на медведя. Но по дороге рогатина напилась луговым запахом до голубых чертиков, и когда они пришли на место, не стала легонько гладить медведя по животу, чтобы он выделил сладкий сок. а так саданула его по ребрам. что он от неожиданности свернулся и ушел в послезавтрашний четверг. А Харлам, решив наказать рогатину за непослушание, погнался за ней, но свалился в старый шурф, когда-то давно выкопанный секретаторами для того, чтобы прятать в нем свои секреты, и теперь считавшийся заброшенным. Правда, оказалось, что медоносные свинки уже наполнили его доверху всякой всячиной. Пришлось созывать на помощь жителей деревни И по этому поводу устроили вечеринку, на которой пили восхитительный, сладкий-сладкий, собранный рано утром, пока роса, липовый медок и ели чуть горьковатые, но все же чудесные корневища майской жужелицы, которая цветет раз в десять лет. да и то под Новый год.
Все веселились, пели и плясали. Гудели буйволынки, и далеко разносился разухабистый припев модной песенки “Хей, каблук расплющ в лепешку, не жалей в веселье ног!” А Харлам, блаженно закрыв глаза, танцевал. И когда очнулся, увидел, что стоит на палубе корабля и почувствовал на губах горьковатый вкус морской воды. Над головой у него вдруг захлопали паруса. И он им благодарно поклонился, ожидая, что хлопки перерастут в настоящую овацию. Откуда-то сбоку показался черный корабль, над которым развевался флаг с черепом и костями и через пять минут в воздухе засвистели абордажные крючья. Харлам хотел было им объяснить, что свистеть, пусть и на открытом воздухе, неприлично, но тут на палубу полезли какие-то странные люди в полосатых ночных колпаках, размахивая саблями и протяжно воя. Харламу эта игра понравилась, и чтобы ее поддержать, он спустился вниз и, вытащив старинный, оставшийся от прадедушки, крупнокалиберный пулемет, славно повеселился. Правда, потом он так и не смог сообразить, куда же девались пираты, но на это уже не оставалось времени, так как теперь он шел по пыльной караванной тропе.
За спиной у него была сумка со священными, обмазанными глиной пузырями, которые при каждом его шаге весело стукались друг о друга, и приятельски хлопали его по спине, как бы ободряя. А он шел и шел, пока, споткнувшись о лиану, едва не стукнулся головой о ствол гигантского баодеда, вцепившегося приставками в болотистую почву, с которой поднимались и взлетали вверх стаи бабочек и мужильков, еще на лету превращавшихся в кукурузные хлопья. Они падали на лицо Харлама, спешащего за призраком полюса, который настойчиво манил его за собой, только иногда делая перерыв, чтобы попить пивка. А Хар-лам спешил за ним, уже не замечая скрипа снега под полозьями и воя голодных собак, который переходил в вой жаркого фетра, сбивавшего с ног, не дававшего добраться до гор Святой Серафимы, похожих на детские красочно раскрашенные пирамидки, покрытые травой прерий, которая шелестела под колесами крытых брезентом повозок, на козлах которых сидели бородатые люди, имевшие под рукой ружьецо, а в кармане бутылку самогона, а под шляпой не всегда пустую голову! Они зорко оглядывались в ожидании Винету, который должен был вот-вот появиться, но опаздывал уже на две с половиной минуты. Безобразие.
Вот сейчас он появится и погонится за повозками, а они будут отстреливаться. Хоть какое-то развлечение. Особенно, если учесть, что завтра у Винету выходной и тогда будет страшная скука.
А повозки все катили и катили на запад. Правда, иногда они катили на противопад, но только когда была среда, да не простая, а окружающая. Так они и развлекались: фургоны катили на противопад, а окружающая среда окружала. Что ей еще оставалось делать?
И все были довольны, особенно окружающая среда, которая ради развлечения, иногда окружала Харлама и заставляла его делиться, как пони, в понедельник, вторить начальству во вторник, сердиться в среду, четвероваться в четверг, пятиться в пятницу, варить суп из бота в субботу, а в воскресенье он. конечно же. воскресал, и все начиналось сначала. Пока зеркальная рука не взяла его за шиворот и не выдернула обратно в колодец. Впереди забрезжил свет, который мгновенно придвинулся к Харламу, обхватил его, всосал в себя, сам всосался в него, а потом треснул и снова сросся…
Харлам очнулся.
Он лежал на боку и думал о том, какой же это сволочной мир. Правда, хм, не исключено, что он уже умер. Кстати, таким образом, думать не совсем прилично.
Он открыл глаза и посмотрел по сторонам.
Как же! Нет, это был все тот же старый, опостылевший мир. Кто-то кого-то рубил длинным мечом. Пленники в лохмотьях валялись в пыли, вымаливая прощение у клыкастого, сторукого божества. Бродячих стариков тащили в тюрьму. Нищий пытался украсть кусок хлеба, для того, чтобы раз в три дня поесть.
В общем, ничего с этим миром не случилось. Харламу, к тому же, надо было встать и выполнить задание. Он потер лоб. Черт побери, сколько же это я тут валялся, целую ночь?
Он поискал глазами Катрин и нашел. Маленький краб, приползший из соседней улицы, где шумел и бил волнами пятисотметровый кусок моря, задумчиво перебирал клешнями ее волосы и вопросительно смотрел на Харлама круглыми, на длинных стебельках, глазами. Увидев, что Харлам шагнул к нему, он подпрыгнул и быстро юркнул под ближайший камень.
— Ну как ты? — спросил Харлам. дотронувшись до плеча Катрин.
Открыв глаза, она прошептала:
— Господи, еще один такой фокус, и с надои покончено.
— Да. — осматриваясь, сказал он. Как-то не по себе ему было без оружия. Слава Богу, хоть компас уцелел.
Два матроса с винтовками, к которым были примкнуты длинные штыки, вышли из соседнего переулка и остановились.
— А ведь контра, — сказал один, щелкнув затвором винтовки. — Счас я их.
— А идите, вы, мужички… — сказал Харлам и добавил что-то простое и исконно народное, длинное, от души, в три наката с переборами. Матрос опустил винтовку и восхищенно сказал:
— Здорово! Извини, браток, ошибочка вышла.
Они козырнули Харламу и ушли обратно в переулок. А Харлам посмотрел на Катрин, которая сидела вся красная, зажав уши. Она осторожно отняла руки и спросила:
— Это что? И откуда?
— А, — махнул рукой Харлам. — Чему только не научишься в этой жизни. Пошли?
Он помог ей подняться и отряхнуться. Волосы она приглаживала уже на ходу…
Вечером дорогу им преградил огромный ствол древовидного папоротника. Перелазить через него уже не было сил.
Они забрались в какой-то подвал, забаррикадировали дверь. В углу стоял старый, продавленный, отчаянно скрипевший диван. Они рухнули на него и мгновенно уснули.
Утром они встали еще засветло. Спокойно и неторопливо вышли на улицу, и Харлам подумал, что сегодня он выполнит свое задание и тогда море, цветы, прогулки под луной, на месяц или Два. А может и три. И если вдуматься, это целая вечность, особенно если не одному, а с Катрин.
Асфальт под их ногами трескался, и сквозь него, вытянув навстречу солнцу чуть подернутые дымкой лепестки, пробивались Детские воспоминания, и встающее солнце ощупывало их своими тоненькими и ломкими, как молодой салат, лучиками. В зарослях гигантских хвощей прочищал горло, готовясь запеть, птеродактиль.
А Харлам и Катрин торопливо шли и шли, лишь изредка останавливаясь, чтобы свериться с компасом. По всему выходило, что до цели километров десять. Не так уж и много. Хотя, как сказать…
К обеду они успели едва не влипнуть в свару между викингами и мушкетерами Людовика XV и чуть не попали на завтрак гигантскому пещерному медведю, от которого пришлось спасаться бегством. Правда, Харлам испытывал сильное беспокойство. Ему все казалось, что оборотни где-то близко. Однако днем напасть они не посмеют, а до ночи еще далеко.
Поэтому они все шагали и шагали вперед, временами перелезая через кучи кирпича и цементных блоков. Раз чуть не утонули в небольшом силлурийском болотце, на краю которого беспечно грелись гигантские черепахи.
Потом потянулась саванна. Солнце перевалило за полдень и вот тогда-то, когда Харлам уже стал присматривать место для привала, они наткнулись на ЭТО…
Куб метров десяти высотой из желтоватого твердого света лежал на границе между саванной и пустыней, уютно спрятавшись в тени нескольких кокосовых пальм.
Харлам как-то сразу понял, что это именно то. что он искал. Оставалось только нажать красную кнопку на боку компаса и все. Прилетит пара тяжелых “рокамболей”, которые сделают все как надо и сотрут в порошок эту странную штуку. А потом можно будет повернуться и уйти навстречу деньгам и отпуску.
Катрин села на траву, он примостился рядом и стал смотреть на эту штуковину, хорошо зная, что другого случая увидеть настоящее чудо уже не будет. В этом не было никаких сомнений. Ну разве не чудом возникла эта вещь’’ А может, она все-таки инопланетная? Вряд ли. Зачем этим тарелочкам наша насквозь отравленная планета? Вот именно. Он вдруг ясно вспомнил вонючие озера отходов, утренний удушливый смог и дожди, от которых листья деревьев покрывались пятнами, словно ожогами, мертвые, без птичьего пения леса, реки, в которых никогда больше не заведется рыба.
Здесь, в этом новом мире все еще можно переделать. Можно даже создать что-то новое, что будет жить в согласии с природой.
И вообще, может быть, природа имеет некий защитный механизм, который, время от времени, когда ей грозит бесповоротное уничтожение, включается и убирает то, что являлось этому причиной? Может быть, куб — последняя попытка защитить себя от людей, призвав на помощь прошлое? А по нему “рокамболями”.
Вот так! И изволь получать деньги, отпуска и все что полагается. Да на черта мне эти деньги, если через десять, двадцать лет на них не купишь глотка чистой воды?
Ему вспомнились кадры из какого-го фильма…
…Серое полотнище леммингов катилось к обрыву. Вот передние свалились в пустоту, потом другие, третьи, сотые. Пена серых голов и спин, перехлестывавшаяся через край обрыва и летевшая вниз, в воду.
Не похожи ли мы сами на леммингов? А природа вовремя включила защитный механизм, предложив нам выход из положения. Мы же хотим его уничтожить, не понимая, что тогда может включиться другой, более страшный. Вроде того, что заставляет леммингов бросаться в воду.