— Глумишься, лапотник? — вспыхнул воин. — Ну-ну, посмотрим, кому в степи смешней придется.
Он откинул полог и бегом выскочил прочь.
— Че случилось, дядя Олег? — поинтересовался от сарая Одинец.
— А ни че, — отозвался ведун. — Ты быка нашел?
— Уговорился, дядя Олег. Токмо не знаю, каких скакунов отдавать, каких оставлять.
— Себе пару выбери, под седло и заводного. А двух других отведи.
И мальчишка радостно убежал. Облегающая спину кольчуга холодно заблестела, словно драконья кожа, кольнула в глаз неожиданно яркой искрой. Он так радовался каждой мелочи, приближающей его к званию воина, словно готовился на праздник, а не на встречу с возможной смертью. Хотя — кто думает о смерти в неполные пятнадцать лет?
Уклоняясь от столкновений с охотниками, снующими по всем дворам и проулкам, Олег направился к Захару. Над Суравой витал явственный запах пива, словно хмельной дождь залил им все крыши и землю. Кое-где уже пели грустные протяжные песни о том, как кто-то где-то сложил буйну голову, а его никак не дождутся, а может — замерз, а жена-то оказывается, красавица. Среди взрослых ратников о красотке Маре с ее чашей явно не забывали. Да только отношение к возможной кончине было какое-то романтическое, если не сказать — любовное. Прям как за ней специально и собирались.
У старшего на дворе тоже пили. Буривой, Ярополк Кожемяка и Захар чинно сидели на чурбачках возле телеги без бортов, на которой, как на столе, стояли две крынки, в емких деревянных ковшах плавала по янтарному напитку белая пена, рядом, уже полуободранные, красовались два вяленых леща. Прямо охотники на привале. Чего не хватало для полноты картины — так это газеты «Правда» под угощением, прижатой от ветра тяжелым двуручным мечом.
— Лада! — крикнул Захар, увидев гостя. — Еще ковш нам принеси!
— И меду! — добавил Буривой.
— Два слова сказать тебе можно? — кивнул ему Олег.
— Счас, мужики, перемолвимся… — поднялся тот, подошел к воротам.
— Что за парень такой, этот Олеша? — тихо поинтересовался Середин. — Он что, и вправду княжич?
— Не, князей у него точно в предках не видали, — засмеялся мужик, приглаживая бороду. — Боярских кровей, может, и нацедил ему кто из гостей владимирских. Шла молва, в Руссе он кого-то из родовитых порезал, да от виры с сотоварищи сбежал. У нас на Кшени и осел, подалее от глаз княжеских да посадниковских. У нас воля, мы лишнего не спрашиваем, был бы человек добрый.
— А он добрый?
— Кто знает? — пожал плечами Буривой. — На промысел какой-то по весне на ладье уходит, к первому льду завсегда возвертается. Может, торг какой хитрый ведет, может, еще чем промышляет — неведомо. Но прибытки у них изрядные, ныне вторую ладью в город привели. О себе ничего не сказывает, простого люда сторонится, но и ссор не затевает. Опасаются его люди, но вслух не сказывают.
— А Кожемяка каков?
— Мужик честный, не жадный. Шорники ему верят, да и кожевенники тоже. Может, и не хитер, да не обманет ни в жисть. Коли сомневаться в правоте станет — скорее свое отдаст, нежели на чужое позарится. Такому, согласись, и живот доверить не боязно, потехи ради губить не станет. Вот Княжич, мыслю, он может. Нет у него… света в душе, что ли. Темный он.
— Может, колдун?
— Молвишь тоже, — засмеялся Буривой. — Кабы он чародействовал — чего от виры бежать? Отвел бы глаза всем, и ладно.
— Больше двух, говори вслух! — потребовал от телеги Ярополк.
— Да, видать, Княжич наш ужо успел воеводе на мозоль наступить. Любопытствует, кто таков.
— Княжич наш парень хваткий, с ним сговориться стоит, — подмигнул Кожемяка. — Завсегда с прибытком. И ватага его, что ни лето, не мене, а больше становится. Хитер молодец, да не дурак. Не ведаю, где он промышляет, ан плакаться никто не приплывал, да и своих никогда не трогает. А че там за лесами, за лугами деется — нам дела нет. Ушлый ватажник, с таким не пропадешь. Садись, воевода, опробуй меда хозяйского. Ох, хмельной…
Теперь Олегу все стало ясно окончательно. Про таких ватажников, что на ушкуях своих от Англии до Персии, и от Византии до Урала отметиться успели, он слыхал. И как эти архаровцы во время монголо-татарского ига один только Сарай, столицу Золотой Орды, раз пятьдесят сжечь ухитрились, «покорителей вселенной» из собственных юрт в степь выгоняли, а их девок вместе с награбленным добром половину в Персию, а половину в Европу попродали; и как ухитрились отбить у шведов драгоценные ворота, отхваченные теми в немецких землях, и повесить их Новгороде в соборе святой Софии;[37] и как ходили в набеги в хмурые скандинавские фьорды, на стойбища небезызвестных викингов, и привозили назад не только собственные буйные головушки, но и чужое золото. В общем, иметь таких друзей или родичей, пожалуй, даже и почетно. Но заполучить подобную бомбу себе в подчиненные — это уже удовольствие ниже среднего. Поди угадай, когда ее вдруг «рванет».
— Скажи, Захар, — поинтересовался Середин, наблюдая, как в поднесенный ковш льется струйка меда, — а какая доля воеводе среди охотников полагается?
— Смотри, мужики, вспомнил! — развеселился Буривой. — Ну, в наших краях обычно заводчику десятину дают, за хлопоты и расходы. Как мыслишь, хорошая доля?
— Хорошая, — согласился Олег, начиная понимать, к чему именно стремился юный ушкуйник. Десятина — это не тройная доля, и даже не десять долей. Это весьма изрядная прибыль. Ну, да чего теперь говорить? Обиделся — так всем же и спокойнее будет. А от его полусотни рать сильно не оскудеет. Собственно, двухсот бойцов для успеха должно хватить. Да еще из деревень ополченцы подойдут. Пожалуй, он и не ожидал, что всё сложится настолько удачно. Ведун взял свой ковш и приглашающее поднял тост:
— За удачу!
— За удачу, — моментально откликнулись мужики, осушили ковши и принялись раздирать рыбу.
— Дядя Захар, дядя Захар, — подбежал постреленок, которого Олег вроде раньше не видел. — Зорич сказывает, еще рати подходят, встречать надобно!
«Вот и деревенские, — понял ведун. — Значит, завтра можно выступать».
Новое утро началось задолго до рассвета. Почти три сотни воинов, в полной броне и в шлемах, при оружии собрались на заснеженном поле у подножия лесистого холма, возле огромного валуна, что огибала спускающаяся дорога. Здесь, среди нескольких вековых сосен, невидимый случайным путникам из-за массивного камня, стоял Велес — в высохшей травяной шапке, с кривой ухмылкой на деревянных устах, с вытянутыми вниз от бровей глазами, придававшими лику бога устало-старческий вид.
Середин — с непокрытой головой, босой, в одних портках, поверх которых был застегнут пояс с оружием, — приостановился возле двух костров, полыхающих в рост человека, и окинул взглядом поджидающего возле идола старца в груботканой рубахе, перепоясанной простой пеньковой веревкой. Впрочем, двое мальчишек, что держали большие ношвы, были одеты и вовсе в дерюжки из соломы. Олег вздохнул и, потянув за вдетое в нос быка кольцо, двинулся через щель меж двух очищающих от скверны огней. Быку такая дорога не понравилась, он попытался попятиться, даже мотнул головой — но боль от кольца вынудила его смириться с волей человека и следом за ведуном шагнуть через жар.
— Прошу благословения у хранителя земли нашей, у великого Велеса, воловьего бога, — остановился перед волхвом Олег. — Прошу его помощи в деле добром и честном, в походе на душегубов бессовестных, что нашу отчину кровью осквернили, что разорили дома наши, а братьев, сестер и детей наших увели на рабство и поругание в дальние края. Пусть даст нам великий Велес силу свою для отмщения за слезы, за кровь и боль детей его. Иду я в степь половецкую с мечом карающим не корысти, а чести и совести ради и в том помощи для себя и воинов своих прошу. Пусть примет могучий бог мою жертву и не оставит нас своей милостью.
— Я передам великому Велесу твои слова, воевода Олег, — кивнул старец и протянул Середину короткий широкий нож: — Приноси свою жертву, смертный.
Ведун, стараясь не выдать смущения, скрипнул зубами. Ему доводилось испытать в этом мире всякое: и тонуть, и колдовать, и рубиться с хазарами, и отбиваться от грифона, — но вот закалывать скотину не пришлось ни разу. Обычно, кстати, при жертвоприношении этим занимались волхвы — но в каждом местечке, известно, свои традиции. Как же это делается? Вену на шее искать нужно, в сердце колоть, или еще чего сотворить?
За спиной тяжело наливалось тревожное молчание, и Олег понял: делать что-то нужно сейчас, в этот самый миг, иначе будет поздно.
— Электрическая сила!
Он рванул саблю, упал на колено и с широкого замаха, снизу вверх, рубанул быка по горлу. Остро отточенная сталь вмиг прорезала толстую кожу, жилы, сухожилия, мышцы, артерии, трахею и выскочила, прорубив шею почти до самых позвонков. Тяжелый бык замер, так и не успев понять, что же с ним случилось, потом грузно рухнул набок. Голова вскинулась вверх, из артерии туго ударила струйка крови — и попала точно на губы истукана.
— Ур-ра!!! — тут же взревела собравшаяся рать, вскинув к небу мечи и замолотив ими по поднятым же щитам.
— Я вижу… — тихо сообщил волхв. — Я вижу, Велес не нуждается в моей помощи, чтобы услышать твою просьбу. Он внял твоим словам и дал нам знак, что принимает жертву. Твой меч получил благословение без моих рук.
Олег круто развернулся к охотникам и, удерживая саблю двумя руками, вскинул ее над головой, показав всем темные кровавые разводы на лезвии.
— Ур-р-ра-а-а!!! — опять заликовала толпа.
— Собрали? — тихо спросил волхв у мальчишек, что подставляли деревянные корытца под вытекающую из туши кровь. — Давайте…
Старик обошел Олега, макнул пальцы в кровь, начертал ему на груди круг, от которого отвел четыре луча:
— Во имя рода нашего, — волхв быстрыми движениями загнул концы лучей в свастику: — во имя Даждьбога-прародителя, — он продолжил загнутые концы, замыкая свастику в круг: — во имя Ярила Светозарного, — старик добавил в круг еще четыре луча, превращая вписанный в круг крест в восьмиконечный: — во имя Перуна, громовержца. Да пребудут с тобою, воевода, милость и сила четырех богов наших. Да не заблудятся ноги твои, — старик мазнул кровью ступни Олега, затем прочертил ею по рукам ведуна: — да не иссякнут силы в руках твоих, и да будут всевидящи очи твои…