– В настоящий момент ваша… Простите, Виктор Аркадьевич, кем приходится вам пострадавшая? – врач остановился.
– Невеста, – не моргнув глазом ответил бизнесмен.
– Н-н-невеста, – врач задумчиво постучал пальцами по бейджику. – Как бы это сказать… Нам еще никогда, Виктор Аркадьевич, не приходилось лечить пострадавших с пробитым навылет сердцем. Оно, можно сказать, надвое разорвано.
– Может, ее тогда в Военмед перевезти?
– Во-первых, можете мне поверить, подобных ранений не встречалось даже им, – опять застучал пальцами завотделением. – Во-вторых, в настоящий момент аппараты искусственного жизнеобеспечения поддерживают ее в достаточно стабильном состоянии… Если можно употребить это слово. А перевозка чревата… Ну, а в-третьих, со специалистами Военно-медицинской академии мы постоянно консультируемся.
– Какие варианты?
– Пересадка сердца, наложение швов на ее собственное, полный перевод на механический кровоток. В последнем случае, понятно, она навсегда окажется привязана к чемоданчику. Маленьких сердец мы делать пока еще не умеем. Лично я склоняюсь к варианту два. Так не будет трудностей с отторжением. А вот вояки считают, что «штопаное» сердце расползется, что его не получится запустить, что шрамы будут несовместимы с полноценной жизнью… Но другие варианты тоже не сахар.
– Вот проклятие! – сжал кулак бизнесмен. – Лучше бы они мою башку прострелили!
– Тогда то же самое сейчас я слышал бы от нее, – вздохнул доктор. – Вы извините, но говорить о последствиях сейчас трудно. Случай действительно уникальный.
– Да, я понимаю, – бизнесмен отступил к стене.
Заведующий отделением ушел, и к нему приблизился водитель:
– Виктор Аркадьевич, а вы чего… Это… С Олей… И правда?
– Дурак ты, Юра! – отмахнулся бизнесмен. – Если я не родственник, мне вообще ничего не скажут. А папой назваться не могу, настоящий вот-вот приедет. Так что, будем считать, мы хотели пожениться.
– Да, – потупил взгляд мужчина. – Называть эту малышку телохранительницей звучало бы еще глупее.
– Но спасла меня все-таки она, а не ты!
– Я же в машине был, Виктор Аркадьевич! – вскинул голову водитель. – Сделал что мог!
– Молчи лучше, – отмахнулся бизнесмен. – И Алевтине не проболтайся.
– Странно зело сие, – пробормотала знахарка, укрывая бесчувственного мужчину вытертой кошмой. – Ни раны нет, ни царапины единой, ни укуса. С чего свалился? Неведомо. И ладно бы жалился на что, вел себя странно. А то здоров был, здоров, да с тем и упал.
– Ты же сама про божью кару сказывала, теть Зорь! – Снежана подоткнула край одеяла.
– Так ведь от кары небесной тоже следы остаются, племяшка. – Женщина поднялась: – Пойду, дров принесу. Теперича и их куда более уходить будет! А ты ступай, белье с веревок сними. Выморозилось уже, мыслю. Теперича еще и этого кормить придется. Никаких сил не напасешься.
– Как же его кормить-то, беспамятного?
– Бульончиком крепким, в ротик ложечкой, – знахарка стала одеваться. – Пожрать – оно даже беспамятные мужики завсегда любят. Но на болтушке морковной не выкормишь, тут мясо надобно.
– Ну, он ведь мне два гривенника дал.
– Надолго ли этого серебра хватит? А в сумке, вон, я посмотрела, еще три всего и несколько чешуек.
– Ты в его сумку лазила, теть Зорь? – возмутилась девушка.
– А чего не посмотреть, коли хомутом на шею свалился? Ступай давай за бельем, еще разнести дотемна надобно.
Серебро, уплаченное прачке за помывку в бане, вечером превратилось в баранью полть. Купленную половину туши женщины разделали, вечером сварили густой бульон, каковой, когда остыл, терпеливая Снежана по ложечке стала заливать больному в рот. Тот и вправду глотал, хотя больше никаких признаков жизни не подавал. Даже дышал еле-еле, в полушаге не слышно.
– Одно хорошо, сами в кои веки мяса поедим, – сварливо сказала знахарка, обдирая вареное мясо в миску. – Ему твердого ничего не проглотить.
– И долго он так лежать будет, теть Зорь? – оглянулась Снежана.
– Ты корми, корми. Первый день всего лежит, а уж притомилась. Сколь на роду ему написано, столько и пролежит.
Обедал Виктор Аркадьевич в больничной столовой, кататься по ресторанам настроения не было. Впрочем, есть тоже не хотелось. Но – нужно. Организму полагается. Вот и ковырялся бизнесмен алюминиевой вилкой в куриной котлете, больше похожей на криво раздавленную картошину. Поэтому звонок телефона он воспринял с облегчением, поднес трубку к уху:
– Здравствуй, Алевтина. Как ты там?
– Мне-то чего сделается, пап? Скажи, как Оля?
– Медики сошлись на решении сшивать. Дадут некоторое время, чтобы заросло, пока на искусственной циркуляции лежит. Потом пустят кровоток в мышцу и попытаются запустить. От операции сложностей не ждут, но вот как пойдет заживление, даже гадать не пробуют.
– Понятно. А вы с ней что, решили пожениться?
– Вот, черт! Это тебе Юра проболтался?
– Нет, в Интернете прочитала, на форуме больничном. Много интересного узнала, как богатого папика захомутать можно.
– Да очень просто! – не выдержал бизнесмен. – Две пули вместо него на себя принять!
– Пап, ты чего? Да женитесь, сколько хотите! Я же взрослая, я понимаю… Уж лучше Оля, чем блондинка какая-нибудь придурочная. Оля стремная. И рыжая.
– Да слухи это, дочь. Я так сказал, чтобы родственником считаться.
– А-а, так она не в курсе? – сразу повеселела Алевтина. – Ну что, папа, могу только посочувствовать. Вот возьмет и откажется. Во-первых, останешься без нормальной подруги, а во-вторых, тебя все знакомые сожрут за то, что ты ее бросил.
– Пусть сперва вылечится, потом разберемся, – Виктор Аркадьевич отключил телефон. Посмотрел на котлету, на вилку и бросил ее на тарелку: – Самое мерзкое – это когда ничего сделать не можешь. Только сидеть и ждать, чем все кончится. Еще и кормят здесь отравой!
Он поднялся и рассерженно вышел из столовой.
– Лежит? – вернувшись с торга, спросила с порога знахарка.
– Глаза иногда открывает, – вздохнула Снежана. – И ничего более.
– Десятый день, – мрачно добавила женщина, вешая тулуп на старый вытертый олений рог у двери. – Ныне новолуние, лучшая ночь заговоры на исцеление читать. Коли чего усилить желаешь, это на растущую луну кудесничать надобно, а коли избавиться, извести – то на убывающую.
– Кого извести? – испуганно переспросила девушка, не переставая, однако, ложечкой вливать бульон между губ больного.
– Прыщики извести! – буркнула женщина и выложила из мешка на стол метелку полыни, сброшенную змеиную кожу и две тощие черные сальные свечи. – Али думы тяжкие. Али мышей из амбара. А коли здоровья, урожая, любви добавить хочешь али косу погуще отрастить – колдовать надлежит после новолуния. Но чем раньше, тем лучше.
– Он же сказывал, прячется от богов, теть Зорь, – попыталась возразить прачка.
– Так я богов звать и не помышляю. Токмо духов ночных, да силы земные, – знахарка развязала платок и принялась расплетать косу. – Сама видишь, не становится лучше чудищу нашему. Коли не делать ничего, так и вовсе в мир иной отойдет. Ладно бы сразу бросили… А ныне потратились ужо, и мороки сколько натерпелись. Обидно выйдет, коли понапрасну.
Женщина присела возле печи, заглянула в топку. Кинула на угли несколько поленьев, выпрямилась, тряхнула головой, запустила пальцы в распущенные волосы, разбрасывая их по плечам. Повернулась к племяннице:
– Ну что, покормила?
– Да, теть Зорь, – девушка поднялась, допила через край остатки бульона, облизала ложку.
– За очаг на лавку сядь и молчи! – Знахарка, взяв миску, вышла из избы, вернулась с ней, полной снега, поводила сверху рукой, что-то бормоча, решительно кивнула: – Под луной лежал, светом вдосталь напитался.
Она зажгла свечи из очага, прикрепила их в изголовье, подтянула ближе снег, зачерпнула полной горстью, размазала по лицу больного:
– Ты, вода небесная, ты, вода чистая, из-за гор прилетела, из-за лесов примчалась, ветрами очистилась, луной высветлилась. – Знахарка сдвинула кошму и одеяло, продолжила растирать тело. – Смой, вода, с чада смертного сглазы черные, пятна лихоманковы, черноту морозную, судьбу горькую, хворь нутряную и верхнюю, боли душевные, смой уроки и призоры, смой наветы-разговоры. Стекай, вода, ручьем с чада сего и чужое все с него с собой унеси. Имя же чаду немощному сама изведай!
Знахарка вздохнула, отставила снег, бросила в огонь полынь и взялась за змеиную кожу:
– Под снегом белым кожа белая, под белой кожей кровь красная, под кровью красной кость крепкая; не кипит, не горит, огнем не жжет. Расступитесь, звезды небесные, пропустите луну ясную. Найду аспида небесного, найду аспида земного, призову аспида на порог телесный. – Знахарка взяла кожу и принялась натирать тело больного. – Заползи под кожу белую, нырни в кровь красную. Вокруг больной кости, аспид, обвейся, болью чада смертного напейся. Высоси боль чада смертного до конца до капельки, забери с собой в края дальние, унеси в земли неведомые, за леса, за горы, за глубокие овраги. А имя чаду тому ты сам изведай. Уползай, аспид, на веки вечные, приходи, луна светлая. Напои, луна, кости белые светом чистым, силой свежей… Имя же чада сама изведай!
Женщина крутанулась и со злобой швырнула отравленную болезнью шкуру аспида в пламя.
– Если ничего не выйдет, твое чудище само будет виновато! Как можно отчитывать человека, не зная его имени? Так и будет валяться с нами до скончания веков чурбаном полумертвым!
Изба вздрогнула от тяжелых ударов в дверь.
– Кто там еще? – проворчала женщина, торопливо собирая волосы в хвост и сматывая на затылке. – Снежана, глянь!
Девушка осторожно пробралась вдоль внутренней стены, вышла в сени, откинула засов, толкнула створку. И тут же шарахнулась назад под напором плечистого старика с посохом, в синей искрящейся шубе, подбитой соболями, в песцовой пушистой шапке.