— Про Клема не скажешь, тебе ж стыдно!
И она была права. Мод оказалась не в состоянии избавиться от классовых предрассудков. Девушки ее круга не влюблялись в помощников садовников. Так что в конце концов Айви сказала полиции, что Мод сама предложила присмотреть за Феликсом, а Мод это подтвердила в обмен на молчание Айви.
Мод так и не поняла, откуда Айви выяснила про нее и Клема. Она знала только, что Айви страшно разозлилась, потому что Клем предпочел Мод. А поскольку Айви думала, что хозяин убил Клема, чтоб тот не «путался» с его дочерью, то во всем винила Мод. С точки зрения Айви, Мод лишила ее мужа, который сделал бы ее почтенной женщиной, и хозяина, который устроил бы ей роскошную жизнь.
— С тебя причитается мое обеспечение, — сказала она лаконично.
Мод не нашла, что ей возразить.
После тридцати Мод слегка расслабилась. Она позволила себе ездить в Или, Билли возил ее туда — она лишь надевала густую вуаль, чтоб ее не узнали. Иногда она выезжала даже в Питерборо и в Кембридж.
Потом, в 1939 году, после многих лет безупречного поведения отец задушил санитара. Никто так и не понял почему. Мод снова затаилась в своем убежище. Теперь за книгами она выезжала только раз в год, а начало войны едва заметила.
Врачи пытались контролировать непредсказуемое поведение отца, но все было без толку, и в 1941 году они обратились к семье за согласием на новый метод лечения. Трансорбитальная лейкотомия, или лоботомия, состояла в том, что под веко вводили долото, разбивали глазницу молотком и отделяли часть лобных долей мозга. В 1941 году было не больше причин верить в успешность этой операции, чем в пятнадцатом веке, но все трое детей дали свое согласие: Ричард и Феликс немного поколебались, Мод не колебалась совсем. Лоботомия не помогла, и через полгода отец умер. Ему было шестьдесят девять.
Из лечебницы пришло письмо с вопросом, что делать с картинами, над которыми он работал двадцать шесть лет. Тогда Мод и услышала о них в первый раз. Феликс к тому времени уже погиб, так что с согласия Ричарда она дала указание лечебнице их продать. Так они и сделали — продали их буквально за гроши институту истории психиатрии Стэнхоуп.
Вторая мировая война, как и Первая, на Вэйкс-Энде почти не отразилась — только вот самолет Феликса сбили над Критом. Он умер, так и не узнав, что Мод спасла ему жизнь. Его бы это только смутило, да и особенно близки они никогда не были. Ричард умер в 1953 году от рака пищевода, и поскольку детей у него не было, Мод унаследовала Вэйкс-Энд.
Ричард и его жена Табби растратили бо́льшую часть наследства, но Мод это не волновало. Жизнь ее шла по накатанной колее. Газ и электричество ей не требовались, а фрукты и овощи для собственного потребления она выращивала сама. Раз в год она ездила к Хибблу, а в остальное время заказывала книги по почте из магазина на Черинг-Кросс-роуд.
Словно волшебная чаща, живая изгородь, окружавшая Вэйкс-Энд, выросла еще выше, и Мод так и продолжала прятаться за ней.
На много десятилетий все забыли об убийстве. А потом в 1965 году историк искусства доктор Робин Хантер нашла три картины, зараставшие пылью в сундуке, а недобросовестный журналист Патрик Риппон сочинил историю про ведьм.
И внезапно весь мир захотел раскрыть тайну Эдмунда Стерна.
1967
Глава 48
— Что было дальше, вы знаете, — сказала Мод Стерн, все так же четко выговаривая каждое слово. — Ну как, доктор Хантер? Думаете, я смогу этим заработать денег на новую крышу?
— То есть вы все-таки решили опубликовать рукопись? — взволнованно уточнила Робин.
— Я пока не определилась. Мне трудно перенести мысль, что все будут это знать. Но мне нужны деньги. Я не собираюсь ждать, пока дом обрушится мне на голову, или смотреть на то, как болото отдают свиньям.
Рукопись лежала между ними на табуретке, поверх дневников ее отца. Сколько Робин ни уговаривала ее не доверять почте ничего ценного, Мод (так Робин называла ее про себя) настояла на том, чтобы высылать машинописные главы по частям, чередуя их с текстом дневников. Последние страницы Робин читала до трех часов ночи. Сегодня она привезла все это обратно в Вэйкс-Энд.
Рукопись Робин сложила в скоросшиватель, и только когда Мод наклонилась, чтобы перевернуть его обложкой вниз, она поняла свою ошибку. На обложке скоросшивателя была знаменитая деталь картины номер два: на них с ухмылкой смотрел черт с «Возмездия».
Робин стало неловко.
— Мисс Стерн, простите меня, пожалуйста.
— Ничего страшного, — напряженно ответила Мод.
Они сидели в креслах у камина в библиотеке. Робин тщательно продумала, что надеть, знаменитые белые виниловые сапоги сменила на скромные коричневые, а мини-юбку на миди. На Мод были те же бесформенные брюки и джемпер с жакетом, что и раньше.
Сегодня Робин увиделась с ней всего во второй раз. Первый раз, в ноябре, Мод держалась холодно и настороженно. Четыре месяца спустя все было даже хуже: в ней сочетались резкость, подозрительность, высокомерие и испуг. Руки она сложила на коленях, сжав кулаки, и старалась не смотреть на Робин. Взгляд ее глубоко посаженных глаз перебегал с предмета на предмет, ни на чем надолго не останавливаясь.
На каминной полке тикали часы. Молчание явно затянулось.
Робин откашлялась:
— Может быть, вы сможете это не печатать и при этом получить достаточно денег, чтобы починить крышу. Вы можете продать Вэйкс-Энд Национальному фонду. Конечно, с условием, что вы будете иметь право прожить здесь всю оставшуюся жизнь. Так ваш дом и болото навсегда будут в безопасности.
Мод моргнула от удивления:
— Что такое Национальный фонд?
— Ну… это такая некоммерческая организация, которая заботится о местах, имеющих ценность для всей страны. Усадьбах, заповедниках и тому подобных вещах.
Мод ухватила кочергу и принялась ворошить угли:
— Боже мой… Неужели они… неужели эта организация так много заплатит?
— За дом Эдмунда Стерна и один из последних участков неосушенных болот? Думаю, еще как заплатят.
— Боже мой… И мне не придется никому продавать свою «историю»?
— Ну да. Вы сможете сделать с рукописью что захотите. Послать Голливуд подальше.
Мод засмеялась резким невеселым смехом:
— Моя невестка будет в бешенстве, это отдельный аргумент «за».
Робин со вздохом кивнула:
— Я, разумеется, предпочла бы, чтобы вы ее опубликовали. И была бы рада поработать с вами, мисс Стерн. В смысле, над редактурой и тому подобным.
— Разумеется, — сухо отозвалась Мод. — Тогда почему вы предложили этот… Национальный фонд? Уж конечно, выход, позволяющий мне не публиковать рукопись, противоречит вашим интересам как историка искусства.
— Это точно, — согласилась Робин. — Просто, ну… я же вижу, насколько вас расстраивает мысль о публикации.
Мод эти слова явно удивили.
— Так как вы хотите поступить? — сказала Робин.
— Я не знаю! — резко ответила Мод.
Тяжелой поступью вошла кухарка. Они подождали, пока она соберет чайную посуду. Глядя, как она уходит, Робин попыталась разглядеть в этой туше красотку Айви, но у нее ничего не вышло.
Когда служанка наконец ушла, молчание продолжилось. Робин гадала, как ей убедить Мод ответить на ее вопросы, выяснить, что именно она не включила в текст, а еще уговорить этот самый текст издать.
— В конце истории, — осторожно начала она, — вы упоминаете «искупление вины». Но я не понимаю, почему вы вините себя. Ведь все это в основном произошло по чистой случайности.
— Ну да, конечно, случайности, — кисло заметила Мод. — Если б той ночью в 1911 году не было дождя, отец не заметил бы глаз в траве и «Возмездие» давно бы сожгли. Как ни странно, за последние пятьдесят четыре года мне это приходило в голову.
Робин почувствовала, что краснеет.
— А если бы продавец у Хиббла не сделал бы ошибку, если б не вложил «Житие святого Гутлафа» в тот пакет с книгами, вашему отцу не пришла бы в голову мысль, что в эпоху Пайетт здесь провели церемонию экзорцизма.
Мод повернула голову и уставилась куда-то за окно.
— Можно и еще дальше забраться. Если бы бабушка не подарила отцу в детстве сборник греческих мифов, он не захотел бы играть с Лили в Персея и Андромеду. Я все это знаю, доктор Хантер. И все равно в случившемся виновата я.
— Почему?
— Потому что я этого не предотвратила.
— И только поэтому?
Мод не отрывала взгляда от окна.
— Доктор Хантер, у вас не зря фамилия, означающая «охотник». Я себя чувствую как загнанный зверь.
— Извините, — Робин разглядывала профиль Мод. Резкое и угловатое лицо, но с годами в нем стали видны сила и жизнестойкость. — Я еще кое-чего не могу понять, — рискнула добавить она. — Вы не показали дневники полиции. Но зачем тогда вы вообще их сохранили?
— Из-за Лили, — с легким раздражением сказала Мод. — И Джубала. Разве вы не поняли, что без дневников нет вообще никакого доказательства того, что с ними на самом деле случилось? — Она поерзала в кресле. — Лили умерла ужасной одинокой смертью. Она не заслуживает того, чтобы ее забыли.
— Это она в центре картин?
— Ей было десять, а он нарисовал ее взрослой женщиной. Это непростительно.
— Как думаете, почему он так поступил?
— Думаю, так легче было во всем обвинить ее. Где-то в записях в конторской книге он говорит, что это она во всем виновата. Вот так он и вел себя всю жизнь: виновата Лили, виноват демон… Кто угодно, только не он сам.
— Может, он не мог перенести правды.
Мод сжала руки на коленях:
— Это он сам был демоном в углу картины. Он бросил Лили тонуть. Вот что он так и не смог признать.
— И стал рисовать демонов.
— «…Легион имя мне, потому что нас много», — процитировала Мод.
Робин задумалась.
— В его медицинских записях говорилось: «Он ужасно боится крошечных существ, рисовать которых его тянет, но при этом, похоже, не может перестать». — Она помолчала. — И он рисовал их двадцать шесть лет.