В своем знаменитом эссе «Гипотезы о мировой литературе» Франко Моретти указывает на две когнитивные метафоры, используемые в изучении литературы: это метафора дерева, которая описывает диахроническое развитие литературы в рамках национальных традиций, и метафора волны, которая описывает распространение разнообразных литературных форм на определенной территории. В конце этого эссе Моретти отмечает, что «это и является основой для разделения труда между литературоведами, изучающими национальные литературы и Мировую литературу: национальная литература – для тех, кто видит деревья, Мировая литература – для тех, кто видит волны»496. Роман Дины Рубиной можно отнести как к национальной, так и к мировой литературе, и для описания ее места на литературной карте мира требуются смешанные метафоры. Экспансия русской литературы предстает в этом романе как встреча русского писателя с новыми обстоятельствами жизни в Израиле, а плодотворное изменение в повествовательной ткани реализуется за счет интеграции некоторых элементов израильской реальности в узнаваемо русскую литературную форму. В романе Рубиной мы видим, как дерево, состоящее из культурно и политически разнородных национальных ветвей, обретает единство под действием волны русских эмигрантов, а также волны рыночных сил, которые выносят их книги на просторы глобального мира. Итак, мы вновь оказываемся перед парадоксом, с которого начинается эта глава, – текущим сочетанием беспрецедентной фрагментации и беспрецедентной интеграции глобального русского культурного пространства. В случае Рубиной демонстрация реальной фрагментации привела к успешному открытию интеграции. В ее творчестве мы видим соединение глобального и национального, дерева и волны.
Шамшад Абдуллаев – этнический узбек, живущий в Фергане. Он дебютировал как русскоязычный автор в последние годы советской власти и затем добился значительного успеха в России, а также на мировой арене экспериментальной поэзии497. За исключением того, что он, как и Рубина, начинал свою литературную карьеру в советском Узбекистане и его основная читательская аудитория находится в России, хотя он и живет за ее пределами, его случай являет собой почти полную противоположность случаю Рубиной. Если Рубина действительно эмигрировала из СССР, то Абдуллаев остался представителем внутренней русскоязычной диаспоры, «выброшенной на берег» приливной волной от крушения Советского Союза, когда Узбекистан стал независимым государством. Его случай особый еще и потому, что, по сравнению с другими авторами в аналогичном положении, его принадлежность к русской культуре проистекает не из его национальной идентичности, но исключительно из его языковых и литературных пристрастий498. Пожалуй, – и это самое важное для целей данного анализа – известность Абдуллаева как поэта-экспериментатора определяется (как мы далее увидим) совершенно иными факторами, нежели успех Рубиной у массового образованного читателя.
Начало литературной карьеры Абдуллаева тесно связано с издаваемым в Ташкенте русскоязычным журналом «Звезда Востока», который в последние годы советской власти приобрел широкую популярность у читателей как в культурных центрах, так и на окраинах СССР благодаря публикациям переводов западных авторов классической массовой литературы, таких как Роберт Хайнлайн, Агата Кристи и Дэшил Хэммет, а также переизданиям ранее официально запрещенных произведений русской модернистской литературы499. Издательская стратегия журнала в те годы была отчасти обусловлена географическим позиционированием Ташкента как позднесоветского космополитичного центра, – форпоста, обеспечивающего связь Советского Союза с развивающимися странами, о чем свидетельствует, например, проведение Ташкентского международного кинофестиваля стран Азии, Африки и Латинской Америки, а также размещение в Ташкенте советского отделения Ассоциации писателей стран Азии и Африки. В связи с этим Россен Джагалов назвал советский Ташкент постколониальной «контактной зоной» (как это понятие определяет Мэри Луиз Прэтт), поскольку этот город был местом сплетения русской культуры с культурами колонизированных регионов Средней Азии, а также местом культурного обмена между Советским Союзом и странами, находящимися на стадии деколонизации500. Вместе с тем популярность журнала в конце 1980‐х и начале 1990‐х годов отражала и более общее явление: в процессе либерализации в позднесоветский период периферийные издания выходили на первый план в силу их географической удаленности и более слабого контроля со стороны центра. В этом смысле «Звезду Востока» можно сравнить с латвийскими журналами «Родник» и «Даугава», которые были в числе первых изданий, публиковавших стихи московских концептуалистов в конце 1980‐х.
В апреле 1991 года новым главным редактором «Звезды Востока» стал Сабит Мадалиев, который в июне назначил Абдуллаева заведующим отделом поэзии. Под их руководством редакционная политика изменилась в сторону большей открытости, и журнал стал проводником более радикальных взглядов, особенно в отношении поэзии. К публикациям зарубежной массовой литературы (например, «Сияния» Стивена Кинга) добавились переводы более интеллектуальных произведений – классической модернистской литературы, критических работ и современной экспериментальной прозы таких авторов, как Д. Г. Лоуренс, Адонис, Т. С. Элиот, Сильвия Плат, Морис Бланшо, Эзра Паунд, Федерико Гарсиа Лорка, Чеслав Милош, Майкл Палмер, Роберт Крили и др. В то же время наряду с этими разноязычными авторами на страницах журнала начали печататься авторы русского андеграунда, например, Аркадий Драгомощенко и Сергей Тимофеев, а также переводы из Корана и мистической восточной литературы. Литература Средней Азии была представлена стихами и эссе Абдуллаева, а также произведениями других поэтов ферганской школы – объединения живших в Узбекистане русскоязычных авторов экспериментальной поэзии, включая Хамдама Закирова, Ольгу Гребенникову, Даниила Кислова и Хамида Исмайлова. Абдуллаев был вдохновителем и лидером этой поэтической школы.
Это была новая модель культурной жизни в Средней Азии, модель, унаследовавшая русский язык от имперского и советского прошлого, но при этом ориентированная на переосмысление наследия мировой литературы модернизма и авангарда, в сочетании со среднеазиатскими традициями мусульманской культуры прошлых веков. Примечательно, что традиции русской литературы per se в явном виде не входят в это уравнение. Объяснение этому мы находим в одном из интервью Абдуллаева: «К сожалению, меня меньше всего интересует русская литература. Она по-прежнему, при всем своем величии, остается архаичной, заторможенной на моральных реакциях и структурных предпочтениях девятнадцатого века»501.
Проект же Мадалиева, Абдуллаева и их сподвижников предполагал соединение русского литературного языка, коллективных идентичностей и традиций Средней Азии с космополитичной глобальной культурой, идущее в обход русской литературы, официальной культуры советской эпохи и устанавливающее связи между писателями и центрами мировой культуры поверх границ бывших советских республик502. Иначе говоря, это был еще один альтернативный проект бытия русской литературы в мире в постсоветскую эпоху, в каком-то смысле предвосхитивший проект Дмитрия Кузьмина «Литература без границ», о котором мы говорили во введении к этой главе (отметим также, что Кузьмин потом стал одним из тех, кто публиковал поэзию Абдуллаева). В желании реализовать данный культурный проект можно усмотреть наивный идеализм: этот новый всемирный литературный пантеон строился на основе переводов, которые заказывали или создавали и публиковали Абдуллаев и его соратники в «Звезде Востока», но при этом они зависели от сложившихся русских и советских представлений о мировой литературе (как официально разрешенной, так и запрещенной в СССР), а также от существующей традиции переводов на русский язык. Стремление Абдуллаева и его коллег оставить за бортом русскую литературу с ее канонами и табелями о рангах, сохранив при этом русский язык, представляется еще одним проявлением парадокса о фрагментации и интеграции постсоветских глобальных русских культур, с описания которого мы начали эту главу.
О существовании ферганской поэтической школы было объявлено в мае 1991 года во втором номере «Звезды Востока», вышедшем под редакцией Мадалиева; и тогда же впервые в этом журнале были опубликованы стихи Абдуллаева. В неподписанном вводном эссе к разделу «Поэзия» Абдуллаев так разъясняет позицию школы:
Ферганская школа. Это группа людей, пишущих на русском языке и объединенных общностью атмосферы, эстетических пристрастий и чувством местности. Их отличает склонность к медитативной, онтологической (бытийной) поэзии. Они преимущественно ориентируются на достижения англо-американских имажистов и итальянских герметиков, свободно используют кинематографические аллюзии (от Мельеса до Эрмано Ольми), пытаясь удержать чувственную прозрачность и целостность, посюсторонность конкретного мира. Их девиз – слова Пауля Клее: не отражать реальность, а делать ее зримой503.
Из этого номера мы в качестве примера поэзии Абдуллаева можем взять одно стихотворение, «Конец недели: прогулка с другом», в котором, как в призме, преломляется издательская программа журнала. Приведем его полностью:
И вышли на бугристую площадь – такую широкую,
что заметней проделанный путь, но обшарпанный сгиб
забора с едко-зеленым, мшистым покровом