«Или, может, сразу пятки опустить и не корячиться? Лишить этих уродов удовольствия, а себя — мучений?».
Мысль показалась интересной — но даже в таких условиях покончить с собой ведун не решился. Пока человек жив — всегда остается шанс. Хоть какой-то, но шанс.
Резкий порыв ветра на миг лишил его равновесия — петля тут же даванула горло, перед глазами поплыли круги. Середин заплясал на носках, выискивая место, где он может удержаться выше всего. Веревка чуть-чуть ослабла, позволив сделать вдох, и он замер, боясь потерять найденное положение. В щиколотках и спине плавно нарастала тягучая узловатая боль. Ведун понял, что это продлится еще целую вечность, еще невероятно долго — до самого конца жизни. И ему стало по-настоящему страшно.
К полудню все тело словно горело огнем. Стоять на носочках, постоянно вытянувшись в струнку, в напряжении, не имея ни возможности хоть на секунду переменить позу, ни мгновения для отдыха, было не так-то просто. Совсем не просто. Рыжебородый был не прав. Смерть Середина больше уже не страшила — она представлялась отдыхом, когда он больше не будет чувствовать боли, не будет задыхаться и слушать веселые переговоры зрителей по поводу своих стараний остаться в живых. Раньше он думал, что на подобное издевательство способны только в Риме. Ан нет, нашлись любители полюбоваться на чужие муки и в приуральских лесах. Вдобавок ко всему, откуда-то налетела стая слепней, они стали садиться на лицо, выискивая место для укуса, ползали по губам и глазам, совались в ноздри.
«Опустить пятки, и все закончится… — опять всплыла в голове соблазнительная идея. — Просто опустить пятки, и все останется позади».
От жары и усталости у Середина начались видения. Он увидел, как из леса с копьями наперевес вылетают черные всадники на вороных конях, как накалывают пиками разбегающихся с воплями каимцев, услышал истошные вопли: «Смолевники! Смолевники!!!». Черные, как ночь, воины накалывали по два-три врага зараз, бросали застрявшие в телах копья, выхватывали мечи и на всем скаку рубили, рубили, рубили улепетывающих трусов.
В мир реальности ведун вернулся лишь в тот миг, когда проносящийся мимо всадник вскользь рубанул его веревку. Оказалось, что она была, вдобавок ко всему, и опорой — Олег кулем рухнул на землю и громко завыл: затекшие мышцы, получив отдых, внезапно полыхнули еще большей, обжигающей мукой. Они словно вскипели изнутри, норовя разорвать тело и вспениться, как забытое на плите молоко.
— У-а-а… — В таком состоянии ничего вокруг Середин не замечал, и чем кончилась схватка, так и не увидел. Хотя… Нетрудно было догадаться.
Несколько минут спустя, когда боль только-только начала утихать, возле Середина остановился черный конь, с него спустился черный воин с черным лицом, наклонился, перевернул ведуна на живот. Олег скорее догадался, чем почувствовал, что ему разрезали веревки, и через миг снова застонал от боли, закрутился на земле. Руки валялись рядом, словно тряпки, не желая шевелиться.
— До вечера не пройдет. — Всадник поднял черную личину, и под ней оказалось вполне обычное, чуть смуглое, голубоглазое лицо, украшенное тонкими усиками и короткой бородкой. — Мы положим вас на коней. Их у нас ныне в достатке оказалось…
Воин довольно расхохотался.
— Кто вы? — с трудом выдавил из больного горла Олег.
— Смолевники мы, чужеземец! Слуги мудрого Аркаима, властителя здешних земель!
— Мы думали, здесь правит Раджаф… — удивился ведун.
— Аркаим — законный правитель. Раджаф — отступник и предатель, захватчик и тиран. Он обманом захватил царство каимское, запугал и заворожил здешних людей, присваивает себе их труд и древние знания. Мудрый Аркаим прослышал, что его бандиты опять захватили гостей из чужих стран, и послал нас на выручку. Мы рады, что успели вовремя и раджафовские бандиты не успели вас запытать. Имени своего сказать не могу, но кличут меня Сарычем. Черным Сарычем.
— Вы так любите черный цвет?
— Нет, чужеземец, цвета мы любим разные, — опять заливисто рассмеялся воин. — Властитель наш способ нашел доспехи и оружие от гнилья да ржи защитить. Токмо при сем оно цвета черного становится.
— Воронение, что ли, придумал?
— К доспехам черным мы надумали щиты и ратовища копейные так же чернить, — не расслышал его Сарыч, — да в сотню свою коней сплошь вороных подбираем. Ладно зело получилось. Бандиты раджафовские боятся страшно, за ночных духов и вестников смерти принимают, за порождение колдовское. Оно нам и на руку.
Черный воин вогнал клинок в ножны, улыбнулся, поднялся в седло:
— Прости, чужеземец, надобно мне досмотреть, как на поле сечи дела наши сложились. Всех ли ворогов настичь удалось, нет ли раненых. Но о вас всем ратникам известно. Как коней приведут, тут же за вами приедут.
Черный Сарыч оказался прав. Через четверть часа к краю поляны подъехали десять всадников в черных доспехах, ведя в поводу низких ширококостных скакунов. Середин все еще не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, хотя боль и ушла, уступив место огромной, неодолимой слабости. Но воины, судя по всему, уже не раз выручали недобитых бандами Раджафа пленников. Ничему не удивляясь и не разговаривая, они подняли Олега на руки, уложили на теплую, пахнущую горячим молоком, спину лошади, головой на круп, накрыли ведуна плотной попоной, прихватили ремнями через грудь, чтобы не сполз от тряски. Еще одним ремнем скрепили колени. Скрепили, а не стянули — ремень лег скакуну на холку, а голени ведуна безвольно свесились по обе стороны конской щеи. Лошадь медленно двинулась вперед, под головой задвигались какие-то мышцы. Олег глянул в сторону и увидел чуть поодаль столь же любовно «упакованных» Урсулу и Любовода.
Еще минут десять — опять примчался Черный Сарыч. Его шлем теперь болтался у луки седла.
— Славно на сей раз поработали, — довольно сообщил он. — Всего четверо посечены, и то не в усмерть. Вы как, выть ужо не хочется? Ну, так и славно. Двигаем. Слышишь, Тереша? Двигаемся!
Олег закрыл глаза и подумал о том, как хорошо, что при любом тиране в любой стране всегда есть какие-то патриоты, борцы за свободу или силы сопротивления. Хотя в боевиках двадцатого века это используется настолько часто, что воспринимается как пошлость. Остается только возглавить подполье и, предводительствуя восставшим народом, взять бункер тирана, провозгласить на обломках диктатуры равенство, свободу, демократию, гамбургеры, жвачку…
Вытянувшись в колонну по двое, сотня смолевников спустилась к руслу ручья и, по его галечному дну, словно по дорожке, через два часа пути неспешным походным шагом выбралась на берег реки. Затем свернула вправо и добралась до отмели, с которой каимцы перехватили путников. Омываемая течением лодка с проломленными бортами и рваным парусом лежала шагах в десяти от среза воды.
Всадники невозмутимо двигались по отмели, потом, со звонким цокотом — по поверхности воды. Олег повернул голову, скосил глаза вниз. Под копытами лежал толстый слой прочного, слегка зеленоватого льда. Надежный мост шириной шагов в десять oт берега до берега. В первый момент ведун удивился, что примотанный к левому запястью серебряный крестик никак не реагирует на явное колдовство, не нагревается, привлекая внимание, но потом понял, что на фоне той боли, которую испытал за последние дни, теплое прикосновение креста он мог просто не ощутить.
Путь от реки к селению их новых друзей занял почти весь остаток дня. В принципе, на рысях то же расстояние можно было бы одолеть и за пару часов — но смолевники, похоже, заботились о состоянии спасенных и боялись их растрясти. В горах и без того дорога то поднималась, то спускалась, и пострадавшие постоянно лежали либо изрядно вниз головой, либо вверх.
Горы, в которых скрывалось селение борцов с тиранией, находились всего в десятке километров от реки. Собственно это была та самая гряда, отходящий от которой отрог путникам уже приходилось переваливать. До дороги, соединяющей гряду с рекой, они просто не дошли. Впрочем, и дойдя, здешний тракт они вполне могли не заметить. Путь большей частью лежал по ручьям, по обкатанной гальке, которая ровно выстилала русло, едва прикрытое прозрачной, как слеза, водой. Лишь там, где вода обрушивалась водопадами или билась среди мокрых валунов, тропа выбиралась на сушу и обходила неудобья по пыльной земле.
Незадолго до заката всадники въехали в ущелье, перегороженное высокой, с девятиэтажный дом, стеной. Впрочем, в проходе всего в две сотни шагов шириной, да при обилии вокруг камней сотворить подобное было не так уж сложно. Рва перед стеной здесь, среди скал, естественно, не было, но сама дорога поднималась на пандус саженей в шесть высотой, причем последние перед воротами полста шагов приходились на поднятый на деревянных столбах мост. Видимо, в случае опасности этот мост предполагалось тупо сжечь, лишив тем самым врага возможности поставить здесь таран или перекинуть штурмовой мостик.
Самого селения путники не увидели — к нему вела дорога по дну ущелья, по которой и направилось большинство всадников. Спасенных же два десятка воинов повезли дальше наверх, по узкому, с сажень, скальному карнизу, местами носящему следы обработки зубилами или кирками. До дворца главы повстанцев пришлось добираться еще почти час — у Олега даже голова заболела от столь долгого пребывания в таком положении. Подъем, может, и пологий — но когда лежишь на лошадиной спине вперед ногами, кровь-то все равно приливает…
Наконец после долгого горного серпантина впереди появилось жилище мудрого Аркаима. На первый взгляд показалось, что оно вырублено в скале: белые прямоугольники окон выглядывали как будто прямо из горного монолита. Но, подъехав ближе, путники различили грубо отесанные валуны древней кладки и поняли, что дворец не вырублен, а прилепился к откосу подобно ласточкиному гнезду. В восемь этажей, метров двухсот в ширину, дворец походил на плоский лист картона, приклеенный к камню. Однако обманчивыми были оба впечатления.
Путники отвернули с тропы, уходящей дальше в гору, въехали в гостеприимно распахнутые ворота и двигались еще с минуту по темному коридору, прежде чем очутились в большом прохладном дворе.