Словом, как предсказывал Ромм, первое знакомство Терри и Попо не имело никаких продолжений. Но в начале 1790 года мсье Шарль организовал в доме, где жила Теруаж, Клуб друзей закона (Ami de la loi), цель которого была борьба за утверждение королем принятых Учредительным собранием «Декларации прав человека и гражданина» и других декретов, прежде всего — о свободе слова (liberté de la presse). В Клуб вступил и Строганов. Терри была назначена секретарем и хранительницей архива документов, а Попо сделался библиотекарем Клуба. Поначалу он стеснялся с ней заговаривать на какие-то второстепенные темы, обращался только по делу. Но однажды молодой человек засиделся у нее допоздна, за полночь, разгребая очередные бумаги, а когда спохватился, девушка сказала:
— Ну и как ты пешком пойдешь в такую-то даль? Да еще один? Нынче на парижских улицах неспокойно.
— Ты мне одолжишь пистолет, — улыбнулся юноша.
— Выстрелить не успеешь, как тебя окружат и дадут по голове сзади. Нет, не фантазируй. Постелю тебе в гостевой комнате.
— Я могу и здесь, на диванчике.
— Ах, к чему такой аскетизм? Ляжешь в постель нормально.
А потом, постелив, пожелала спокойной ночи и, не глядя в глаза, ушла. Он задул свечу и разделся неторопливо. Близость Терри будоражила его ум и тело, но барон понимал, что малейшие поползновения будут с гневом пресечены с ее стороны. Лег, накрылся простыней. Смежил веки.
Вдруг услышал под дверью какой-то шорох. Даже сел на кровати от удивления. Что это такое? Может быть, грабители? В темноте нащупал рукой деревянную табуретку — неплохое орудие, чтобы отбиваться.
Дверь открылась, и в лиловом свете, шедшем от неплотно прикрытых штор, разглядел некую фигуру в белом. Вроде не грабитель. Может, привидение?
— Поль, ты спишь? — прозвучало вполголоса.
— Терри, ты? Что случилось?
Теруаж, облаченная в ночную рубашку, подошла беззвучно. Провела ладонью по его щеке. Прошептала ласково:
— Тише, мальчик, тише. Всё в порядке. — И прильнула жаркими губами к его губам.
Так Попо сделался мужчиной.
Между тем Симолин продолжал слать императрице бесконечные донесения: Учредительное собрание отменило сословные привилегии, титулы и гербы дворянства, разрешило свободную торговлю, ликвидировало церковную десятину; но король отказался утверждать эти документы; подчиняясь возмущению депутатов, Лафайет двинул Национальную гвардию на Версаль; испугавшись, Людовик XVI убежал в Париж и закрылся во дворце Тюильри; королевская власть во Франции фактически пала. Сообщал посланник и о поведении Строганова: тот участвует в смуте со своими наставниками и якшается с заводилами беспорядков — Робеспьером, Дантоном, Сен-Жюстом, а недавно вступил в якобинский клуб[74]. Словом, надо срочно спасать молодого ветреника, напирал Симолин в письме, и барон Александр Сергеевич должен употребить все свои финансовые и организационные возможности, чтобы вытащить Павла из революционного логова.
Эта последняя депеша в самом деле взволновала Екатерину II, и царица показала ее Строганову-старшему. А когда тот прочел, заявила твердо:
— Вот что, мой дружочек, время шуток прошло. Видит Бог, я смотрела долго сквозь пальцы на французские проказы вашего сыночка. Но терпение мое лопнуло. И теперь не прошу, но велю вам: не позднее зимы нынешнего года шалопай должен быть в России. А иначе и он, и вы, оба дождетесь моей немилости.
Поклонившись, барон ответил:
— Дважды повторять мне не нужно. Воля ваша — закон. Я сегодня же снаряжу моего человека в Париж за Павлом.
— Сделайте одолжение, Александр Сергеевич. Очень меня обяжете, — поддержала его готовность императрица, коротко кивнув.
Этим человеком оказался другой племянник Строганова-отца — Николай Новосильцев. Матушка его, родная сестрица Александра Сергеевича — Мария Сергеевна — замужем была за бароном Новосильцевым, но, по слухам, флиртовала с бывшим императором Петром Ш. Так или не так, но родившийся мальчик оказался не от супруга, а от любовника. Новосильцев безропотно записал ребенка на свою фамилию (лишнее доказательство, что его жена понесла дитя не от простого смертного), но просил, чтобы маленький Коля рос не в их семье и законные дети барона с ним не общались. Что ж, пришлось подчиниться. И ребенка взял к себе дядя — наш добрейший Александр Сергеевич — и воспитывал до восьми годков. А затем отдал на обучение в Пажеский корпус. Ныне племянник получил звание полковника. И недавно, с легкой руки дядюшки, приобщился к масонской ложе.
Николай был старше Попо на десять лет. Мрачноватый, немногословный, он смотрел на мир из-под темных густых бровей и, когда улыбался, чуть кривил рот. Иногда шутил, но довольно грубо. И грассировал, скорее, на немецкий манер, чем на французский.
— Не волнуйтесь, дядя, — успокоил барона Строганова его порученец. — От меня Попо не скроется. Я человек военный. У меня не забалуешь.
— Это хорошо, — согласился взволнованный родитель юного якобинца, — но, пожалуйста, не дави на него больше меры. Чтобы мальчик из чувства противуречия не наделал еще бульших глупостей.
— Уж конечно, буду исходить из конкретных обстоятельств. Стратегическая задача: увезти сорванца в Россию. А уж тактику выберу на месте.
— Дай тебе Бог, голубчик! — И барон поцеловал Николая в лоб. — Справишься с возложенной миссией — благодарность моя будет безгранична. И, надеюсь, что не токмо моя: выставим тебя в добром свете пред его высочеством и ея величеством. Дорогого стоит!
— Понимаю, дядя, а как же!
В самом деле — ведь великий князь Павел Петрович был фактически братом Новосельцева, по отцу. Память о покойном императоре, убиенном ради воцарения матери, цесаревич хранил свято. И поэтому привечал Николая, ставшего соратником по масонской ложе. А Екатерина хоть и не любила бывшего мужа, к Новосильцеву относилась неплохо — пусть с дурной кровью, но предан, да к тому ж не дурак и не солдафон, как папочка; ум и преданность государыня ценила в людях превыше всего.
Новосильцев появился в Париже под конец августа 1790 года. И застал разгар дискуссий по поводу короля: часть якобинцев во главе с Дантоном выступали за низложение Людовика XVI с целью превращения Франции в республику; остальные придерживались позиций конституционной монархии. Эти разногласия проявились и среди обитателей дома дядюшки де Мишеля: сам де Мишель и Попо полагали, что необходимо брать пример с государственного строя Англии, а зато Ромм доходил до того, что его величество надо не просто свергнуть, но судить как предателя интересов Родины. Воронихин в полемике не участвовал.
Мрачный Новосильцев обнял двоюродного брата и сказал попросту:
— Собирайся, Попо. Надо ехать. Вот письмо к тебе Александра Сергеевича. Из него ты узнаешь все мотивы и причины моего сегодняшнего визита. Кто стоит за ним. И резоны, по которым у тебя, братишечка, нету выбора.
Молодой человек отозвался зло:
— Выбор есть всегда. Что бы ни было, я не тронусь с места.
— Почитай, почитай, пожалуй. А затем обсудим.
Разорвав конверт, тот извлек исписанные листки. Пробежав их глазами, отшвырнул в сторону.
— Ну и что, я не понимаю? Отчего она хочет моего возвращения?
— Оттого, Попо. Оттого что российскому подданному не пристало участвовать в низвержении французского самодержца. Это первое. Матушка-царица не потерпит крамольных мыслей в голове своего народа. Это второе. Вспомни участь бунтовщика Пугачева. Словом, угомонись, покуда не поздно.
— Ты приехал меня запугивать? Я не из пугливых. Я с моими друзьями брал Бастилию. И уехать нынче — означает оказаться предателем всех моих товарищей.
Николай криво улыбнулся:
— А остаться — означает предать твоего отца. Кто тебе дороже? Он пообещал государыне. Подвести его не имеешь права.
Юноша вскочил и, схватив брата за запястья, сильно сжал:
— Говорить подобное, Николя, это подло. Давишь на мое благородство и сыновний долг. Но друзья для меня — тоже не пустой звук. Выглядеть в их глазах жалким дезертиром не хочу и не буду.
Но полковник тоже оказался не промах: так тряхнул руками, что заставил кузена машинально разжать ладони, а затем, поднявшись, оттолкнул его от себя, и Попо, отлетев, приземлился в кресло напротив.
— Вот что, вьюнош, — ледяным тоном произнес Новосильцев. — Ты мне зубы не заговаривай красными словесами — «дезертир», «предатель». Я человек военный. И меня не собьешь с пути истинного. У меня Отчизна одна — Россия. О ея интересах неустанно пекусь. Аз есмь русский офицер. Православный христианин. Это главное. Что тут затевают твои друзья ситные — французики, католики, — мне, по большому счету, безразлично. Это их Родина и их дело. Покидая Францию по призыву императрицы, ты не трус и не предатель, а русский патриот. Оставаясь тут, нарушая сыновний долг и верноподданность государыне, ты как раз и становишься трусом и предателем. Выбирай.
Было видно, что в душе молодого человека страшные сомнения посеяны этой речью, он обезоружен и обескуражен, не находит ответных слов и не знает, как себя вести. Наконец пролепетал жалостливо:
— Николя, пойми… Я люблю одну женщину… и она меня тож… не могу уехать, бросить, навсегда проститься… Выше сил моих!..
Рассмеявшись, Николай жестко произнес:
— Ах ты, Господи, баба у него! «Лямур», понимаешь, «выше сил его»! Тьфу, мон шер, пакость-то какая, право слово. Ненавижу баб. Все они себе на уме. Вить веревки из нас хотят. Никогда ни одна баба — слышишь? — как бы ни был я к ней привязан, не заставит меня изменить моим идеалам. Да, бывает больно. Сердце рвет на части. Но у нас, у русских, лишь одна возлюбленная — Россия. И одна Мать — императрица. Токмо их нельзя бросить и уехать, навсегда забыть. Остальное — переживаемо. Перемелется — мука будет. Ты мне еще спасибо скажешь.
Павел Строганов, он же Поль Очер, совершенно прокис, сидя в кресле. Проведя по лицу ладонью, тихо выдохнул: