86.
На протяжении всего этого процесса Тургеневу приходилось решать целый ряд моральных дилемм. Мало того, что он должен был найти возможность оправдаться, не очернив других и не умалив окончательно идеалы, ради которых жили и боролись декабристы, ему нужна была еще и уверенность, что его осуждение и изгнание не нанесут чрезмерного вреда его семье и друзьям. В письмах к брату Тургенев с горечью писал о том, что, в то время когда сам он остается на свободе в Британии, служебной карьере Александра, его положению при дворе и в обществе нанесен непоправимый ущерб; он умолял брата принять все меры предосторожности. В 1837 году Александр продал семейное имение Тургенево, чтобы дать возможность себе и Николаю вести достойную жизнь в Европе и чтобы избежать вероятной экспроприации. Опасения за судьбу брата задержали публикацию книги «Россия и русские»: таким образом, изгнание ограничивало и свободу самовыражения87. С одной стороны, Николай призывал Александра насовсем уехать за границу или, по крайней мере, принять меры для защиты своего имущества, если нельзя будет вернуться в Россию, а с другой – отстаивал свои политические свободы, заявляя: «…я имею полное право говорить о земле, для которой, по моему убеждению, я всем жертвовал и которой я желал искренне, сильно быть полезным»88.
Решение не возвращаться на суд в Россию также создавало моральные проблемы. В мемуарах Тургенев энергично отстаивал как это решение, так и свое право на пересмотр дела. Однако в письме к Александру, написанном в марте 1827 года, он признавался: «Но моя неявка – сия действительная вина моя – сильно бременит меня»89. Это было сказано в контексте обсуждения с братом вопроса о том, не следует ли ему прямо обратиться к царю с просьбой о помиловании. Чувство вины из‐за этой неявки говорит о том, что Тургенев продолжал считать себя российским подданным и полагал, что честь требует довериться царской справедливости. Тем не менее в том же письме он говорит и о том, что если бы ему теперь приказали вернуться в Россию и он повиновался бы, это стало бы с его стороны «презрительным поступком»90. Можно ли разрешить это противоречие? Как дворянин, Тургенев, несмотря на изгнание, оставался верен присяге на верность царю, и это шло вразрез с его основанным на идеях Просвещения убеждением, что в первую очередь надо отстаивать свои свободы и что, вернувшись в Россию и отдав себя на милость царя, он предаст свое право на справедливый суд. В конце концов возобладало последнее, и Тургенев решил не писать царю напрямую, хотя продолжал прощупывать почву через посредников.
Вопрос возник снова в 1830 году, когда Тургеневу через Жуковского дали понять, что царь разрешит ему свободный въезд в Россию для того, чтобы он представил в суде свои доводы и попытался смыть с себя пятно обвинения. Тургенев тут же решил принять это предложение и начал спешно готовиться к возвращению. Как он выразился в своих воспоминаниях, ему хотелось, вопреки советам всех друзей, «доказать свою невиновность», хотя следующим и единственным его желанием было бы вернуться в Англию91. Таким образом, Тургеневым владели сложные чувства. Он хлопотал не о царской милости, а только о праве на пересмотр дела, в результате чего получил бы юридическое подтверждение своей невиновности. Он ни в коей мере не был заинтересован в возвращении в Россию, но ему было важно заявить о своем праве свободно выбирать место жительства. Однако в следующем письме Жуковский извиняющимся тоном разъяснил, что император всего лишь готов облегчить положение Тургенева, но не предлагает реабилитацию, и тогда изгнанник с ходу отверг это предложение. Он отрицал, что изначально сознательно намеревался выказать гражданское мужество, чтобы тем самым компенсировать первоначальное «пятно» неявки в суд, и утверждал, что им двигало в первую очередь чувство справедливости, хотя при этом он учитывал и судьбу людей, пострадавших вследствие его невозвращения92. Еще один поступок, демонстрирующий его самосознание, – заявление, что он не может гордиться приговором, поскольку не оказал достаточных услуг своей стране. Тургенев подразумевал, что романтическая экзальтация от принесения себя в жертву на алтарь отечества и любви к свободе – не для него, хотя в другом месте своих мемуаров он прибегал к риторике праведного самопожертвования ради оправдания своего существования. В этом вопросе он, похоже, также испытывал двойственные чувства.
Несмотря на все вышесказанное, этот эпизод принес ему моральное утешение тем, что его предложение вернуться в Россию и предстать перед судом было отклонено, и теперь он мог сказать, что «почувствовал себя свободным от всяких обязательств по отношению к моей стране и моим согражданам»93. Он истолковал произошедшее как подтверждение того, что его изгнание бессрочно, и потому решил морально отделиться от своей страны. Как он выразился,
Убедившись, что доступ в Россию закрыт для меня навсегда, я постарался оторваться от нее духовно, подобно тому, как уже был отторгнут физически. Я старался думать о ней как можно меньше, стереть самое воспоминание о ней; быть может, мне бы удалось, сумей я забыть о несчастных, томившихся в Сибири, и о рабах, населяющих империю. В силу сложившихся обстоятельств я оказался совершенно чужд всему, что происходит в России, равно как и всему, что пишется о ней за границей; я не читаю ни русских газет, ни книг, даже избегаю разговоров, где может зайти речь о моей родине94.
Это высказывание противоречит содержанию второго тома «России и русских», где заметна осведомленность автора о политических событиях и законодательных актах, имевших место после его изгнания. В предисловии к трехтомнику Тургенев признается: «Напрасно хотел я разорвать связь с Россией: родина сохраняет неодолимую власть над нами»95. Далее, в конце первого тома, он признается: уже было решив, что окончательно отделился от России, он взялся за написание мемуаров, и это всколыхнуло старые воспоминания, почти исчезнувшие впечатления, которые вновь нахлынули на него – «живые и трепещущие»96. Годы осознанных попыток оторваться от России ни к чему не привели. В записке, адресованной Николаю I, Михаил Бакунин, посетивший Тургенева в Париже в 1840‐х годах, нарисовал портрет одинокого человека, единственное желание которого – вернуться в Россию97.
С 1833 года Тургенев жил в пригороде Парижа вместе с женой Кларой де Виарис. В 1835 году родилась его дочь Фанни, в 1843‐м – сын Альберт, в 1853‐м – сын Пьер-Николя, в будущем известный скульптор. В Париже Тургенев почти не общался с русскими. Впрочем, большинство из них, за исключением некоторых эмигрантов, таких как Бакунин и Герцен, и сами избегали его. Однако Тургенева весьма занимал вопрос о том, как принимает публика «Россию и русских», и он прилагал немало усилий, чтобы привлечь к своей книге внимание интеллигенции в Англии и Франции; в конце концов во французских журналах появились две большие хвалебные рецензии98.
Считается, что публикация трехтомника не вызвала большого отклика за рубежом и мало отразилась на России, где его издание было запрещено цензурой. Такое мнение о холодном приеме во Франции сочинений Тургенева опирается на доклад агента российской тайной полиции Я. Н. Толстого, по разумению которого Тургенев «представляет Россию такой, какой она была более 20 лет назад […] и не учитывает огромный прогресс России с того времени. Сверх того я уверен, что эта книга не завоюет известность: ее многословность, парадоксы и неинтересный 1‐й том неизбежно оттолкнут читателей»99.
Здесь нужно внести уточнение. В действительности книга добралась до Сибири, где некоторые декабристы приняли ее весьма заинтересованно, хотя и неоднозначно100. Рецензии появились в Англии и в Германии; вскоре после французского издания вышел и немецкий перевод, что говорит о международном резонансе его книги101. Сам Тургенев был весьма доволен тем, как приняли его труд. В письме к Жуковскому он отмечал: «здесь нашлись люди, кои прочли все три тома, от доски до доски, без остановки […] Правда, что здешние были не русские: от русского ни от одного я еще ничего не слышал о моей книге, по простой причине, что я ни одного не вижу»102. Сообщая, что многие читатели упрекают его в излишней умеренности, Тургенев находил утешение в том, что книга понравилась польскому поэту Адаму Мицкевичу. Он добавлял также, что вышедшее в Бельгии пиратское издание избавит его от проблемы переиздания103. Судя по всему, мнение, будто бы Тургенев жил уединенно, не сумев влиться в общественную жизнь Франции, и что его opus magnum был проигнорирован, весьма далеко от истины.
В 1856 году Тургенев направил прошение недавно взошедшему на престол царю Александру II, а в 1857‐м был помилован. Ему возвратили дворянство, чин и награды, хотя пенсии он не получил. Тургенев трижды посещал отечество (в 1857‐м, 1859‐м и 1864 году), но никогда не намеревался поселиться там, несмотря на все свои заверения в неугасимой любви к России. Во время первой поездки он посетил полученное по наследству имение в Тульской губернии и освободил четыреста крепостных, воплотив в жизнь принципы, описанные в его теоретических работах по крепостному праву. Ранее, в 1818 году, он уже предпринимал попытку облегчить положение своих крестьян, когда