Оба подошли к креслу, где сидела Анна Кирилловна: двигалась та уже с трудом, будучи в конце девятого месяца, и живот казался больше нее самое.
— Как я рада, граф. Вы сегодня самый высокопоставленный военный у нас.
— Ах, мадам, разве дело в чинах и рангах? Человека надобно ценить не за регалии, а за ум и душу.
Приглашенных на обед было человек восемь, в том числе и брат хозяина, фаворит императрицы, младше его на три года. Он явился в модном камзоле, весь усыпанный дорогими камнями, и смотрел на окружающих чуть надменно, сознавая новое свое положение. Но на самом деле был слегка трусоват: в свете говорили, что Васильчиков-младший, поселившись в Зимнем в комнатах, где до этого проживал граф Орлов, очень опасался возвращения бывшего любовника государыни, грубого, брутального, и велел поставить у дверей спальни часовых.
Петр Федорович не нашел среди присутствующих Лизаветы и заметно сник. Неужели ей не удалось вырваться? Или Кирилл Григорьевич с Софьей Осиповной что-то заподозрили? Генерал хотел узнать об этом у Анны, но при всех было неудобно.
Наконец, лакеи распахнули двери в столовую, и все общество потянулось за обеденный стол. У Апраксина и вовсе пропал аппетит, он подумывал о том, под каким бы благовидным предлогом ему откланяться, как внезапно дворецкий доложил: «Ее светлость графиня Разумовская Елизавета Кирилловна!» Сердце заколотилось в груди генерала радостнотревожно, он буквально впился глазами в открытую дверь и увидел свою голубушку — раскрасневшуюся с мороза, черноокую и чернобровую, с сочными малиновыми губами и высокой тонкой шеей. Платье на ней было довольно скромное, лишь красивая золотая брошь в виде стрекозы украшала белый парик. Да на среднем пальчике правой руки небольшой перстенек, но с бриллиантиком.
— Извините за опоздание, господа, — попросила она прощения звонким голосом, приседая в книксене. — Помогала папеньке собираться в гости к генералу Потемкину… Но успела, слава Богу, к первым переменам.
Анна устроила сестру рядышком. Лишь занявшись поданной ей севрюгой и спаржей, Лиза бросила мимолетный взгляд на Апраксина. И мгновенно опустила глаза. Но Петру Федоровичу было этого достаточно: он прочел во взоре возлюбленной, что она приехала сюда только для него и интересуется только им. Радость и спокойствие сразу заполнили его душу. Генерал заулыбался, осушил бокал красного вина за здоровье императрицы (тост провозгласил, разумеется, фаворит) и уже с охоткой начал лакомиться хамоном (тонко нарезанной ветчиной по-испански). Черепаховый суп очень был неплох. А перепела и барашек на косточке вовсе оказались выше всех похвал.
Разобрав десерт, стали выходить из-за стола. Многие мужчины отправились в курительную комнату, но Апраксин не курил и остался в гостиной. Анна усадила его рядом на диванчике и сказала вполголоса: «Через четверть часа загляните в нашу библиотеку… там вас будут ждать, генерал…» Он склонился и поцеловал Васильчиковой руку. Та ответила: «Полно, полно, граф, я не стою благодарности и хочу лишь счастья моей сестренке».
Выйдя из гостиной, Петр Федорович проследовал длинным коридором, на стенах которого разместились портреты предков и родичей Васильчиковых (легендарный немец Индрис, многие Толстые, Дурновы и Даниловы), надавил на ручку двери библиотеки и, зайдя внутрь, он увидел чудную картину: у окна, темным силуэтом, голову склонив к чтению, опершись о подлокотник кресла, с оранжадом в руке, вырисовывалась прелестная Разумовская. Острый носик. Длинные ресницы. Лебединая шея. И еще не целованные, по-девичьи припухлые губы.
Подняла глаза. Нежно улыбнулась.
Он проговорил:
— Вы позволите? Я не потревожу?
— Проходите, проходите, милейший Петр Федорович, — пригласила она, отставляя бокал. — Как вы можете меня потревожить, коли я пришла сюда не читать, а увидеться с вами? Сядьте, не чинитесь. Дайте руку. Нет, не эту, а левую. Я хочу увидеть линии ладони.
— О, да вы, пожалуй, сведущи в хиромантии? — отозвался Апраксин.
— Да, немного. Бабушка-украинка научила меня. Многие не верят, говорят — чернокнижие, а ведь это правда: на ладони значится судьба человека…
Генерал спросил:
— Словом, вы не ведьма?
Девушка сказала задумчиво, углубившись в изучение руки собеседника:
— Нет, я ангел…
— Мой ангел…
— Ваш ангел…
— Что же говорят эти линии?
— Очень многое. Доживете до седины, до глубокой старости, это верно. Кроме сына от первого брака будете отцом еще трех детей. В середине жизни предстоят какие-то трудности… видимо, лишения… Новая война? Нет, не думаю. Больше похоже на изгнание… Странно, странно. Но при этом любовь, любовь до конца вашей жизни. Холм Венеры и линия сердца говорят об этом.
Он, перехватив ее запястье, наклонил лицо, прикоснулся губами к ее тонким пальчикам. С жаром произнес:
— Да, и я на вашей ладони ясно вижу: вы моя любовь до последнего вздоха… — И опять поцеловал.
Томно застонав, Лиза прошептала:
— Петр Федорович… любезный… вы не слишком торопитесь?
— Нет, нет, любимая… — Распалившись, начал покрывать поцелуями всю ее руку.
— Ведь жена ваша все еще не в монастыре…
— Ах, забудьте о ней вообще, Лизавета Кирилловна… Лизонька… Вы и я, только мы вдвоем — вот главное… — Обнял ее за плечи, притянул к себе.
Поначалу поддавшись, Разумовская быстро спохватилась:
— Нет, пожалуйста, не сейчас, не надо… вдруг сюда зайдут?.. И вообще, отсутствие наше может быть замечено…
Отстранилась и поправила покосившийся парик.
Он спросил с досадой:
— Не сейчас, а когда?
Девушка заверила:
— Скоро, скоро. Обещаю вам. Все блаженство рая будет наше. Но не так, не наспех, не на скорую руку. Ладно?
Петр Федорович смирился:
— Как прикажет моя королева…
— Вот и хорошо, мой рыцарь… — Наконец, улыбнулась. — А теперь ступайте. Я к вам напишу через Аннушку и назначу скорое рандеву.
— Стану дожидаться, солнышко мое.
— Всё, адьё, адьё, до свидания.
— Оревуар, ма бель ами. — Отступил к двери, но потом не выдержал, быстро подошел и запечатлел на ее пылающей щечке легкий поцелуйчик — «безешку». Быстро ретировался.
Разумовская рассмеялась:
— Вы совсем как мальчик, Петр Федорович. Обожаю вас!
— Я вас тож, моя несравненная. — И, взмахнув рукой, вышел в коридор.
Ощутил, что льняная сорочка под мундиром у него вся мокрая. Он не волновался так раньше никогда — ни в бою, ни во время венчания с Ягужинской. Эта девочка приворожила его. Может, вправду ведьма?
Вытащил платок, вытер лоб и шею. И подумал: «Нет, не ведьма, но фея. Добрая волшебница. Пусть околдовала — не против. Быть околдованным такой чаровницей — настоящая сказка».
На пороге курительной комнаты он столкнулся с Васильчиковым-младшим, фаворитом императрицы. Тот спросил:
— Не желаете партийку в бостон? Мне как раз не хватает партнера. Мы играем по маленькой.
— Нет, благодарю. Мне уже пора.
— Уезжаете? Что-то уж ранёхонько.
— Вынужден уехать: дела. Но в другой раз непременно сыграю.
— А хотите в среду?
— Отчего же в среду? — сразу не понял Петр Федорович.
Фаворит объяснил:
— Матушка-государыня каждую среду вечером собирает друзей для игры в карты. Я замолвлю словечко, и вас пригласят.
— Был бы рад весьма.
— Значит, договорились, — церемонно раскланялся любимчик царицы.
У Апраксина промелькнула мысль: «Надо сообщить Лизе. Если бы у нея не пришлось бы на среду фрейлинского дежурства, мы моли бы… Ах! Даже сердце замерло от сладостного предчувствия… Пресвятая Дево, помоги нам!»
И на сей раз молитва тоже была услышана…
Если бы Кирилл Григорьевич Разумовский думал только о Лизавете, он, возможно, и обратил бы внимание на ее в последнее время возбужденное состояние и рассеянность за обедом (проводя выходные дома, ела вместе с отцом и кузиной). Но тревоги родителя, часто подогреваемые словами Софьи Осиповны, относились не столько к дочери, сколько к сыну — Петру Кирилловичу.
Дело в том, что отпрыск вознамерился вступить в брак. Да и Бог с ним, если бы с девицей из хорошей семьи и с богатым приданым. Так ведь нет же — на вдове графа Чарто-рыжского, на беспутной фрейлине Софье Степановне.
Ведь она имела исключительно скандальную репутацию. Будучи бездетной вдовой, продолжала служить в свите Екатерины, и однажды императрица вызвала ее к себе в кабинет для секретной беседы. И сказала: дескать, вы же знаете, милочка, что мой сын и наследник русского престола Павел Петрович ждет невесту — принцессу из Германии; он пока что девственник и, боюсь, по слабости здоровья вряд ли сможет осчастливить меня внуками; в общем, поручаю вам, Софья Степановна, испытать на себе его мужскую силу, преподав великому князю несколько уроков любви. Мыслимо ли «нет» сказать самой государыне? В случае отказа — неминуемая опала, удаление от двора, прозябание в нищете… И вдова Чарторыжского робко согласилась. Но великий князь оказался в алькове на удивление резв и неутомим, так что вскоре бедная фрейлина от него понесла. А произведенного ею мальчика окрестили Семеном. Самодержица забрала к себе незаконнорожденного внука, объявив, что сама его воспитает, вырастит и обеспечит. А несчастной Софье Степановне в виде компенсации и награды за труды дали денег, дом и с десяток крепостных.
На такой вот позорной мадам, да еще старше Петра Кирилловича на пять лет, собирался жениться сын фельдмаршала! Стыд и срам! Надо расстроить этот союз во что бы то ни стало. Разумовский-старший бросился к императрице, бил челом, призывал на помощь все небесные силы, чтобы помогли разрушить планы влюбленного, но ее величество только отмахнулась:
— Ах, оставьте, фельдмаршал, глупые ваши словеса. Эта свадьба — дело решенное. Я в долгу перед Софкой. У великого князя нет покуда детей. В случае чего мы объявим Симеона царевичем… И приданое дадим за нея хорошее, не обидим верно. Будет ваш Петруша словно сыр в масле…