что в Писании говорится о примирении, и предложил несколько отрывков. Прошел целый год.
Через пару недель после того, как Фипс наконец получил от короны ответ на свое февральское письмо 1693 года относительно процессов – королева Мэри подписалась под расплывчатым текстом, в котором одобряла внимание, с каким губернатор отнесся к кризису, и советовала в будущем действовать против любых вспышек колдовства или одержимости с «величайшей осторожностью и всей возможной бдительностью», – семь пасторов снова призвали Пэрриса уладить конфликт [25]. Весь день 5 июля 1694 года он молился, держал пост и размышлял с верными сторонниками о своей проблеме. Он также отверг призыв пасторов. По прошествии времени они поинтересовались, правильно ли были поняты, и обрисовали простую стратегию примирения. Пэррис должен решить вопрос до наступления зимы. В Бостоне начали возводиться англиканские и баптистские колокольни. Ровно два года назад Мэри Эсти взошла на эшафот.
Рука Пэрриса, делавшая записи в приходской книге, в эти месяцы теряет твердость, почерк становится все неразборчивее. Стресс он испытывал чудовищный, на него немыслимо давили, добиваясь улаживания разногласий. Днем 18 ноября 1694 года он зачитал в молельне заявление, утвержденное несколькими его коллегами, – первое публичное признание, что в 1692 году были допущены ошибки, названное «Молениями о мире» (оно состояло из девяти пунктов – в противоположность его семнадцати жалобам). То, что эпидемия колдовства разразилась в его доме, Пэррис считал «весьма горьким упреком и смирявшим гордыню промыслом Божьим». В его семье имелись и обвинители, и обвиняемые; он признавал, что «Господь справедливо плевал мне в лицо». Он осудил суеверные практики, к которым другие прибегали в его отсутствие. Соглашаясь, что ошибался в своем «подходе к этим загадочным событиям», он допускал, что был не прав насчет призрачных свидетельств: дьявол может творить зло «в виде не только невиновных, но и благочестивых людей». Девочки, видевшие, как их мучает Ребекка Нёрс, говорили правду, – как и Ребекка Нёрс, утверждавшая, что она ни при чем. Тут по залу, должно быть, пробежал шорох: Нёрс была мертва и отлучена от церкви. Ему не следовало полагаться на ставившиеся девочками диагнозы. Он сожалеет обо всех неразумных словах, которые произнес с кафедры, и обо всех ошибках, которые совершал в записях показаний, – он не вызывался делать эту работу. Он выражает соболезнования всем пострадавшим и униженно молит у Бога прощения за «все мои ошибки и злоупотребления в таком серьезном деле». И о том же молит своих прихожан. Могут ли они оставить позади «всю горечь, и ярость, и гнев, и крики, и злословие», чтобы двигаться дальше в любви?
Пэррис выразил желание, чтобы прихожане «сердечно, искренне и до конца» простили друг друга – это не то же самое, что принести извинения. И добавил оговорку, которая всегда сводит на нет подобные требования: он просил прощения за нарушения, которые совершил по мнению прихожан, а не по его мнению. Как приглашение к миру тем не менее заявление было важным шагом. Зять Нёрс, очевидно тронутый, предположил, что, сделай пастор это признание хотя бы вдвое раньше, можно было бы избежать массы неприятностей. Общее собрание назначили на 26 ноября. Несогласные сидели все вместе, к ним присоединились несколько человек со стороны. От них стали требовать дать объяснения своего выхода из церкви. Нёрсы показали бумагу, но снова отказались отдать ее в руки пастора: они не собирались обнародовать свои обвинения против него, пока не предстанут перед соответствующими властями. Пэррис добился своего.
26 ноября 1694 года, более чем через два года после падения суда по делам ведьм, Пэррис с кафедры зачитал уничижительную обвинительную речь о своем пасторстве. Фрэнсис Нёрс сидел с оригиналом в руках и следил, чтобы преподобный ничего не пропустил. Итак, Пэррис насаждал атмосферу обвинений. Девочки не давали никому молиться, и оскорбленные семьи предпочитали посещать те службы, где они действительно могли слушать проповедника. Из-за голословных обвинений они боялись за свою жизнь. Теперь они отказываются принимать причастие от человека, который не в ладах с доктриной, не демонстрирует сочувствия к ближнему и применял недоказанные методы к «заколдованным или одержимым». (Они вынудили Пэрриса выглядеть слегка сумасшедшим, совершенно оторвавшимся от остального духовенства. Однако они ни разу не обвинили его в организации кризиса.) Он свидетельствовал против обвиненных. Его записи судебных заседаний полны неточностей, его доктрина невнятна, самооправдания оскорбительны. Закончив, Пэррис задал совершенно ненужный вопрос, было ли дело исключительно в нем. Да, так и было. Отказывались ли прихожане принимать причастие от кого-либо другого? – поинтересовался дьякон. Нет, не отказывались. Среди лихорадочного шепота и общей суеты Пэррис второй раз заговорил о своих «Молениях о мире». Удовлетворены ли они его замечаниями? После горячего обсуждения Тарбелл ответил, что им нужно немного подумать. Через четыре дня они пришли в пасторат и потребовали созыва церковного совета. Извинения Пэрриса были сочтены слишком расплывчатыми.
Не от одного Пэрриса требовали той осенью объяснить свои действия. В ноябре 1694 года Уильям Фипс отплыл в Лондон, чтобы ответить на обвинения в ненадлежащем исполнении должностных обязанностей [26]. Они варьировались от растраты средств до угрозы насилием. За два с половиной года губернаторства он не угодил ни одной бостонской фракции. Стаутон устроил в его честь прощальный ужин – виновник торжества его бойкотировал. А беды Пэрриса все продолжались. В апреле 1695 года в деревне собрался примирительный комитет, в который вошли Уиллард, оба Мэзера и пасторы из бывшей бостонской конгрегации Пэрриса. Они обнаружили промахи во всех отношениях. Пэррис делал «необоснованные и неверные шаги» в «недавний темный период смятения». Ему следует выразить сочувствие клану Нёрсов. Если прихожане все же не планируют продолжать поедать друг друга – тут снова вступила в силу рекомендация 1687 года от салемских старейшин, которые затем стали судьями на процессах о колдовстве, – они должны принять его извинения. Если окажется, что примирение невозможно, он должен уйти.
Через месяц другая группа пасторов высказалась более недвусмысленно. Пэррису пора уходить. (По крайней мере у него ситуация сложилась получше, чем у Фипса, который умер вскоре после приезда в Лондон. Стаутон – который проделал волшебную работу, собрав против него массу доказательств, – стал исполняющим обязанности губернатора и занимал эту должность почти без перерывов до самой смерти.) Проведя свадебную церемонию Мэри Уолкотт в апреле, Пэррис прочитал свою последнюю в Салеме проповедь 28 июня 1696 года. Через несколько недель в возрасте сорока восьми лет скончалась Элизабет Пэррис. Ее муж, уже третий пастор, потерявший жену в этом доме, похоронил ее в деревне – там до сих пор стоит могильный камень[150]. Большинство членов общины поддерживали Пэрриса, который отказался уезжать из Салема, не получив жалованья. Они уже потеряли трех пасторов, потеря четвертого только осложнит ситуацию. Они подали петицию, чтобы он остался [27]. Последовал иск, за ним – встречный иск. В июле 1697 года дело рассматривали трое третейских судей, из них двое судили на колдовских процессах. Семья Нёрс пожаловалась им, что Пэррис ведет паству по пути «опасных ошибок и проповедует такую жуткую безнравственность», что должен быть изгнан из профессии. Он игнорировал одни обвинения и давал ход другим. Его клятвы были ложью. Обе стороны доходили до гипербол: критики Пэрриса утверждали, что он «принес самое огромное за все времена горе не только этой деревне, но и всей этой стране» [28]. Третейские судьи решили не в его пользу. Пэррис вернулся в Стоу, отдаленное поселение, где проповедовал раньше. Там, сразу же впутавшись в диспут о жалованье, он продержался год.
12 августа 1696 года Сэмюэл Сьюэлл, дородный и краснолицый, с редеющими седыми волосами, был ужален острым замечанием. Совершенно неожиданно его друг, родившийся в Амстердаме, заметил, что Сьюэлл, не задумываясь, поверил бы, если б кто-нибудь сказал, что перетащил на спине бостонский район Бикон-Хилл, а потом вернул на законное место. Легковерие судей по делам о ведьмах и заявления «глупцов», веривших в договоры с дьяволом, уже давно его, бостонского констебля, поражали [29]. Смысл сказанного был предельно ясен. Необъяснимо атлетичного Джорджа Берроуза повесили почти ровно четыре года назад. Этот комментарий запустил процесс, откладывавшийся, возможно, из-за затяжного падения Пэрриса. С каким бы трудом оно ни было добыто, чего бы ни стоило его пастве, но извинение Пэрриса все еще оставалось единственным признанием неправильных действий. В воздухе висело темное марево стыда.
Сьюэлл был не единственным, кто вздрагивал при упоминании незавершенного дела. В воскресенье 16 сентября 1696 года Стаутон, совет и массачусетская ассамблея собрались на молитву в бостонской ратуше. Службу проводили пять пасторов. Когда очередь дошла до преподобного Уилларда, он набросился на представителей власти. Погибли невинные люди. Почему никто не издал официального указания, чтобы просить Божьей милости? Накопившийся коллективный грех особенно сильно давил в удручающие времена, когда Бог насылал на Новую Англию неурожаи, рои мух, эпидемии, засады индейцев, провальные кампании против французов. Предсказание Мэзера, что новый тысячелетний цикл запустится в 1697 году, начинало казаться не соответствующим действительности. Та зима стала самой свирепой на памяти колонии. Бостонскую гавань сковало толстым льдом. Торговля замерла, и цены на зерно взлетели до небывалых высот. Еды не хватало. Желание припомнить события 1692 года все возрастало.
В середине ноября Сэмюэл Сьюэлл поехал на север разбираться с одним обескураживающим делом [30]. Еще до того, как Томас Мол построил в городе Салеме маленькую молельню для квакеров, он счел своим долгом сообщить преподобному Хиггинсону, что его проповеди – ложь. Такое ощущение, что этого ушлого купца нарочно послали в Новую Англию, чтобы раздражать власти: в обществе, где было крайне мало возможностей проявлять инакомыслие, он использовал каждую из них. Это Мол предпочитал бить рабыню вместо того, чтобы продать ее; это Мол бранил Хейла, когда тот молился за Бриджет Бишоп у виселицы, – она же убила одного из детей Мола!