— Извини, что не сразу принял. Дел невпроворот. Турки наседают, Запорожская Сечь бунтует, а еще этот Емельяшка поганый… Тьфу, мерзавцы! Выжечь первых, и вторых, и третьих каленым железом! А друзей забываю… Выпить хочешь? У меня французское, прямо из Прованса.
— Что ж, не откажусь.
Пропустив пару рюмочек, поболтав о неважном, перешли к главному. Фаворит сказал:
— Как ты понимаешь, дело все в твоей Ягужинской. Больно тянет с постригом. Я подумал: а нельзя ли тебе жениться уже теперь, при жене-послушнице? То есть, строго говоря, ведь послушница — не жена фактически, не имеет права исполнять супружеский долг. Я навел справки, но никто доподлинно ничего не знает. Кто-то говорит, что ваш брак уже недействителен, кто-то — что необходимо дождаться все-таки пострига. Как считаешь?
— Я не знаю, право. Может, испросить у митрополита?
Но Потемкин поморщился:
— Он решит, что нельзя жениться. Страшный обскурант. Я тебе скажу больше, — он понизил голос, — токмо между нами… Государыня попросила его обвенчать нас тайно. То есть, дабы свет не знал и не обсуждал. Что ж ты думаешь? Отказал решительно. Дескать, объявлять мужем и женою надобно публично, перед всем миром, и негоже новобрачным скрываться. Ну, не дуралей ли?
Петр Федорович спросил:
— Отступились, значит?
— Кто? Мы? — улыбнулся Потемкин, разливая вино. — Да ни Боже мой. Потому как имеем иные прожекты на сей счет. Будешь нем как рыба?
— Я — могила. — Он перекрестился. — Жизнью своей клянусь.
Фаворит и вовсе перешел на шепот:
— Государыня в интересном положении… Сорок пять — баба ягодка опять… — С удовольствием рассмеялся. — Словом, после Крещения Господня, чтобы живота еще не было видать, мы поедем оба в Москву. Будем жить во дворце на Пречистенке, тайно обвенчаемся и по лету родим ребеночка. Поживем в Коломенском, а потом уже в Петербург, по осени.
Генерал от души пожелал им счастья, и друзья осушили рюмки за викторию в намеченном предприятии. Тут Апраксин и предложил:
— А меня возьмите с собой в Москву. Пусть ея величество включит в свиту, дабы Разумовский не придирался. Мы бы с Лизонькой тож вступили в брак. С вами за компанию.
Улыбнувшись, Григорий Александрович согласился:
— В брак вступить за компанию — это хорошо сказано. Я бы с удовольствием. Надобно узнать мнение Катюши.
— Я не сомневаюсь, что ея величество не откажет. Потому как душевнее человека не было на российском престоле.
— Это верно.
Словом, Петр Федорович покидал дворец с искоркой надежды.
По известным соображениям, государыня отказалась жить в Кремле, где вся жизнь двора и ее лично оказалась бы на ладони, и просила князя Голицына подыскать в Москве какое-нибудь подходящее каменное здание или выстроить на скорую руку деревянное. Князь учтиво предложил свою усадьбу. Согласились отдать в распоряжение императрицы собственные усадьбы и Лопухины с Долгорукими, жившие по соседству. И тогда молодой архитектор Матвей Казаков создал из трех усадеб общий дворцовый комплекс с главным деревянным зданием в центре, где располагался бы тронный зал. Строили недолго, но, как водится на Руси, с явными огрехами. А тем более осенью и зимой краска сохла плохо… Да куда деваться-то? В январе 1775 года новый Пречистенский дворец был готов принять вельможных гостей.
Ехали из Петербурга целых две недели — с остановкой в Твери, где пережидали трескучие крещенские холода и четвертование Пугачева на Болотной площади в Москве. Матушка-императрица, будучи уже на четвертом месяце, чувствовала себя сносно, но просила, чтобы санный поезд двигался неспешно, плавно, дабы не растрясти младенца. Рядом ежечасно находился Потемкин, всем командуя и всем распоряжаясь. Свиту взяли небольшую по тем временам — человек сто: в основном ближайшее окружение, слуги, медики, повара, портные, цирюльники. Пребывал в одних из саней и Апраксин. Всеми мыслями был он уже во второй столице, рядом с Лизонькой и родившимся в ноябре ребенком — сыном Сашенькой…
Он узнал о его появлении от Натальи Кирилловны. Та прислала генералу записку по-французски: «Поздравляю папочку с маленьким наследником, Александром Петровичем». Петр Федорович не выдержал и понесся к Загряжским, чтоб узнать подробности. Старшая сестра многого не знала сама, просто зачитала ему письмо от Васильчиковой Анны Кирилловны: Лизонька разрешилась от бремени в ночь на 9 ноября, осложнений не было, мальчик крепенький и сосет ретиво. А внизу приписка, сделанная рукой молодой мамаши: «Натали, сообщи, пожалуйста, ПФ. На словах передай, что его мы оба очень, очень любим». Генерал упал на одно колено и поцеловал Наталье Кирилловне руку.
Москвичи встретили императрицу хлебом-солью. Вышедший вперед генерал-губернатор Первопрестольной — генерал-аншеф Волконский — произнес приветственную речь, выдыхая воздух изо рта с паром (все-таки мороз минус двадцать по Цельсию стоял). Государыня махнула платочком:
— Будет, будет, Михайло Никитич, знаю преданность мне твою и жителей Белокаменной. Холодно стоять. Отогреемся, пообедаем, за столом ужо потолкуем.
Разместили Апраксина в дальнем левом флигеле дворца, ближе к церкви Антония и Феодосия. Из окна его комнаты различались крыши Пречистенки (в обиходе — Волхонки, называемой так по находящейся тут усадьбе Волконского), а на ними — золотой купол колокольни Ивана Великого в Кремле. Рядом был Колымажный двор — царские конюшни и площадка с каретами («колымага» изначально — крытый боярский экипаж), от которого пахло конским навозом, сеном, сбруями, так что генералу приходилось иногда выбирать: париться в жарко натопленном помещении, но не отворять фортку или открывать, но при этом обонять колымажные ароматы.
Петр Федорович сполоснулся с дороги и переоделся в чистое, надушился одеколонью. Выйдя из дворца, посетил церковь, свечки поставил за упокой родителей и за здравие двух своих сыновей и Лизы. Помолился у иконы апостола Петра, своего небесного покровителя, и архангела Михаила, покровителя всех воинов земных. Шапку нахлобучил и вышел на мороз.
Под ногами хрустел молодой снежок. Заходящее солнце бликовало в его хрусталиках. Генерал оказался на Пречистенке и свернул направо, в сторону Арбатских ворот. Из печных труб к небу поднимался белесый дым — всюду печки топились исключительно дровами. По накатанной дорожке проносились санки. На Арбатской в трактире разливалась гармошка.
От дверей до дверей было четверть часа ходьбы. В самом начале Воздвиженки, что идет от Арбата до Кремля, Петр Федорович нашел дом Васильчиковых — двухэтажный, с портиком и балконом. Позвонил в дверной колокольчик.
Появился привратник в пегом парике и с прокисшей рожей, пыхнул изо рта горячими щами. И спросил:
— Ваша светлость чего изволит?
— Доложи: генерал-адъютант Апраксин дело имеет до господ.
— Милости прошу, ваша светлость, доложу сей же час.
Вышел мажордом — тот же, что служил у хозяев в Петербурге, поклонился, приветствуя:
— Здравия желаю, Петр Федорович. Прошка, шубу прими его светлости. Господа оповещены^
Из дверей навстречу выплыл сам Василий Семенович в стеганом халате и ночном колпаке с кисточкой — явно сорванный с послеобеденного одра.
— Петр Федорович, голубчик, вы ли это? Господи, как я рад вас видеть! Разрешите обнять по-дружески?
— Окажите честь, Василий Семенович, — трижды не поцеловались, но соприкоснулись щеками. — Я прошу пардону, что невольно вас разбудил: не сообразил, что в такое время наносить в Москве визиты не стоит.
— Пустяки, пустяки, дражайший генерал, это я прошу у вас извинения, что совсем стали москвичами — завели дурную традицию отдаваться Морфею, отобедав. А животик растет от этого! Скоро панталоны придется перешивать.
Не успел Апраксин что-то ему ответить, как услышал радостный крик за спиной. Обернулся и увидел свою Лизу, весело летящую к нему, вытянув руки, даже этим жестом силясь сократить расстояние между ними.
— Золотая моя, любимая!
— Петечка, любимый!
Поцелуям, объятиям не было конца. А Василий Семенович, глядя на влюбленных, даже прослезился. Тут же из дверей вышла Анна Кирилловна, чуточку располневшая, но такая же стройная, в кружевном чепчике дормёз, юбке и кофте карако. Ласково поздравствовалась и спросила:
— Как доехали? Как ея величество?
— Слава Богу, никаких происшествий.
— Мы бы тоже вышли навстречу, но никто никого не предупреждал — мы не ведали ни дня, ни часа царского прибытия…
— Так оно задумано. Никаких ассамблей и приемов. Государыня в Москве как бы с частным визитом. Приглашает только тех, кто ей крайне нужен.
— Понимаем, да — ведь в ея положении…
— Как, и вы знаете?
— Слухами земля полнится.
Лиза повела генерала в свои комнаты — по дороге он успел поцеловать ее в шейку три раза. Заглянули в детскую — там дородная баба, выпрастав из лифа колоссальную грудь, сидя на табурете, вскармливала младенца. Разумовская улыбнулась:
— Познакомься с Сашенькой…
Умилившись, Петр Федорович ласково погладил его по головке. Мальчик бросил сосать и уставился на отца бессмысленными глазами. А потом с резким звуком срыгнул, замарав подбородок и пеленки. Баба принялась его утирать.
— Ангелочек, правда? — устремила радостный взор к неназванному супругу Лиза.
— Правда, правда, — не совсем уверенно ответил Апраксин; эти груднички, не оформившиеся еще в симпатичных бутузов, напрягали его (с Федей было точно так же — до его четырех-пяти месяцев). — Превосходный малыш. Скоро обвенчаемся и запишем его на мою фамилию.
Женщина просияла:
— Скоро? А когда?
— Думаю, что к лету. Анна Павловна к сему времени верно пострижется.
— Вот и славно выйдет.
Пили чай в столовой. Москвичи расспрашивали петербургского гостя о столичных новостях.
— Правда, что ея величество недолюбливает невестку?
— Врать не стану, не знаю. Но Наталья Кирилловна говорила, будто у великой княгини более чем дружеские связи с братцем вашим, Андреем Кирилловичем. Может быть, поэтому?