Тем и кончился для них 1779 год.
Глава вторая
Пронеслись восемь лет. Это было время относительного затишья: отшумела и уже забылась пугачевщина, Польша лежала поверженной, расчлененной, новые турецкие войны не начинались. Под российскую юрисдикцию перешли Крым, Тамань и Грузия. Укреплялись наши владения на Северном Кавказе. Власть Екатерины не оспаривалась никем, даже сыном, несмотря на то что ему, законному наследнику, следовало сесть на трон в день своего совершеннолетия; но его маман трон не уступила, всячески ускользая от решения этого вопроса, и фактически выходила узурпаторшей дважды (в первый раз — отстранив собственного мужа, Петра III, отца Павла). Главное, элита на нее не роптала, гвардия сохраняла верность, а умело расставленные чиновники контролировали ситуацию полностью. Так что императрица живо предавалась своим любимым занятиям: чтению, сочинительству (мемуары, пьески, сказки, басенки и статейки в сатирическом журнале «Всякая всячина»), променадам с собачками, карточной игре, женской болтовне. В спальне появился новый фаворит — Александр Ланской, пылкий юноша, младше государыни чуть ли не на тридцать лет. Личная жизнь вытесняла общественную.
Строганов-отец продолжал пользоваться ее милостью. Приглашался на все приемы и увеселения, ездил в державной свите по России, вместе с нею плавал по Волге и нередко вечерами резался с царицей в бостон.
Главным событием в жизни Воронихина этих лет стало получение им вольной. Сам барон стал инициатором, пригласил его к себе в кабинет, похвалил за успехи в живописи, графике, за усердие в учебе архитектуре и за дружбу с Попо, а затем вручил грамоту, подтверждающую, что Андрей больше не холоп.
— Словом, коли хочешь, можешь отправляться на все четыре стороны, не работать на меня, как прежде, — разрешил Александр Сергеевич с тенью грусти в голосе.
Молодой человек возразил поспешно:
— Что вы, что вы, ваша светлость, не хочу никуда прочь идти. Мне у вас в дому очень по душе. Коль не гоните, я желал бы остаться.
Строганов облегченно вздохнул:
— Не гоню, пожалуй. Более того, буду рад, если примешь ты еще одно мое предложение. Вы с Попо и Роммом покатались по России достаточно, и пора отправляться на учебу в другие земли. Я бы посоветовал вам Швейцарию.
И страна прелестная, тихая, уютная, и ученые умы превосходные.
У Андрея просветлело лицо:
— Господи, Александр Сергеевич, как мне не приять сию вашу пропозицию! И мечтать не смел. Столько нового, интересного можно посмотреть! Со Швейцарией рядом Франция и Италия, где скульптуры, картины, храмы, дворцы, — всё, что нужно для образования зодчего.
— Вот и замечательно. Будущей весной отправляйтесь. Кстати, с вами поедет и Григорий Александрович Строганов[70] с гувернером. Юноша он достойный во всех отношениях, ты ведь знаешь, хоть и бука, но рассудительный. Ты да он — станете удерживать нашего Попо от соблазнов иноземной жизни.
— Мы-то что, — улыбнулся Воронихин, — да мсье Шарль стоит нас двоих. С ним не забалуешь.
— Так-то оно так, — мягко согласился барон, — только сам французик может соблазниться близостью своей родины, потащить вас в Париж, а уж там… всякое случается с молодым человеком. Ведь Попо исполнится пятнадцать в будущем июне. Самый сложный возраст.
— Понимаю, ваша светлость. Не извольте беспокоиться — глаз с Попо не спустим.
Воронихин изменился за эти годы немного — чуть отъелся на баронских харчах, одеваться стал лучше, хоть по-прежнему скромно, но при всем при том оставался худощавым мужчиной двадцати восьми лет, тихим, немногословным и предпочитавшим оставаться в тени. Живописным и графическим работам Андрея мог бы позавидовать профессиональный художник, член Академии художеств, но вольноотпущенного интересовала больше архитектура: путешествуя с Роммом и Попо по стране, не жалел времени, зарисовывая в альбом церкви, особняки и торговые галереи, изучал их пропорции, впитывал чужой опыт.
Ездили они с небольшими перерывами целых пять лет: выезжали весной, возвращались в Петербург осенью. Побывали на Севере, в Олонецкой губернии, Карелии и Поморье, осмотрели соледобычу в Пермском крае, плавали по Волге до Нижнего и до Астрахани, а в другой раз — через Малороссию (Киев, Херсон) дальше в Крым, и потом до Молдавии и Дуная. Строганов-отец рассуждал при этом: сыну надо знать свое Отечество, замечательную Отчизу, за которую и кровь проливать не жалко. Мальчик слушался. Он уже прекрасно изъяснялся по-русски, хоть писал с ошибками.
Но была у Александра Сергеевича и другая цель этих путешествий: постараться вытеснить мысли сына о блудной матери. И действительно: с каждым годом у Попо уменьшалось желание повидаться с нею в Москве; Павел знал, что теперь у Екатерины Петровны новая семья (дама родила от Римского-Корсакова трех детей — все они записаны были Ивановичами, но фамилию получили вымышленную — Ладомирские), и смирился с этим, принял как должное. Письма не писали друг другу. Только с Соней, сестрой, он обменивался короткими поздравлениями с Рождеством или с именинами.
Ромм, конечно, выучил русский хуже Попо, говорил с акцентом, постоянно путал времена глаголов и рода прилагательных, но понять его выходило окружающим без труда. За прошедшие восемь лет гувернер сильно изменился: полысел, отрастил животик и очки сменил на более сильные; появились морщинки на лбу и от носа к подбородку; словом, в свои 37 выглядел на целые 45–50.
С подопечным поддерживал отношения вполне дружеские, но дистанцию сохранял, чтоб иметь право читать ему нотации. Требовал без скидок на возраст и положение. Мальчик его слушался, уважал, но по мере взросления чаще взбрыкивал, порываясь отстаивать свою независимость. Даже порой скандалил.
— Отчего вы не выучили урока, мсье Поль? — спрашивал наставник.
— Настроения не было, — огрызался тот.
— Это не причина. Мне отец ваш платит за то, чтобы научить вас чему-то дельному. Если вы не станете исполнять мои задания, я умою руки, тут же возьму расчет и уеду во Францию.
— Не пугайте, мсье Шарль, никуда вы уехать не хотите.
— Верно, не хочу. Просто вы меня можете подвигнуть. Если не возьметесь за ум.
— Господи, Боже мой! — потрясал кулаками маленький барон. — Как мне надоели эти слова — «долг», «учеба», «поведение», «ум»! Я устал! Я хочу иногда просто отдыхать. От зубрежки — формул, правил, всяческих законов химии и физики, теорем и дат истории! Просто отдыхать! Покататься верхом, поиграть с Андре в шахматы… Разве это грех?
— Хорошо, не грех, — соглашался Ромм. — Разрешаю вам нынче и в пятницу не учить уроков. До конца недели можете балбесничать. Но вот с понедельника будьте уж любезны возвращаться к занятиям. И не вынуждайте меня жаловаться вашему папа. Огорчать его скверным поведением сына было б негуманно.
— Нет, ни в коем случае! — с жаром реагировал мальчик. — Четырех дней безделья мне вполне достаточно. Обещаю с понедельника снова сделаться паинькой.
— Что ж, договорились.
Вытянувшийся за последнее лето Попо был уже на голову выше Ромма. Голос начал слегка ломаться, на лице появлялись прыщики, но растительность на верхней губе пока не пробилась. Возникал интерес к противоположному полу, а картины с обнаженными дамами и скульптуры античных богинь вызывали в нем странные реакции организма, о которых он стеснялся спрашивать даже у Андрея.
Несмотря на отроческую нескладность, Строганов-младший оставался красавчиком: вьющиеся темно-русые волосы, ясные синие глаза и по-детски припухлые ярко-красные губы. Если к этой внешности не забыть прибавить оригинальность ума и обширные знания, худо-бедно привитые мсье Шарлем, то получится портрет славного подростка, хоть и избалованного немало, но вполне достойного.
С сыном своего крестного — цесаревича Павла Петровича, Александром Павловичем, — он впервые познакомился осенью 1785 года в Гатчине. Будущему российскому императору, победителю Наполеона, в декабре должно было исполниться восемь лет.
Это был рыжий паренек, с рыжими ресницами и бровями, тонкой кожей, сквозь которую то и дело проступала краска от смущения. Но, освоившись, он смотрел прямо, цепко, вроде изучал собеседника.
Разумеется, для Попо, старше на пять лет, маленький наследник престола никакого интереса не представлял, но из вежливости Строганов спросил, как когда-то Воронихин его самого, может ли тот играть в шашки или шахматы. Внук Екатерины ответил, что да, его обучали, но в искусстве этом он не преуспел. Сели за доску в клеточку. Шахматная партия вскоре свелась у них вничью, в шашки же барон поддался намеренно, и великий князь выиграл. Но не выказал особенной радости и, вцепившись в противника острым зеленоглазым взглядом, недовольно сказал:
— Вы нарочно мне уступили, Поль. Я заметил.
Хмыкнув, подросток подтвердил:
— Разве что чуть-чуть.
— Никогда не делайте этого больше, — твердо проговорил царевич. — Коли дружим, то должны мы дружить на равных, без оглядки на то, что моя гранд-мэр[71] — государыня.
— Обещаю, сударь.
Вскоре они расстались: Поль отправился путешествовать за границу.
Ехали в дорожной карете Строганова-старшего, управлял лошадьми крепостной кучер, а дорогу показывал нанятый специально шевалье де Ла Колиньер, он же медик, он же управляющий общим хозяйством — вроде старший в группе. Барчуки скакали каждый со своим гувернером: Строганов Павел — с Роммом, Строганов Григорий — с де Мишелем. Воронихин — сам по себе, но имелся еще и общий слуга, Франсуа Клеман, чтоб таскать саквояжи, чистить обувь и одежду, бегать за продуктами. Словом, восемь человек. Двигались неспешно, по почтовому тракту, между станциями — два-три часа пути; а на станциях можно отдохнуть, переночевать, отобедать или выпить чаю, посетить туалетную комнату; впрочем, по нужде останавливались и где-нибудь просто по дороге. В промежутках между станциями занимались кто чем: де Мишель большей частью спал, Ромм читал книжки, а бароны и Воронихин перекидывались картишками. Шевалье де Ла Колиньер то и дело прикладывался к баклажке с вином и, дойдя до определенного градуса, начинал рассказывать случаи из своей медицинской практики, да с такими подробностями, от которых то