блоки отдавать?
— А тебе зачем? Все равно цену будешь ломить… Спекулянт ты, это прямо надо сказать…
— Ха, святой выискался! — воскликнул Семочкин. — А поди-ка ты знаешь куда? — и он громко выругался, отходя.
— Ругайся, не ругайся — прихлопнем мы твою лавочку, — сказал отец спокойно. А Никита с чувством возмущения смотрел Семочкину вслед, и ему хотелось сказать бессовестному дядьке что-нибудь обидное. Но слов не находилось. Тогда Никита повернулся к Семочкину спиной и ни разу не глянул в его сторону.
От Дона к городу вел прямой, гладко укатанный грейдер. Лошади пошли быстрее, и вскоре Никита увидел на горизонте белые башни элеватора, дома и деревья. Все это словно вырастало из-под земли. На первой же улице, у здания закусочной, где на вывеске была нарисована пивная кружка с пеной, похожей на облако, и багровый рак, дед Сашок остановил лошадь и оглянулся на отца. Сергей Данилыч покачал укоризненно головой, но тоже остановил лошадь. Втроем они вошли в пропитанный винным запахом зал. Здесь стояли выровненные словно по линейке столики. Солнце желтыми бликами падало на белые скатерти. За буфетной стойкой дремал толстый буфетчик в белом колпаке. Услышав скрип двери, он открыл глаза и машинальным жестом отряхнул белым полотенцем стойку.
— Ну-ка, Влас Власыч, сообрази нам кружку пива, двести грамм горькой и конфет мальчонке, — деловито сказал дед Сашок, присаживаясь к столику.
Буфетчик быстро принес все заказанное и остановился возле столика.
— Как делишки? — спросил он, зевая.
— Ничего делишки, — ответил дед Сашок и быстро опрокинул содержимое стакана в рот. — Ух и крепка… зелье!.. Ты, Никита, на меня не смотри, я старик, ты бери пример с батьки — капли человек в рот не берет… одобряю. — Дед Сашок вытер ладонью рот, подумал и сказал: — А ну, сообрази, Влас Власыч, еще сто грамм… ревматизм мучает…
Отец медленно тянул пиво, искоса поглядывая на деда Сашка.
— Как торговля, Влас Власыч? — спросил он у толстого буфетчика.
— Да плоховато, Сергей Данилыч. И прямо скажу — через нового секретаря, через Нестерова. Ведь что получается? В прошлом-то году в эту пору почитай совещание за совещанием следовало в районе: то обмен передовым опытом, то итоги уборочной подводили. Народу перебывало у нас уйма! Хорошо торговали. Одной водки было выпито сколько! А Нестеров приехал, и сразу никаких совещаний, сам в колхозах сидит и других туда тянет. Откуда же взяться выручке? — Влас Власыч вздохнул и спросил в свою очередь: — Ну, а ты как, Сергей Данилыч, решил? Идешь к нам в заготовители?
— Нет, не с руки мне это, — ответил отец, — скучное ваше дело…
Никита оглядел однообразные столики, унылые селедки, лежащие под стеклянными колпаками буфета, зеленые бутылки и нашел, что действительно все это довольно скучно.
— А насчет выручки не беспокойся, — сказал отец, поднимаясь со стула и натягивая кепку, — домолотим хлеб — выручка больше прошлогодней будет. Это прямо надо сказать…
Вот и базар. Едва подводы въехали на широкую площадь, отец усадил Никиту на воз повыше и сказал:
— Ты посиди, сынок, а я пойду цены посмотрю. От воза не отходи, — и скрылся в толпе. А на Никиту обвалом налетел разноголосый гул: кричали продавцы кваса, ржали лошади, гудели грузовики, искусно пробиваясь между повозками. В глазах у Никиты зарябило от красок — вот пламенем горят помидоры, выложенные высокой кучей; вьются пчелы над разбитым арбузом, а его собратья лежат рядом, зеленые, тугие, ожидая покупателей; словно выпавший снег, голубеет в чашках творог. Вон продавец высунулся из палатки, накинул на плечи молодайке цветную шаль и кричит: «Ну, пропали теперь все ребята на селе, красота-то, красота-то какая!..» А молодайка, поджав губы, говорит: «Да мне бы что потоньше… крепдешиновых косынок не имеется?»
Базар цвел, шумел, перекликался разными голосами. Огромные богатства лежали перед глазами, но люди не удивлялись им, потому что русская земля богата и обильна и, что бы ни подарила она, все кажется малым, когда представишь, что еще таится в ней и что она может дать, если приложить к ней руки.
Подошел отец и стал молча развязывать воз. Лицо у него было тревожное. Он подозвал деда Сашка и сказал тихо:
— Что-то маловато возов, Александр Никифорович, замечаешь? Или в других местах с урожаем неважно?.. Сейчас только спекулянтам и наживаться. Цены-то какие, а? — он кивнул вбок от себя.
Никита посмотрел в ту же сторону и увидел встреченного утром тонкогубого неприятного мужика — Семочкина. Подбоченясь, тот стоял на возу и бойко покрикивал:
— А ну, подходите, не теряйте времени… Яблоки первый сорт, рубль килограмм…
Давнишнее неприязненное чувство зашевелилось в душе у Никиты. Он отвернулся и нахмурился. В голове его рождались вопросы: откуда берутся такие неприятные люди? И почему терпят их взрослые? Он думал, а базар все шумел, суетился. Отец опять соскочил с воза и ушел разведывать цены. Вернулся веселый и молча снял картонную табличку с ценой, что лежала на мешках с яблоками. Зачеркнул «рубль килограмм» и написал «50 копеек».
— Оказывается, зря мы волновались, друг Никита, — сказал он громко, — просто рановато было. А сейчас понаехало народу — не продохнешь. Урожаище сильный! Встретился я с дружками, и решили мы цену сбить, пусть-ка попрыгает Семочкин с приятелями. Как ты думаешь, правильно?
— Конечно! — сказал Никита и злорадно посмотрел в сторону Семочкина: теперь хоть обкричись — не будет покупателей!
— Вот теперь можно и насчет пианино идти, — сказал отец. — Пошли? Дед Сашок тут за всем присмотрит…
Сердце у Никиты замерло, а потом забилось так гулко, что он испугался: вдруг отец услышит и поймет, что он волнуется. Никита поправил картузик и пошел следом за отцом. У воза Семочкина он задержался, чтобы посмотреть, что тут делается. Здесь не было ни одного покупателя, и Семочкин, хмурый, сидел на колесе и ел арбуз.
— Ага, теперь он будет знать! — сказал Никита торжествующе.
— Нет, его, Никита, так сразу не проймешь, — ответил отец, — да и не один он, много еще таких…
В магазине отец сразу спросил заведующего, его попросили за прилавок, и он, держа Никиту за руку, зашел. За прилавком оказался коридор, уставленный ящиками, а в конце его — большой письменный стол, за которым сидел пожилой человек в гимнастерке и писал. Это и был заведующий. Отец поздоровался с ним и рассказал о своем деле. Заведующий поиграл карандашом, сказал:
— Ну что ж, выбор у нас богатый. — Целая партия пианино поступила. Сейчас их подготовят к осмотру. — И спросил: — Вы откуда же? Из-за Дона?
— Оттуда.
— Как урожай?
— Хороший… отменный, надо прямо сказать.
— Ага, постарались, значит… Ну, мы тоже вам товаров подбросили в сельпо — богатейте. Хорошим людям приятно служить…
Никита слушал и удивлялся: как все беспокоятся об урожае! Люди разные, а забота — одна. И с каким вниманием они слушают отца. Как это он не замечал, что отец у него такой видный человек? Действительно, разве может он оставить свою бригаду и пойти на должность заготовителя? Никита даже удивился наивности матери, которая добивалась этого. Нет, ничего, конечно, не выйдет! Потом их повели в зал, где стояли четыре пианино. Никита добросовестно испробовал их одно за другим. Пока он переходил от одного инструмента к другому и трогал клавиши, из-за прилавка вышел один продавец, потом другой. Видимо, их заинтересовал необычный покупатель. Никита, наконец, остановился на последнем пианино и уселся на стульчик перед ним поудобней, чтобы проиграть пьесу. Что сыграть?
Он, задумавшись, опустил голову вниз и увидел на лакированной поверхности отражение отцовского лица: глаза его смотрели ласково и ободряюще. И Никита сразу почувствовал облегчение. Он тронул пальцем один клавиш, другой. Тонкий, радостный, как луч солнца, звук задрожал в воздухе. Никита опустил все пальцы. И вот по залу полилась песня, которую Никита слышал утром от деда Сашка: «Как ты, батюшка, славный тихий Дон…» Руки Никиты неуловимо бегали по клавишам. И постепенно в основную мелодию, словно звонкие ручейки, стали стекаться другие звуки. Никита играл о том, как ярко горит восход по утрам над степным простором, как ослепительно сверкание росы, как радостно встречать солнце, когда тебе всего девять лет, а впереди — большая и удивительная жизнь. Сердце Никиты сжимала неведомая сила, ему было и радостно, и хотелось плакать от восторга. Последний аккорд пролетел по залу, и Никита встал со стула.
— Берем пианино… спасибо, сынок! — сказал отец и поцеловал Никиту…
А вечером Никита опять лежал на пахучем сене, и воз медленно двигался по дороге. Мальчик видел, как садилось за темную тучу солнце. Вот оно совсем скрылось, и над тучей веером разметались багровые лучи. Их жар остывал с каждой минутой, и небо стало розовым, потом белым, потом синим, словно покрылось окалиной. Никита думал о том, как встретят его деревенские ребята, что скажет ему про покупку учитель Серафим Федорович и как он, Никита, будет рассказывать электрику Константину о своей поездке. Вот будет тот удивляться! Надо обязательно сыграть ему песню про Дон. Никита потрогал гладкий футляр баяна и вспомнил, что он так ни разу и не вынул его. Ну ладно — дома наиграюсь!
Он закрыл глаза, полежал так и снова глянул вверх. Небо стало зеленым. Дул свежий ветер. Где-то поблизости шумел потревоженный Дон. Брызги его волн, казалось, долетали до неба и оставались там, загораясь холодным светом. Их становилось все больше и больше, и они словно соперничали друг перед другом в красоте и яркости. «Вот шумит ветер, сверкают звезды, — думал Никита, — возьму и напишу обо всем хорошую песню!» Едва он об этом подумал — в душе у него зазвучала мелодия. Она ширилась, захватывая все существо мальчика, и он медленно, сквозь сон, улыбнулся…
Когда Никита заснул, отец остановил лошадь, снял с себя пиджак и накрыл им сына. Подошел дед Сашок, прикурил папиросу и сказал:
— Умаялся мальчонка… спит…
— А как же, целый день в заботах, — сказал Сергей Данилыч и вздохнул. — Боюсь, как бы не захвалили его, как бы не избаловался… Жена ведь вон что удумала — на свадьбу за деньги его играть направить хотела… Не пустил, поругался…