Приближались сумерки, и дождь постепенно усиливался. Из-за ненастного дня мартовское солнце зашло раньше времени. По словам лечащего врача, нашла Ёнхе одна из санитарок, которые тщательно осматривали все окрестные леса, и это можно считать большой-пребольшой удачей, почти чудом. Ей рассказали, что в глухой чаще леса на склоне горы Ёнхе неподвижно стояла рядом с промокшими деревьями, словно сама превратилась в дерево.
Около четырех часов дня, когда позвонили и сообщили об исчезновении Ёнхе, она находилась в клинике вместе с пятилетним сыном. Вот уже пять дней температура тела Чиу поднималась до сорока градусов, и они поехали делать снимок легких. Мальчик стоял перед аппаратом, с беспокойством поглядывая то на рентгенолога, то на маму.
– Это госпожа Ким Инхе?
– Да, это я.
– Вы опекаете Ким Ёнхе?
Из клиники, где лежит Ёнхе, с ней первый раз связались по мобильному телефону. Время от времени она звонила сама, чтобы заранее договориться о дате посещения сестры или узнать, все ли у той в порядке. Медсестра спокойным тоном, за которым скрывалось волнение, сообщила ей, как и когда исчезла Ёнхе.
– Мы делаем все возможное, чтобы найти ее, но если вдруг она придет к вам, необходимо сразу нам позвонить.
Прежде чем закончить разговор, медсестра спросила:
– А она не может поехать куда-нибудь еще? Например, к родителям?
– Родительский дом далеко… Если нужно, я позвоню им сама.
Она закрыла крышку телефона, положила его в сумку, вошла в кабинет и обняла Чиу. Похудевшее за несколько дней тело сына было горячим.
– Мамочка, я молодец, да?
Лицо ребенка раскраснелось в ожидании похвалы, не только из-за температуры.
– Да, правда. Ты даже не шелохнулся!
Услышав от врача, что воспаления легких нет, она взяла Чиу на руки, под дождем села с ним в такси и поехала домой. Быстро умыв ребенка, накормила его кашей, дала лекарства и рано уложила спать. У нее уже не было сил бередить себе душу мыслями о пропаже сестры. Сын болел пятый день, и пятые сутки ей не удавалось нормально поспать. Прошлой ночью она решила, если через день температура не спадет, положить его в центральную больницу. На всякий случай заранее сунула в сумку медицинскую страховку, и когда укладывала туда одежду Чиу, зазвонил телефон. На часах было почти девять.
– Вы говорите, она нашлась? Какое счастье. Я навещу ее на следующей неделе, как планировала.
Она искренне благодарила медсестру, но из-за навалившейся усталости голос звучал сухо, почти равнодушно. И только положив трубку, она осознала, что ливень накрыл всю страну, а это значит, и в лесу, где нашли Ёнхе, тоже шел дождь.
Она не понимала, как образ сестры мог предстать перед ней настолько четко, настолько правдоподобно. Всю ночь прикладывая мокрое полотенце ко лбу тяжело сопящего ребенка, то и дело проваливаясь в короткий сон, словно теряя сознание, она видела за дождевой завесой призрачно мерцающий лес. Черный дождь, черный лес, окутанный дождем, белая больничная пижама, мокрые волосы, темный крутой склон и неприкаянная Ёнхе, стоящая там, как привидение, превратившаяся в сгусток воды и темноты. Наконец ночь закончилась, и она, пощупав лоб ребенка, вздохнула с облегчением: температура спала. Она вышла в гостиную и долго безучастно смотрела на тусклую синеву предрассветного неба, которая проникала через окна лоджии.
Она свернулась калачиком на диване. Надо было поспать хотя бы час, пока не проснулся Чиу.
Сестра, я стою на руках, на моем теле выросли листья, из рук пробились корни… Я вросла в землю. Навсегда. Навсегда… И знаешь, в паху собирались распуститься цветы, и я расставила ноги, широко так расставила, но…
Голос Ёнхе, услышанный ею в полудреме, звучал сначала тихо и ласково, потом – мило, будто лепечет невинный ребенок, а в конце – невнятно и сдавленно, словно это был голос животного, и она уже не могла разобрать слов. Сильное отвращение, испытываемое ею впервые в жизни, заставило ее испуганно открыть глаза, но затем ее снова затянуло в сон. Теперь она стояла в ванной перед зеркалом. Из левого глаза ее отражения пошла кровь. Она быстро подняла руку, чтобы вытереть струйку, но фигура в зеркале почему-то не двигала рукой, а лишь стояла в растерянности, глядя, как из глаза льется алая кровь.
Кашель Чиу разбудил ее, она вскочила и поспешила в спальню. Прогоняя из памяти образ Ёнхе, которая когда-то давно сидела в углу этой комнаты, прижав колени к груди, она схватила ручонку сына, увидев, как он дернулся во сне…
– Теперь все нормально, все будет нормально.
Она тихо шептала эти слова, не зная точно, кому: то ли ребенку, чтобы утешить его, то ли себе для успокоения.
Автобус сворачивает с горной дороги и останавливается на перекрестке. Передняя дверь распахивается, она торопливо спускается по ступеням и раскрывает зонтик. Больше никто не выходит. Автобус без задержки мчится дальше и исчезает вдали в пелене дождя.
Если от этой остановки направиться по отходящей в бок узкой дороге, обогнуть крутой холм, пройти тоннель длиной около пятидесяти метров, то можно увидеть маленькую больницу, стоящую посреди леса. Кажется, дождь немного утих, но по-прежнему стучит по зонту. Она нагибается, чтобы подвернуть брюки, как вдруг ее взгляд натыкается на мелколепестник – беленькие цветочки, прибитые дождем к асфальту. Она поправляет увесистую сумку. Поднимает вертикально зонтик, идет в сторону больницы.
Теперь, чтобы узнать, как протекает болезнь Ёнхе, она шагает по этой дороге каждую среду, но до того дождливого дня, когда сестра исчезла, а потом была найдена в лесу, она приезжала сюда примерно раз в месяц. На этой тихой и унылой дороге, по которой она идет, неся в сумке фрукты, рисовые хлебцы, конвертики из жареного тофу, фаршированные рисом с овощами в уксусном соусе, редко можно увидеть человека или машину. Когда они усаживались напротив друг друга в комнате для свиданий, рядом с регистратурой, и она выкладывала на стол привезенные гостинцы, Ёнхе молча, как ребенок, выполняющий домашнее задание, начинала есть. Случалось, она собирала волосы сестры, заправляла их за уши, и Ёнхе поднимала глаза, спокойно улыбаясь. В такие приятные мгновения возникали мысли: разве есть какие-то проблемы? Разве нельзя вот так провести всю оставшуюся жизнь? Ведь Ёнхе здесь может говорить только тогда, когда хочет говорить, может не есть мясо, если не хочет. А ей самой будет вполне достаточно вот так, время от времени, навещать сестру.
Ёнхе младше на четыре года. То ли из-за достаточно большой разницы в возрасте, то ли по другой причине, но они росли без каких-либо трений и споров, что редко бывает между сестрами. С самого детства, когда они жили в родительском доме, по очереди получая пощечины от горячего на руку отца, Ёнхе была для нее существом, за которым все время следовало присматривать, и она несла за нее ответственность, окутав заботой сродни материнской любви. Младшая сестричка, бегавшая с почерневшими от грязи пятками, летом от жары терпевшая потницу, выступавшую красными прыщиками на переносице, эта девочка вдруг повзрослела, и однажды она с удивлением узнала, что та собралась замуж. Одно лишь тревожило душу: чем старше становилась сестра, тем больше замыкалась в себе, меньше говорила. Она и сама была сдержанной, однако в зависимости от ситуации умела быть яркой, приветливой и добродушной. У Ёнхе же сдержанность проявлялась сильнее, и с какого-то времени из-за этой черты характера с ней бывало тяжело. Порой настолько тяжело, что она казалась совсем чужой.
К примеру, в тот день, когда родился Чиу, младшая сестра пришла в больницу посмотреть на своего первого племянника, однако вместо поздравлений лишь тихонько проговорила:
– Впервые вижу такого маленького ребеночка… Неужели младенцы, что только родились, все такие? – Казалось, она спрашивает саму себя. – Ты сможешь одна продержать его на руках до самого городка Д., где живет мама? Машину, конечно, поведет брат… Если тебе кажется, что не сможешь, то я поеду вместе с тобой, хочешь?
Она с благодарностью приняла такое великодушное предложение, как вдруг заметила: в тихой улыбке, появившейся в эту минуту в уголках губ Ёнхе, проглядывается что-то незнакомое. Ей показалось, что нечто подобное обнаружила и Ёнхе в своих чувствах к ней. Глядя на лицо младшей сестры, на котором за внешним спокойствием проступало чуть ли не отчуждение, она не знала что сказать еще. В этом новом отношении к ней со стороны Ёнхе не было ничего похожего на мрачное поведение мужа, но чем-то они оба подавляли ее волю. Может быть, тем, что и он, и она разговаривали все реже?
Она входит в тоннель. В ненастную погоду там темнее, чем обычно. Складывает зонт. Под стук своих шагов, громко звучащих в закрытом пространстве, идет вперед. С середины стены, на которой, кажется, темнота собралась в виде капель, вверх летит большой пестрый мотылек. Она ненадолго останавливается и смотрит на трепетание его крыльев с узорчатым рисунком. Такой вид ей раньше не встречался. Мотылек замирает, найдя себе новое место на темном потолке, и остается без движения, словно осознает, что за ним наблюдают.
Ее муж с удовольствием снимал на видео разных насекомых, а также птиц, и вообще все, что имело крылья, начиная с самолета и заканчивая мухами и мотыльками. Ее, и без того далекую от искусства, приводили в замешательство сцены, на которых был запечатлен полет этих крылатых существ, казалось бы, не имеющих отношения к содержанию его работы.
Однажды она спросила его:
– А зачем вы вставили в фильм эти кадры?
Это случилось, когда после сцен разрушенния моста и громких рыданий людей на похоронной церемонии в конце фильма примерно на две секунды неожиданно возникла черная тень птицы, медленно летящей вверх в пустом пространстве. Он ответил:
– Не знаю. Просто так выходит. Вставлю такой полет, и на душе становится легче.
А затем наступило привычное молчание.
Видела ли она когда-нибудь истинную сущность мужа, погруженного в молчание, в которое, как ей казалось, проникнуть невозможно? «Может быть, он покажет эту сущность в своих работах?» Случалось, к ней приходили и такие мысли.