Войдя во двор, ставший за пару дней почти родным, Олег потрепал по плечу Заряну, развешивающую вдоль амбара белье:
– Ну, прощай красавица. Удачи тебе во всем. А мне пора.
– Как пора? Куда? – Девица кинула кадку с портками и рубахами, побежала вслед за Олегом к дому. – Зачем?
– Жизнь моя такая, – улыбнулся ей, не останавливаясь, ведун. – Не положено на одном месте сидеть. Доглядывать за землей Русской на роду написано. Где плохо – помогать, где хорошо – не мешать жизни спокойной. У вас в Гороховце осада снята, пусть и без моей помощи. Стало быть, делать мне здесь больше нечего. Все, отгостевался.
Он прошел в свою светелку и принялся собирать в котомку немногочисленные вещи: сверток с пайцзой, разложенную проветриться сменную рубаху и с осени ненадеванные джинсы.
– Сейчас-то зачем срываться, желанный мой? Зимний день короткий, никуда доехать не успеем. Куда вернее с утра тронуться.
– Успеем? – Множественное число глагола резануло ухо.
– Опять же, я у батюшки коня спросить не успею. Неудобно на двух лошадях-то ехать, надобно одну вьючную завести.
– Так, Заряна, – остановился ведун. – Ну, я – понятно, почему еду. Меня клятва гонит, что я одному хорошему человеку на севере дал. А тебе-то зачем? Ты дома, у отца с матерью. Живи и радуйся.
– Нет! – Девушка поджала губы и мотнула головой. – Тебя прислали мне боги, отдали тебе волею своей. Я твоя, твоя навеки. И останусь тенью твоей, покуда Мара не примет мою душу и не унесет в поля темные.
– Хорошо, будь моей, – согласно кивнул Олег. – Оставайся моей. Но только здесь. А мне нужно отправляться в путь.
– Нет! Я пойду с тобой! – упрямо мотнула головой Заряна. – Ты мое спасение, ты судьба моя, ты мой суженый. Запирать станешь – пол разрою, коня отнимешь – пешая побегу, гнать станешь – сзади ютиться стану, ако пардус верный. Кормить не станешь – у ног твоих сдохну, пятки лизать стану. Ты мой милый, и другого не хочу. Без тебя нет мне жизни, свет не мил и дом чужбина… – Она сглотнула, облизнула губы. – Что хошь делай, не останусь. Люб ты мне, суженый. То судьба моя и Божье предначертание. Спорить с этим грех.
– Да ладно тебе. – Сложив небогатое свое добро в переметную суму, Олег закинул ее на плечо. – Подожди меня здесь. Как с делами управлюсь – вернусь.
– Нет, – набычившись, качнула головой бывшая невольница. – Коли вертаться сбираешься, вместе возвернемся. Вместе уедем, и возвернемся вместе.
– Слушай, Заряна, чего ты выдумываешь? – начал раздражаться Олег. – Здесь в половине дворов у баб мужья кто с товаром в дальние края отправился, кто по рыбу в ближний предел, кто по деревням окрестным. И ничего, не пропадают.
– Сердечко мое ноет. Не к добру твои сборы, не увижу тебя более. – Девушка сделала пару крадущихся шагов, прижалась головой к груди: – Не пущу одного. Следом побегу, по ночам костер твой сторожить стану.
– Да вернусь я, – погладил ее ведун по голове. – Вернусь.
– С тобой поеду, – тихо, но с прежним упрямством повторила Заряна. – Батюшка коня даст, припасы соберу, поутру и тронемся. А коли ждать не станешь, сегодня снарядишься – босая следом побегу. Что хошь делай, а побегу.
– Ква… – Олег понял, что именно так она и сделает, и мысленно сплюнул. – Не было у бабки печали…
– Не бросай меня, любый мой, – всхлипнула девушка. – Не бросай…
– Ладно, – сдался ведун. – Завтра на рассвете двинемся. Вместе.
Русь
Избавившись от вьюков, что висели на ней почти месяц пути от вогульского ханства и до первого русского городка, немного отдохнув и отъевшись сеном после набившего оскомину овса и ячменя, гнедая бежала ровно и весело, высоко поднимая ноги. Подступающие к самой дороге – так, что ветви смыкались над головой – деревья стремительно откатывались назад, снег задорно похрустывал под копытами, бодрящий морозный воздух легко и радостно вливался в легкие.
– А хорошо-то тут как! – оглянулся на Заряну ведун. – Не то, что в этой тоскливой Болгарии. Сразу чувствуется: родные места, добрые, целительные. Вот завяжи глаза – по одному воздуху определю, дома я или на чужбине.
– Попутчиков дождаться не мешало бы, – покачала в ответ головой девушка. – Не ровен час, лихие люди попадутся.
– Как попадутся, так и отвадятся…
Замечание бывшей невольницы пришлось как нельзя к месту, поскольку впереди, поперек дороги, накренился толстый сосновый ствол. Олег, решив не дразнить понапрасну судьбу, натянул поводья, снял с задней луки и перехватил в левую руку щит, расстегнул крючки налатника, открывая рукоять сабли, снял толстые заячьи рукавицы, и только после этого пустил кобылку вперед, к завалу. Отвернул в лес. Гнедая, вскидывая тонкие ноги и проваливаясь по брюхо, подвезла всадника к основанию ствола. Олег наклонился.
Нет, на засаду это не походило ничуть: сосну выворотило с корнями, открыв глубокую яму, даже сейчас, в конце зимы, еще не полностью засыпанную снегом. А может, просто выворотило недавно, оттого и не засыпало?
– Заряна, а часто к вам слухи доходили про нападения татей на проезжий люд?
– Не знаю, желанный мой. Давно дома не была. Почитай, с прошлой весны. Все переменилось округ. Позади на месте избушки бортников боярских поляна одна осталась, впереди в полуверсте деревня прежде стояла, а ныне ни единого дымка не видно, собаки не лают, скотина не мычит. Странно…
– Сейчас узнаем… – Ведун обогнул повалившуюся сосну, выбрался на дорогу, пустил гнедую в галоп.
Несколько минут скачки – и лес раздвинулся в стороны, открывая два пологих заснеженных взгорка, меж которыми тянулась узкая прямая полоска кустарника. Видимо, два хозяина поделили так здешние луга. Или залежи – оставленную на несколько лет для отдыха пашню. Теперь это не имело особого значения: деревенька в три дома виднелась с края леса. И вся она – дворы, крыши, колодец – была покрыта ровным, искрящимся на свету, снежным одеялом.
Краем глаза ведун заметил возле ивовой межи движение, потянул правый повод, доворачивая гнедую, сунул руку в карман косухи. Кобыла, сбавив скорость, стала высокими скачками пробиваться через сугробы, но ближе к вершине пригорка наст сделался тоньше, и лошадь снова перешла на галоп. С высоты стала видна неуклюжая коричневая фигура, бредущая к лесу.
– Гей! – крикнул Олег, вытягивая кистень.
Монгол медленно повернулся и, тяжело покачиваясь с боку на бок, двинулся навстречу. Когда расстояние сократилось до нескольких метров, глиняный монстр раскинул руки с крепко сжатыми кулаками – но ведун послал кобылу левее, а сам, далеко отклонившись от седла, широким взмахом метнул серебряное шипастое грузило чудищу в плечо. Удар разнес в черепки половину грудной клетки – если можно так назвать верх земляного человека, – и монгол бесформенной кучей осел на снег.
– Вот так… – Середин повернул обратно к деревне, остановился рядом с поджавшей губы Заряной: – Ну что?
– Крожино это, – вздохнула девушка. – Трое братьев тут поселились, Крожиных. Один вроде как молодой еще, но хозяйство свое вел. Другие с женами, малые народились. Мы тут завсегда останавливались. Правда, не брали у них ничего. Многовато просили.
– Не поломано ничего во дворе, – пожал плечами Олег. – Стало быть, не разорили их. Сами ушли.
– Может, и сами, – согласилась Заряна. – Братья схрон в буреломе вырыли, загон сделали. На случай, коли поганые налетят. Как дым сигнальный видят, сказывали, так сразу добро и малых на телеги – и в лес. И скотину туда же, до последнего цыпленка. А амбар в седле не увезешь, ничего с ним не сделается.
– Другие деревни поблизости есть?
– Просье за дубравой стояло… Как ныне, уж и не знаю. Верст десять отсель.
– Показывай…
Путники снова вывернули на дорогу, поскакали широкой рысью. Что такое десять верст для верхового? Меньше часа, и то не торопясь… Тракт нырнул в лес, запетлял между холмами с крутыми откосами и вскоре снова вывел в чистое поле.
– Да что же это творится? – зло сплюнул ведун, увидев впереди монгола, увлеченно расшатывающего частокол. – Полгода назад здесь же проезжал, и все спокойно было!
Из-за тына, вкопанного вокруг селения без всяких премудростей, без валов или рвов с залитыми водой склонами, местные мужики в три пары рук кололи земляного человека вилами и копьем. Монгол кое-как отмахивался, но своего занятия не прекращал. На приближающихся всадников монстр никакого внимания не обратил, и ведун, проезжая мимо, бесхитростно огрел его кистенем по голове. Лишившись макушки, уродец ткнулся плечами в колья, на глазах превращаясь в рыхлую глиняную массу, стек по стене вниз.
– День добрый, – кивнул Олег, убирая кистень в карман. – Весело живете, как я погляжу. Коней напоить позволите? А то снег топить лениво. Да и времени жалко.
– Может, и добрый, – переглянулись мужики. – К воротам подъезжай. Отчего и не пустить хорошего человека?
– Здравствуй, дядя Малой, – подала голос девушка.
– Никак, Заряна? – прищурился седобородый мужик в полотняном колпаке, понизу обшитом белкой. – Цела? А тут слух про тебя нехороший прошел…
– Стрибог милостью не оставил, спас. Вот, суженый мой выручил.
– А-а, – старик перевел взгляд на Олега. – Ну, так заезжайте. Велю бабке стол собрать по такой радости. Дом ты знаешь, сразу к нам и иди.
Пойти в гости сразу путники, естественно, не смогли – шедшие галопом больше получаса лошади здорово упарились, а потому сперва их пришлось немного выходить, потом развьючить и расседлать, снова прогулять под уздцы по кругу, пока дыхание не установилось, а пена из-под ремней упряжи не сошла на нет. Только после этого скакунов напоили теплой – не колодезной, а настоявшейся в чьих-то сенях – водой. И уж в последнюю очередь подпустили лошадей к стоявшему во дворе Зарянина знакомца стожку.
К тому времени, когда путники наконец освободились и вошли в длинную и широкую, как самолетный ангар, избу, хозяева успели накрыть стол по всем правилам. Стоял он посреди небольшой, метров двадцати, но чистой горницы с вышитыми занавесками на затянутых бычьим пузырем окнах и белыми покрывалами на лавках. Стол тоже был застелен белым наскатерником с кружевными уголками и уставлен мисками с грибами, квашеной капустой, пареной репой, мелко