— Буду в шесть утра… Устраивает?
— Вполне…
Над головой Натальи Ивановны с резким криком пролетели две чайки. Провожая их глазами, она подумала, что когда-то и она была быстра и легка, как эти птицы… В ее душе спорили два голоса. Один шептал ей, что странно думать о любви и счастье женщине, которой уже под тридцать лет, и к тому же — вдове, а другой возражал: а почему бы и нет? Разве я хуже других? И временами ей казалось, что на свете вместо одной живут две Натальи Ивановны.
Вздохнув, она неторопливо завернула за угол. Тотчас же с бревен, что были сложены под навесом, поднялся плотный, слегка лысеющий мужчина в белом костюме и пошел ей навстречу. Это был Генрих Степанович Ланецкий — заведующий местным райфинотделом. Наталья Ивановна покосилась на окно конторы, и ей показалось, что там мелькнуло лицо Анфисы. «Ох, и любопытна!» — подумала Наталья Ивановна.
— Здравствуйте, Наталья Ивановна. Рад, очень рад вас видеть! — говорил Ланецкий, пожимая ей руку и ласково смотря в лицо своими выразительными, чуть выпуклыми глазами. — А я шел, понимаете, мимо и соблазнился видом Дона. Дай, думаю, искупаюсь и отдохну…
Эту же самую фразу Генрих Степанович говорил ей и неделю назад, когда вот так же в шестом часу вечера неожиданно очутился на пристани. Наталье Ивановне стало весело, и она спросила:
— Будто бы?..
Генрих Степанович вытер платком мгновенно вспотевший лоб.
— Фу, жара какая!.. — и, выпрямившись, сказал дрогнувшим голосом. — Каюсь… я, во-первых, конечно, здесь не случайно, во-вторых, мне непременно надо с вами поговорить…
Наталья Ивановна, не отвечая, направилась к воротам. Ланецкий, тоже молча, пошел рядом.
Он появился в районе года полтора назад. Наталья Ивановна вначале не обратила на него серьезного внимания. Видела — заходит к Константину Петровичу деловитый, редко улыбающийся человек. Ну и пусть ходит! Генрих Степанович между тем стал засиживаться в конторе. Ничего не требуя и как будто ничего не ожидая, он упорно ходил ее встречать, заходил и домой. Постепенно такая привязанность покорила Наталью Ивановну. Она не пыталась узнавать подробней ни о его привычках, ни о характере. Но на этой неделе она поймала себя на том, что все чаще думает о Ланецком, и пожалела, что была такой нелюбопытной.
— Может быть, мы пройдемся в рощу? — предложил Ланецкий, прерывая ее размышления.
Этим летом они несколько раз совершали такие прогулки, и Наталья Ивановна согласилась:
— Хорошо…
На опушке рощи стояли багровые клены. На одном на уже оголенной от листвы ветке, как нанизанные, сидели синицы. Когда подошли Наталья Ивановна и Ланецкий, синицы с шумом, словно выпущенные из пращи камни, разлетелись в разные стороны.
В роще между белыми стройными стволами берез рос терновник. Наталья Ивановна срывала фиолетовые ягоды, покрытые, как изморозью, белым налетом, и бросала в рот. Ланецкий ягод не ел — у него была оскомина. Поднимаясь на цыпочки, он наклонял ветки, чтобы Наталье Ивановне было удобнее рвать ягоды, сам рассказывал о своей сложной работе, о том, что трудно найти в жизни человека, понимающего тебя, и что это большое счастье для него — встретить такую женщину, как Наталья Ивановна… Она слушала, и он казался ей милым, хорошим, серьезным человеком. А то, что нет у нее к нему захватывающего чувства, которое испытывала она к мужу, то ведь это вполне закономерно: она стала старше, рассудительнее. Кроме того, он тоже пожилой и, видимо, будет неплохим семьянином. А Егорке так нужен отец! Наталья Ивановна вспомнила, с какой завистью смотрит Егорка, когда они бывают в клубе, на ребят, которые приходят в кино с отцами, и вздохнула.
Когда взошла луна, они сидели на опушке. Наталья Ивановна попробовала смотреть на луну — как делала она это в детстве — сквозь полузакрытые ресницы. Сейчас же от луны протянулись тонкие холодные лучи. Они, словно натянутые нити, опутывали лес. Где-то в чаще протяжно свистела ночная птица. И Наталье Ивановне страстно захотелось услышать теплое слово, захотелось испытать простое человеческое счастье. «Ведь я все время одна», — подумала она, словно кому-то жалуясь.
— Наталья Ивановна! — тихо сказал Ланецкий. Она промолчала. Тогда он придвинулся к ней и обнял ее. Он дышал ей в лицо, его горячая требовательная рука двигалась по платью. Наталья Ивановна быстро вскочила на ноги и, вытянув вперед дрожащие руки, забормотала, задыхаясь:
— Нет… не смейте… нет, нет…
Ланецкий тоже встал, отряхнулся и сказал громко:
— Наталья Ивановна, вы меня не поняли… Во-первых, я не намеревался совершить ничего дурного, во-вторых, я искренне хочу связать свою жизнь с вашей… Я люблю вас…
Уборщица пристани Анфиса презирала мужчин. По ее словам, все они «так и норовят нашего брата, бабу безответную, в рог согнуть». Жила она одиноко, уйдя от мужа давно, лет десять тому назад, каждый раз рассказывала о том, как уходила, с новыми детальными прибавлениями. Наталья Ивановна любила слушать ее рассказы, мечтать о будущем…
Стоял теплый осенний вечер. Над щетиной дальнего леса повис, изогнувшись, серп месяца. Он тонкий, бледный, и света от него земле достается совсем мало. Анфиса и Наталья Ивановна, накрывшись одной ковровой шалью, от которой сильно пахнет нафталином, сидели на берегу на меловой глыбе. У их ног лениво плескались волны, то выбрасывая на берег отражение месяца, то снова слизывая его.
— Что это ты, милушка моя, все скучная какая-то ходишь? — спрашивала Анфиса. — Ты, Наташка, бодрей держись, вдовье дело такое — и одна голова не бедна…
Наталья Ивановна лениво улыбнулась.
— Ты, Анфиса, прямо поговорками стала говорить…
— Жизнь — она всему научит, — отвечала Анфиса, — я вон одному такую поговорку сказала — теперь за версту обходит. А то пристал: «Жизнь моя без вас, Анфиса Петровна, не представляет никакой красоты». Я ему и сказала: «А как я тебе красоту-то в подоле принесу?» Не понравилось. «Что вы, — говорит, — сразу мне прозу жизни в глаза суете». — «Ну так вот, — говорю, — пускай я останусь при своей прозе, а ты поди, поищи красоту в другом месте».
Наталья Ивановна захохотала. Анфиса, довольная тем, что развеселила собеседницу, тоже заколыхалась полным телом от безудержного смеха. На этом берегу звонко отзывалось эхо. Наталья Ивановна смолкла, прислушалась и, зябко передернув плечами, позвала:
— Анфиса…
— А!..
— А ведь я замуж выхожу…
Анфиса быстро повернулась, несколько секунд напряженно думала, затем нарочито непонимающе спросила:
— Это за кого же… за этого, финотдельского, что ли?..
Наталья Ивановна кивнула головой. Анфиса хотела увидеть глаза собеседницы — что в них написано, но это не удалось, и она сердито заметила:
— Что, свобода тебе, дуре, надоела, что ли?
Наталья Ивановна вдруг сбросила шаль, обхватила голыми руками полный стан Анфисы, торопливо зашептала:
— Это ты так говоришь, Анфиса, потому что одна. Тебе что: сварила, поела и спать. А у меня — Егорка! Попробуй-ка оденься да прокормись…
Анфиса молчала.
— Что ж не отвечаешь-то? То-то! Я вон, чтобы костюм себе сшить, целый год экономила…
— А кто тебя заставлял-то. Сдался он тебе, этот костюм!..
— Ишь ты какая! Тебе вон сорок лет, и то нарядами интересуешься, а мне двадцать шесть только…
Наталья Ивановна чуть не заплакала. Голос ее прерывался. Анфиса положила ей на платье тяжелую руку и медленно гладила хрупкое, совсем еще девичье плечо.
— Ну, ну, не обижайся… Сорвалось дурное с языка… Ты скажи-ка, любит он тебя?
— Говорит, любит…
— А ты?..
— А я привыкла: человек он хороший, детей любит… А Егорке обязательно отец нужен: посмотрела бы ты, как он завидует мальчишкам, у которых отцы есть…
Наталья Ивановна замолчала, смолкла и Анфиса. Мерно хлюпали волны. Серебрилась лунная дорожка, перекинувшаяся с одного на другой берег реки. Наталья Ивановна склонилась и, заглядывая Анфисе в лицо, зашептала:
— Анфиса…
— А?
— Что ж ты молчишь?
— Староват он для тебя, Натальюшка, ох, староват…
— Да это даже лучше! — воскликнула Наталья Ивановна. — Раз пожилой, то положительный, значит, мужчина, за другими бегать не будет… И зарплата приличная…
Анфиса обняла Наталью и вдруг, всхлипывая, начала причитать:
Закатилось ясно солнышко за тучу,
Выходила красна девица за старого мужа…
— Что ты, Анфиса, что ты? — испуганно говорила Наталья, но, не удержавшись, тоже начала всхлипывать.
Свадьба состоялась через месяц. В день, когда Ланецкий и Наталья Ивановна вернулись из загса, по желанию Ланецкого был устроен скромный вечер. На нем было несколько сослуживцев Генриха Степановича, начальник пристани Константин Петрович и уборщица Анфиса. Ради такого торжества Константин Петрович надел форменный темно-синий китель, хотя было жарко и он часто вытирал лоб. Иногда Наталья Ивановна встречала его задумчивый, изучающий взгляд. После второй рюмки он вздохнул и сказал неизвестно к чему:
— Да, странные вещи творятся на белом свете… Налей-ка, Наталья Ивановна, мне еще горючего…
А сторожиха Анфиса весь вечер не отпускала от себя маленького Егорку и колючими глазами смотрела на Генриха Степановича, шестилетний же Егорка недоумевал. Он вырывался из рук Анфисы, влезал на колени к Наталье Ивановне и шептал ей в ухо жалобно и требовательно:
— Мама, а почему этот дядька все целует тебя? Я не хочу…
Ноябрьские ветры сорвали с деревьев листья. Только на отдельных ветвях красными лоскутками трепетали самые крепкие. Дон у краев покрылся тонким льдом. Мальчишки бесстрашно бегали вдоль берега, лед под их ногами покрывался трещинами, и в воздухе стоял тонкий звон.
Навигация кончилась, движение пароходов уменьшилось, поток отчетов, сводок вырос. Наталье Ивановне приходилось часто задерживаться в конторе. Она работала, поглядывая на часы, и непостижимая, упрямая медлительность их стрелок огорчала ее… Но вот Константин Петрович, с хрусто