Они проталкивались через табун не менее получаса – но зато потом Середин вновь перешел в стремительный галоп, прижавшись к конской шее и внимательно вглядываясь в дорогу. Не могли конокрады черной ночью так же быстро скакать! И табун, пусть небольшой, гнать – работа не самая легкая.
Внезапно что-то изменилось… Олег остановил отряд, закрутил головой.
– Ты чего, ведун? – не понял воевода.
– Предчувствие у меня нехорошее, Валах, – пробормотал Середин.
– Пока ты тут чувствуешь, конокрады уйдут!
– Опять тебе мои предчувствуя не нравятся, Поганый? – огрызнулся ведун. – Помолчи, дай разобраться…
Итак, что-то изменилось на дороге. Что-то важное, но не сильно бросающееся в глаза… Он развернул гнедую, медленно поехал назад и спустя сотню шагов увидел то, что искал:
– Смотрите: здесь трава вдоль тракта вытоптана, ветки у кустов и деревьев поломаны. А дальше – уже нет. Значит, повернули здесь тати куда-то… Ну-ка, тихо…
Коли конокрады повернули куда-то к тайному схрону, то затаиться должны были, чтобы убежище топотом и говором не выдать. Вот только не могут кони целым табуном бесшумно стоять…
– Ага… – Ведун услышал по правую сторону недовольное всхрапывание, спешился, прошел вдоль зарослей, подергивая ветки. И действительно – после одного из рывков молодая осинка повалилась на дорогу. Олег принялся торопливо расчищать поворот, замаскированный недавно срубленными деревцами, потом вернулся в седло.
– Погодь, – остановил его Валах. – Ужо светлеет небо-то. Сейчас рассветет, так сразу и вдарим.
– Тогда без меня, – покачал головой Середин. – После ночного зрения я поутру просто слепну минут на двадцать. Только мешаться стану.
– Ну и ладно, ведун, – кивнул Поганый. – Ты свое дело сделал, теперича не беспокойся. Мы тоже кое-что умеем…
Небо и вправду стало наливаться светом. Олег отъехал в сторону, закрыл глаза, дожидаясь неизбежного. Еще немного – и даже сквозь веки прямо в сердцевину мозга ударило ослепляющей болью.
– Ква, – пробормотал он, различив сквозь острую резь в голове лихой посвист, грозные крики: «Ростов!!!», лязг железа, крики боли.
Пара минут – и все стихло. Середин ждал. Ждал, борясь с любопытством и слыша, как рядом стучат по дороге копыта, похваляются славными ударами ратники, как кто-то громко и жалобно плачет. Наконец, веки из просто темных стали слегка розовыми. Это означало, что глаза снова научились различать цвета, и ведун рискнул, прищурясь, оглядеться вокруг.
Дело, разумеется, было уже закончено. Пара довольных собой всадников, бодро подпрыгивая в седлах, отгоняла освобожденных коней назад по дороге; возле ведуна, тыкаясь мордой ему в коленку, топталась незнакомая оседланная лошадь, а у ближайшей сосны два других ратника деловито пытались перебросить веревку через толстый высокий сук. Плакал шкет лет пятнадцати, в драной полотняной рубахе, темно-синих шароварах, с босыми окровавленными ногами и связанными за спиной руками.
– Не буду я больше, дяденьки… Не надо… Не убили ведь мы никого… Не надо, миленькие… Именем Сварога-деда прошу…
– Деда не позорь, – огрел его плетью Валах.
Мальчишка вздрогнул и заплакал еще горше.
– Чего вы собираетесь сделать? – подъехал к ратникам Олег.
– А-а, оклемался, ведун, – обрадовался Поганый. – Однако же ты молодец. Кабы не ты, хоть тридцать коней, а увели бы тати. Ты, помнится, коня заводного просил? Так ты вот этого возьми, мы у конокрадов забрали. Ну, служивые, шевелись! Надоел он мне уже.
– Не надо, дяденьки… – Мальчишка шмыгал носом, из которого текли жидкие сопли. – Я больше не буду-у-у-у…
– Так чего ты сделать с ним хочешь, Валах? – Глупого щенка Середину было жалко.
– Да как обычно, – пожал плечами воевода. – Во-он, на сосне, хорошее место. Издалека видать. Его ведь, отродье кощеево, даже в неволю не продать. Враз хозяина обкрадет, а с купца спрос за обман. А коли сказать, где взяли, никто и не купит. Хоть ты кривич, хоть хазарин, хоть болгарин – а с татем плененным никто связываться не захочет.
– Я честным стану, дяденьки… Ничего чужого… Макошей клянусь, никогда.
– Это точно, никогда, – подтвердил воевода. – Потому, как честную жизнь сызмальства начинать надобно. А коли не вышло, так веревка подправит.
Ратные наконец смогли перебросить аркан, развернули на конце петлю; один из воинов деловито набросил ее конокраду на шею, другой поехал вдоль дороги, зацепив свободный конец за луку седла. В считанные секунды невезучий сопляк взмыл на высоту метров семи над дорогой, размахивая ногами, словно куда-то торопливо бежал. Конный замотал конец за толстую березу, затянул узел потуже.
– Поехали, – удовлетворенно кивнул Валах.
– А этого, – кивнул на все еще дергающегося конокрада Середин. – Может, хоть веревку забрать? Хорошая ведь.
– Пусть висит, – махнул рукой Поганый, трогая коня. – Коли тати вдоль дороги висят, так и путнику покойнее. Видит, что догляд за путями есть. А как погниет да рассыплется – зверь лесной косточки растащит, и душа в лесу неприкаянной бродить останется, к жилью не пойдет.
– Так ведь вонять станет, – предпринял последнее усилие отдать хоть какое-то уважение казненному преступнику Олег. – Может, как помрет, снять да спалить его в сторонке?
– Как можно?! – даже возмутился воевода. – Чтобы душу его шкодливую жаворонки в царство Мары отнесли? Ужель ты предков наших так не уважаешь, что хочешь татя вместе с ними навечно поселить. Не-ет, пусть тут мается. А мы уж как-нибудь потерпим. Наш срок маленький, управимся как-нибудь.
– А почему мается? – вздохнул Середин, поняв, что дело маленького конокрада окончательно проиграно. К тому же, неспешной рысью они успели отъехать довольно далеко, и возвращаться было лениво. В конце концов, маленький тать крал по-взрослому, по-взрослому и ответил. Уж коли его растили и воспитывали как будущего вора, то уж лучше позаботиться о других. О тех, кого всего одна крепкая веревка уберегла от будущих грабежей, а может быть, и от смерти. – Чего ему маяться? Ему уже все равно…
– Как-то странно ты говоришь, ведун, – с немалым удивлением почесал железную шапку Валах. – Всем ведь известно: коли тризну достойную воину не справить, на огне душу к небесам не вознести, то в царство Мары ему не попасть, родителей и друзей никогда более не увидеть. А посему забытые в краях далеких али в землю закопанные мертвецы долго лежать не могут. Души их от одиночества и тоски звереют, даже самые добрые на людей живых, что достойно не упокоили, злобу начинают копить. А после и мстить, коли кто из роду человеческого вблизи окажется. И упаси Стрибог нас на место путников этих попасть.
– Вот оно, значит, как… – пробормотал Середин. Про такие подробности он никогда не слышал. Теперь ему становилось понятно, почему в христианской церкви умерших положено хоронить только в освященной земле и обязательно много и долго молиться за упокой их душ. Коли слова воеводы верны, достаточно чуть-чуть не доглядеть, и станут бродить по земле зловещие мертвецы, полные злобы и ненависти.
На поляне у озера вернувшихся победителей встретили приветственными криками. Юный князь даже счел возможным подойти и лично обнять сперва Валаха Поганого, а потом и Середина.
– Молодец, ведун, – похлопал Игорь Ростовский его по плечам. – Не хватает у меня в дружине таких богатырей, ох не хватает! А, Олег? Ты подумай, ведун. Я правитель пока еще юный, а потому щедрый и умею слушать советы доверенных людей… Подумай.
Князь отступил, запахнулся в байковый шерстяной плащ, взмахнул рукой:
– По коням, бояре!
Пока небольшой отряд преследовал конокрадов, слуги успели запрячь освобожденных коней, собрать лагерь, и свадебному поезду оставалось только тронуться в путь. Это означало, что расхваленные победители остались без завтрака.
– Что грустишь, Олег? – подъехала Верея, по-прежнему облаченная в татарский наряд, но ради прохлады раннего утра накинувшая на плечи подбитую мехом епанчу. – За добро свое беспокоишься? Так я велела его вместе со своим навьючить.
– Спасибо, прекраснейшая из женщин.
– Ты становишься слишком известен, Олег, – рассмеялась девушка, положив свою ладонь ему на руку. – Пожалуй, отныне я поеду с тобой рядом. Как бы не увели…
Впрочем, на протяжении всего двенадцатидневного пути более никаких неожиданностей не случилось. Если, конечно, не считать таковой двухдневную пьянку в обнесенной деревянной стеной Вологде, где осталась часть гостей, потом праздник в Ярославле – сперва перед переправой через Волгу, потом после переправы. С каждым встреченным крупным селением, с каждым наезженным перекрестком число гостей становилось все меньше, и к Ростову добралось не более половины выехавшего из Белоозера поезда. Забылся к тому времени и подвиг ведуна Олега. Во всяком случае, князь Игорь после праздника по случаю возвращения с молодой женой, тепло поблагодарив Середина и отдарившись охапкой соболей, разговора о службе более не заводил.
Впрочем, Олег от подобного пренебрежения сильно не загоревал. Он слишком привык видеть каждый вечер и каждое утро светло-светло-голубые глаза; ощущать, просыпаясь, на своей груди совсем не тяжелую голову Вереи, вдыхать можжевелово-солоноватый аромат ее волос, чувствовать перед сном прикосновение ее губ.
– Мне нужно скакать дальше, – с коварной улыбкой сказала она. – Без хозяйского догляда хозяйство – сирота. Жатва скоро, а я, почитай, месяц в отлучке… Неужели ты бросишь в одиночестве слабую женщину на наших темных дорогах?
И Середин, отложив Аскоруна на потом, снова поднялся в седло.
Семя дракона
– А странно все-таки, – усмехнулся Середин, вытянувшись на овечьих шкурах во весь рост. – Сколько я?.. Пять дней на свадьбе гулял, потом еще полмесяца катал молодых, потом у них в Ростове приезд праздновал. А невесту так ни разу и не увидел. Даже имени не знаю.
– Ну, ты дерзок, ведун… – Верея склонилась над ним, почти касаясь его груди обнаженными сосками. – Как ты смеешь при мне спрашивать о других женщинах?