70.
Однако за границей этот склад чувств переменился. В 1808 году Тургенев направился в Геттинген, где намеревался, следуя по стопам своего старшего брата Александра, учиться в университете. Так же, как и до него Карамзин, Николай Тургенев рассматривал путешествие как способ приобретения воспоминаний, которые окажутся приятны в будущем71. Однако еще не доехав до места назначения, он обнаружил, что ностальгия по отечеству вызывает у него сладкие слезы – типичные смешанные сентименталистские чувства, болезненные и приятные одновременно. «Узнавать другие земли надобно для того, чтобы более к своей привязываться», – заключил Тургенев72. Остановившись по пути в Геттинген в Потсдаме, он затосковал по родине так, что почувствовал готовность пожертвовать ради нее жизнью73. Его российское прошлое внезапно стало казаться чем-то необычайно дорогим, от чего он был теперь оторван. Но в то же время юноша осознал, что через несколько лет, вероятно, будет испытывать точно такую же ностальгию по годам, проведенным в Геттингене. Одним словом, он заметил некое непостоянство в себе самом. Путешествие изменило Тургенева, собственное прошлое предстало перед ним в новом свете. Несмотря на то что прежде он считал свое прошлое пустым, оно стало наполняться для него смыслом именно потому, что отличалось от нового настоящего: «Иногда мысль о людях, с которыми мне было приятно быть вместе, радовала дух унылый. Но теперь другие времена, другие годы, и сам я другой, с другими новыми мыслями о людях, о всем. Но воспоминания сии пребудут вовек незабвенными»74. Такое открытие собственной историчности глубоко повлияло на его жизнь за границей и привело к сложному переосмыслению России, а также к формированию новых привязанностей, принятию новых идеологий и исследованию новых идентичностей.
Оглядываясь из своего немецкого далека на Россию Александра I, Тургенев видел стремительно развивающуюся страну. Воодушевленный этим, он представлял себе блаженное будущее, о котором всегда мечтал, в виде преобразившейся России, где тесная связь с близкими людьми будет неотделима от отождествления себя с отечеством75. Любовь к родине превратилась в постоянное чувство, формировавшее его идентичность:
Я думаю, что долгое пребывание в чужих краях есть подлинно зараза для многих русских: они неприметно переменяют образ мыслей о всем, даже и об отечестве. Но меня, кажется, таковые примеры тем более укрепляют в любви к этому божественному идеалу, усиливают высокое мнение мое о характере русском и подтверждают справедливость этого мнения76.
Тем не менее, когда в 1811 году Тургенев готовился вернуться в Россию и поступить на службу, его охватило беспокойство: он опасался «пустой, исполненной неприятностей, трудной» жизни в российской столице77. По возвращении в Москву он был неприятно поражен, увидев на лицах людей «печать рабства, грубость, пьянство», что немедленно вызвало желание вернуться в чужие края78. Тургенев признавался: «Я обманулся в надежде, питавшей воображение мое в Геттингене»79. Теперь приходилось выбирать между горячим, хотя и абстрактным, желанием способствовать прогрессу России – и глубоким отвращением к повседневной жизни в ней. Как он писал в 1822 году: «Я покуда еще люблю моих соотчичей; но начинаю постигать, что можно любить отечество, совсем не жалуя своих соотечественников»80. Одним словом, несмотря на то что политические убеждения заставляли его внести свою лепту в поддержку цивилизационных целей российского государства, он не мог внутренне смириться с моральным обликом своих соотечественников, не говоря уже о повседневной российской – пусть даже столичной – действительности.
В конце концов Тургенев получил должность, позволявшую ему влиять на официальную политику, и опубликовал ряд трактатов и брошюр, в которых изложил свое видение прогресса. Но и тогда, пытаясь энергично содействовать цивилизационной реформе, он сетовал на бесполезность своей государственной службы. Тургенев страдал от несоответствия романтических ожиданий – что общественная жизнь каким-то образом вырастет из его задушевных устремлений, – и ощущения, что его собственное существование стало частью бездушного механизма инертной административной системы. В начале 1820‐х годов верность России, которую он называл своим «Единственным Божеством», оставалась его главнейшим, хотя и совершенно бесплотным чувством81. Одновременно росло убеждение, что ему от рождения свойственна жажда свободы и душевного покоя и что эту жажду нельзя утолить на родине82. Чтобы восполнить этот разрыв, Тургенев установил связи с тайными – отчасти литературными, отчасти политическими – обществами и попытался повлиять на их цели. Главной заботой Тургенева была отмена крепостного права, и он призывал членов обществ добиваться освобождения своих крепостных. В его дневнике приступы депрессии, вызванные тяжестью российской жизни и бесполезностью государственной службы, перемежаются всплесками восторга относительно перспектив будущего. Он продолжал думать о переезде за границу, или об отъезде в свои поместья, или о том, чтобы поселиться в Крыму; фантазировал о «независимой жизни» (это выражение – independent life – он записал по-английски)83 и лелеял образ автономной, самостоятельно выбирающей собственную судьбу личности. В то же время этос служения государю и надежды на прогресс цивилизации в России требовали сохранять лояльность к власти. Чтобы преодолеть внутренние противоречия, он ходатайствовал перед царем о месте на дипломатической службе за границей, что позволило бы ему совместить свою приверженность России с удобствами и свободами европейской жизни. Ходатайство было отклонено, и Тургенев испытал глубокое разочарование, однако решил не уходить в отставку, поскольку Александр I заверил его в том, что высоко ценит его усилия. Он почувствовал себя в ловушке личных отношений с царем.
В апреле 1824 года здоровье Тургенева стало ухудшаться из‐за чрезмерного переутомления, и ему разрешили выехать в Германию на воды. Пока он искал средство от своих болезней, небольшая группа офицеров элитных гвардейских частей воспользовалась моментом междуцарствия, наступившим после внезапной смерти императора в декабре 1825 года, и попыталась свергнуть правительство. Декабристы были сокрушены полками, сохранившими верность режиму, а руководители восстания предстали перед судом. Пятеро были казнены, многих сослали в Сибирь. Тургенев к моменту восстания находился за границей уже более полутора лет, но тем не менее его сочли соучастником из‐за той роли, которую он играл в тайных обществах до своего отъезда. Ему было предписано вернуться в Россию и предстать перед судом. Он отказался и в результате был заочно осужден и приговорен к смертной казни. Так он стал изгнанником – сначала в Англии, а затем во Франции, – и шансов вернуться в Россию у него было крайне мало. Российское правительство даже пыталось добиться его экстрадиции, но получило отказ от английских властей. Все эти события и совпадения были отчасти случайными, однако поставили точку в постоянных колебаниях Тургенева между желанием уехать за границу или уйти в отставку, с одной стороны, и верностью государственной службе и, в более широком смысле, политическому и моральному прогрессу России – с другой.
Обстоятельства, при которых он оказался за границей, держали Тургенева в сильном эмоциональном напряжении. Зная, что его деятельность расследуют, в апреле 1826 года он набросал не слишком продуманную объяснительную записку и отправил ее властям в Санкт-Петербург. В ней Тургенев преуменьшал значимость общества, к которому он принадлежал – «Союза благоденствия», представив его как собрание не предпринимавших никаких действий любителей поговорить. Он утверждал также, что никак не был связан с тайными обществами, возникшими после распада «Союза благоденствия» в 1821 году, и указывал, что его единственной целью всегда была не смена политической системы, а улучшение положения крестьян или отмена крепостного права84. На момент написания этой записки Тургенев не знал, в чем его обвиняют. Не знал он и того, что в распоряжении следственной комиссии имелось множество документов и что некоторые декабристы дали против него показания. Таким образом, собранные комиссией доказательства опровергали слова Тургенева. В сочетании с отказом предстать перед судом это усилило предубеждение судей против него, что в итоге и привело к смертному приговору. Узнав об этом и прочитав окончательный отчет следствия, Тургенев подготовил второе, гораздо более длинное и основательное оправдание. Фактически это была обращенная к царю просьба о помиловании. Тургеневу пришлось взять на вооружение риторику следственной комиссии и представить декабристов в резко негативном свете, именуя их «злодеями» и «преступниками», чтобы попытаться дистанцироваться от них. Часть этого документа написана под давлением близких Тургеневу людей: его брата Александра и его друга поэта Василия Жуковского. Задним числом Тургенев пожалел, что пошел у них на поводу, и попросил брата смягчить тон этого обращения85. Он писал: «…я могу оправдывать себя, но не должен говорить так о людях, кои несравненно несчастнее»