал несокрушимое, как скала, признание Титубы. Он давал показания против Доркас Хоар и Бриджет Бишоп. Он вытягивал из Энн Фостер подробности полета и крушения. «Я потребовал рассказать, что они ели», – вспоминает Хейл. Тогда Фостер объяснила про хлеб и сыр, а также описала освежающий ручей.
Это благодаря Хейлу Фостер рассказала, что жутко боится Джорджа Берроуза и Марты Кэрриер, тогда еще не ставших царем и царицей ада. Она думала, они ее убьют – так угрожали привидения. Она пережила их обоих. Но ненадолго. Фостер умерла в тюрьме 9 декабря 1692 года, став одной из последних жертв истории с колдовством. Ее сын заплатил шесть фунтов десять шиллингов – цену хорошей коровы, – чтобы забрать тело матери. Титуба, первой подписавшая дьявольский договор, вышла на свободу последней. Женщина, написавшая сценарий этого года, введшая в судебные процессы полеты на палках и зверьков-фамильяров, осветившая Новую Англию фейерверком своего признания, но ни разу с тех пор не вызванная на допрос и даже ни разу больше в суде не упомянутая, предстала перед присяжными за сделку с дьяволом 9 мая 1693 года. Суд не стал предъявлять ей обвинений [63].
11. Это темное, странное время
И что самое ужасное – у каждого свои причины [1].
Деятельность Стаутона остановилась неожиданно; возвращение к нормальной жизни заняло гораздо больше времени и стоило дорого – как экономически, так и морально. Сады и погреба, изгороди и поленницы – все было принесено в жертву правосудию, которое поглотило невероятное количество часов. Двадцать пять лет назад салемские фермеры предупреждали, что хозяйство страдает, когда мужья уезжают на битву с захватчиками. Оно также страдало, когда жены уезжали обследоваться на дьявольские отметины. Повезло семьям, куда – заплатив страшно высокую цену – возвращались родные, причем иногда обвиненные этими же самыми семьями. Гноившиеся раны соседской вражды вытеснялись более серьезными проблемами; обычный холод затмила эпидемия. Их засосало в эту колдовскую воронку, но теперь предметом споров стало не преступление, а наказание. Призрачное свидетельство прекратило существование. Но вера в колдовство никуда не делась.
Возникло много неловкостей. Что, например, делать с той женщиной, которую вы обвиняли, стоя от нее в паре-тройке метров, а теперь она снова ходит по своей ферме, прямо через ручей? Оправданные ведьмы неожиданно расселись по соседним с вами скамьям в молельне. Как обнимать шестилетку, которая недавно клялась, что ее мать, теперь уже мертвая, превратила ее в ведьму? Мэри Лэйси – старшая теперь снова готовит и прядет лен рядом с восемнадцатилетней дочерью, которая публично выговаривала ей: «О, мама, за что ты отдала меня дьяволу?» [2] По крайней мере некоторым из жителей Эссекса наверняка пришлось выдержать немало ожесточенных споров на тему заповеди «Не лжесвидетельствуй». Немало было предательств: предавали родители, дети, соседи, супруги, свойственники, эталоны благочестия. Возможно ли снова как ни в чем не бывало слушать преподобного Нойеса, который затыкал рот обвиняемым, или преподобного Барнарда, организовавшего андоверский сюрприз с испытаниями касанием, или преподобного Хейла, дававшего показания против своих прихожан? Каково Фрэнсису Дейну проповедовать пастве, которая упекла за решетку практически всю его семью? Почти 10 % жителей Андовера попало в число обвиняемых [3]. Должно быть, взгляды на улицах города отводились теперь довольно часто. Какие перспективы на семейную жизнь у девушки, мать которой повешена за колдовство, обвинив перед этим дочь?
Было потеряно доверие, были потеряны состояния. Недавно вернувшийся в Бостон Джон Олден не пошел на причастие 18 декабря [4]. Друзья, может, и молились за него в его отсутствие, однако он вполне мог полагать, что они же и продали его с потрохами. Жена преподобного Уилларда имела на эту тему неприятный разговор со Сьюэллом – она считала, что он за это в ответе. Через несколько месяцев он пришел к Олденам. Он сожалел. Он очень рад возвращению доброго имени капитана. Это был редкий жест: во всяком случае, поначалу взаимные обвинения предшествовали объяснениям и намного превосходили числом извинения. Семьи Нёрс и Тарбелл