«Милостивый государь!
Получила Вашу весточку третьего дня, но текущие события не давали сосредоточиться должным образом, чтобы взять перо в руки. Это Вы — философ и литератор, сочиняете в любой обстановке, мне ж нужны успокоение, тишина и порядок в мыслях.
Рада сообщить Вам, что союз Австрии и России — дело решенное и ни для кого боле не секрет. Сами понимаете наши грандиозные планы. Излагать их не стану, ибо доверять бумаге столь серьезные вещи было бы весьма легкомысленно с моей стороны, даже при условии особой надежности императорской почты. Лишь одной строкой: мы обязаны сохранить status quo в Европе и пресечь любые поползновения на него. А пока — будьте осторожны в своем Париже, обходите сборища стороной и не покидайте жилища в темное время суток. Я ведь так привыкла к Вашим корреспонденциям и уже не мыслю жизни без них. Постарайтесь не огорчать русскую царицу.
Завтра празднуем тезоименитство Елизаветы Алексеевны (в лютеранстве и девичестве — Луизы Марии Августы), несравненной супруги Александра Павловича, моего любимца. Ей уже (или, лучше сказать, всего) 16 лет, а супругу — 18. Что за чудная эта пара! А когда они выходят в круг танцевать, то никто не может отвести глаз! Я горжусь своим внуком, тем, что воспитала его в лучших европейских и русских традициях, и надеюсь увидеть в нем продолжателя всех моих начинаний. Я уверена: этот человек на престоле принесет России, Европе и всему миру только благо. Да хранит его Бог!
В Петербурге наконец-то спала жара, после дождика дышится полегче, и установилась лучшая для меня погода, на границе лета и осени: теплая, приятная, добрая. А про позднюю осень и зиму думать не хочу; я всегда была подвержена сезонным простудам, и одна мысль о новых ангинах повергает меня в уныние.
А за сим прощаюсь. Будьте здоровы и веселы.
Ваша Екатерина.
Р. S. 31 августа, накануне осени, в возрасте 91 года, испустил дух мсье Бецкий. Он давно болел и последние 10 лет был, скорее, в маразме, чем в себе. Царство ему небесное!»
Сообщила о Бецком как бы между прочим. Чтобы показать: эта новость для нее неважна, маленький штришок в повседневной жизни; пусть никто, в том числе и Гримм, не подумает, что нелепые сплетни об их родстве могут иметь под собой хоть какую-то почву. Ибо так, как она о Бецком, об отце не пишут.
Доложили, что в приемной дожидается генерал-поручик Голенищев-Кутузов, вызванный по ее желанию. Государыня разрешила:
— Пусть войдет.
Тот был грузноват и с одутловатыми брылами, что свидетельствовало о неважной работе сердца. Правый глаз закрывала черная шелковая лента; вспомнила Потемкина — у того правый глаз тоже был незряч. (Но, в отличие от Кутузова, бывший фаворит Екатерины окривел не в бою, от противника, а в какой-то пьяной драке, о которой он старался помалкивать.) Как положено по статуту, у воротника генерал-поручика был Георгиевский крест второй степени за турецкую войну.
— Ну-с, Михайло Илларионыч, заходи, голубчик, — подала ему руку для поцелуя. — Как жена, как дочурки — радуют?
— Благодарствую, матушка-императрица, счастлив с ними безмерно. Панечка родила мне внука, дорогого Павлушу. Он пока что единственный из моих наследников мужеского полу.
— Ну, Бог даст, и еще прибудут. Да и ты, поди, сам нестар — завтра пятьдесят!
— Точно так, пятьдесят грядет. Только для зачатья-то деток будем мы с женой староваты.
— Ах, какие наши годы! Впрочем, это дело сугубо частное, тут монархи не властны. А над чем властны — тем и поделюсь. Вот тебе жалованная грамота. — И, надев очки, зачитала: за отличную службу царю и Отечеству и по случаю круглого юбилея, в вечное и потомственное пользование — 2 тысячи крестьянских душ в Волынской губернии. Подняла глаза: — А еще назначаешься главнокомандующим надо всеми сухопутными войсками, флотилией и крепостями в Финляндии. А еще — директором Сухопутного кадетского корпуса. — Посмотрела на него вопросительно: — Рад ли, нет ли?
Несмотря на животик, он довольно резво опустился на правое колено и облобызал ее руку.
— Матушка-государыня, рад безмерно! Ибо даяние из дланей вашего величество есть благодеяние, а такие награды, коих удостоен сегодня, превосходят все мои смелые мечты!
— Вот и превосходно. Поднимайся, голубчик. Можешь сесть напротив. И, отставив высокий штиль, потолкуем сурьезно.
Разговор пошел о необходимости укрепления воинской дисциплины в северных частях, прикрывающих Петербург, и об улучшении воспитания кадетов. У Екатерины вырвалось:
— Прежде, при Бецком, дело обстояло неплохо. Он не слишком вмешивался в военную подготовку, уделяя внимание общему развитию, дабы будущие офицеры вышли из Корпуса образованными людьми, знающими несколько языков, музыку, живопись, политес… Но Иван Иванович вынужден был уйти из директоров по болезни. И последние десять лет там политика изменилась: много, слишком много муштры, что идет в ущерб гуманитарным наукам.
Покивав, Кутузов ответил:
— Бецкий — просветитель Божьей милостью. Я надеюсь успеть на его панихиду нынче.
Самодержице это не понравилось. Сдвинув брови, проговорила холодно:
— Стало быть, торопишься? Я могу немедля завершить нашу встречу.
Генерал-поручик смутился:
— Ваше величество не так меня поняли. И прошу прощения, коли выразился двусмысленно. Главное для меня — ваши наставления, пожелания и приказы. Остальное — второстепенно.
Дама потеплела:
— То-то же, голубчик. Впредь следи за своими словами. Нам, царям и военным, ни к чему двусмысленность. А про Бецкого скажу так: он, конечно, мой соратник в прошлом и входил в самый ближний круг, но потом мы слегка рассорились и не виделись больше десяти лет. Похоронят его достойно, но устраивать из его панихиды пышную церемонию, с пафосными речами, мне бы не хотелось. Comprenez-mois?
— Mais oui, madame. Je réviserai mes propos.
— Parfait![59]
Говорили еще минут сорок. Михаил Илларионович изложил свои взгляды на возможное улучшение воспитания сухопутных кадетов, и царица в целом их одобрила. В завершение распорядилась:
— Три недели для ознакомления с жизнью Корпуса. — Заглянула в календарь. — Двадцать пятого сентября жду тебя с докладом. Мы обсудим неотложные меры, я их поддержу, и, наладив дело, с Богом отправишься в Финляндию.
Щелкнул каблуками сапог:
— Слушаюсь, ваше императорское величество!
— Ну, ступай, ступай, mon ami[60].
Он да еще Суворов — на обоих я могу положиться. Эти не предадут никогда. Преданы мне безмерно, как когда-то братья Орловы, а теперь — братья Зубовы. Верная опора. Без опоры на армию ни один монарх не высидит и минуты на троне. Правит тот, чей авторитет признан армией.
Интересно, кончилось ли уже погребение? По часам, должно. Ничего, пройдет без меня. «Бецкий, Бецкий»! Ну и что, что Бецкий? Тоже мне, великая птица! Предпочла бы, чтобы дольше прожил не Бецкий, а Потемкин. Даже притом, что последний нагло изменял мне. Даже притом, что, возможно, Бецкий — мой отец по крови… Господи, прости!
Отчего дети так всегда суровы к родителям? Если предстоит выбор, то предпочитают возлюбленных матери и отцу? Несмотря на то, что возлюбленные могут запросто разлюбить, а отец и мать любят бескорыстно…
Бецкий меня любил. И моих детей — Павла, Лешу. Был им словно дедушка. Требовательный дедушка.
Столько для меня и моих детей сделал, я же не пошла на его погребение!
Но, с другой стороны, сам Иван Иваныч не рассердится уж, а для сплетен лучше не давать повода. Нет Иван Иваныча — и стыдиться некого. Если только Бога.
Доложили, что в приемной ждет аудиенции архитектор Соколов.
— Позовите.
Он вошел — небольшого роста, щупленький, взволнованный, лет примерно 45, с папкой чертежей. Церемонно склонился.
— Добрый день, Егор Тимофеич, голубчик. Я заставила тебя долго ждать?
Тот конфузливо улыбнулся:
— О, отнюдь. Еле сам успел к назначенному часу. Чуть ли не загнал лошадь.
— Отчего же так?
— Был на отпевании Бецкого.
Государыня отвернулась, подошла к окну, посмотрела в сад.
— Не боялся опоздать на встречу к императрице?
— Как же, чрезвычайно боялся. Но и не пойти в церковь тоже не посмел! Столько я работал под началом Иван Иваныча! Обучался при Канцелярии от строений, коей он руководил. Возводил под его приглядом здания в Петергофе. А затем был помощником архитектора Фельтена Юрия Матвеевича на строительстве главного корпуса Академии художеств, возглавляемой опять же Иван Иванычем…
— Понимаю, да… Ну, так расскажи, как прошло отпевание? — Повернулась к нему лицом.
— Благостно, красиво. Архимандрит очень задушевно сказал: дескать, на таких людях, как Бецкий, русское государство держится — честных, самоотверженных, преданных своему делу. Дескать, Бецкий — человек эпохи Петра Великого и впитал в себя заветы Петра. Воспитал не одно поколение русских людей, и мужчин, и женщин, — тех, кому жить в следующем веке и кому составлять грядущую славу России!
— Кто еще выступил?
— Я на панихиду-то не остался, еле выстоял до конца отпевания и помчался к вашему величеству.
— Ах, ну да, ну да. Что ж, давай, показывай свои чертежи. Сделал, как велела?
— Постарался уж. — Он открыл заветную папку.
Самодержица увидела изумительно красивое здание с колоннами, а на крыше располагались скульптуры. Речь шла о доме Императорской Публичной библиотеки[61]. Та была учреждена высочайшим повелением Екатерины в мае текущего года: русские войска, захватив Варшаву, в качестве трофея вывезли 400 тысяч томов польской публичной библиотеки, собранной братьями Залускими. Много книг добавили уже в Петербурге. Так составился основной фонд этого хранилища. И ему требовалось обширное помещение.