[75].
Строгановы купили участок у Разумовских и отстроили новый особняк по проекту архитектора Казакова: капитальный дом с колоннами. Роскоши, конечно, в нем было меньше, чем в Петербурге, но жилье комфортное, утопающее в зелени. Впрочем, это летом. А зимой, когда Попо появился у матери (это был январь 1791 года), парк стоял в снегу, Яуза во льду, а из труб шел белесый прямой дымок, превращаясь в серые нависшие облака. Но подъезд к дому был расчищен, а привратник выскочил на улицу с веником, чтоб смести снег с сапог барина.
Павел вышел из саней в долгополой песцовой шубе и высокой меховой шапке из бобра. На усах иней, даже брови и ресницы в инее. Громко крякнул, разминая затекшую спину. И пошел по ступенькам в дом.
Встретить молодого барона вышло все семейство. Баронесса Екатерина Петровна, 46-летняя дама в кружевном чепце и таком же кружевном платье свободного кроя, бледная лицом, но с живыми синими глазами. Софья Александровна — ей в ту пору шел пятнадцатый год — очень худая девочка-подросток, на щеках какой-то нездоровый румянец, а глаза блестят как-то лихорадочно. Младшие дети Любо-мирские: Варя с близнецами Васей и Вовой — им не больше четырёх-пяти лет, маленькие, глазастенькие блондинчики. Позади держался Римский-Корсаков; он слегка обрюзг за время жизни в Москве, отрастил брюшко и к тому же приобрел лысинку; вроде был спросонья или же с приличного возлияния; улыбался весьма застенчиво. Чуть поодаль стояла постаревшая компаньонка-француженка мадемуазель Доде.
Начали здороваться. Мать, не видевшая сына после своего отъезда из Петербурга, помнившая его еще ребенком, глядя на высокого, статного восемнадцатилетнего молодца с усами, пораженная, разрыдалась. Соня бросилась брату на шею, звонко расцеловала, но потом, сразу устыдившись, залилась румянцем еще больше. А Иван Николаевич протянул руку для пожатия — Строганов-младший без колебаний ему ответил, показав, что сожитель матери ему не противен. Сразу все повеселели, устранив неясности в отношениях друг к другу: значит, без обид, без взаимных претензий, можно существовать под одной крышей по-родственному.
За обедом он рассказывал о Париже, о взятии Бастилии, о своих знакомствах с якобинцами, что стоят во главе революции. Родственники ахали, а француженка осеняла себя крестом. Баронесса Екатерина Петровна заключила:
— Слава тебе, Господи, ты уже в России. Выбрался цел и невредим из этой преисподней. Но каков Ромм, крамольник? Ведь казался тихоней, книжным червяком, а пытался совратить тебя с пути добродетели. Вот и верь после этого людям.
— Ах, маман, — возражал ей Попо, — вы возводите на него напраслину. Он милейший человек, движимый высокими идеалами.
— Нет, не защищай этого разбойника, — продолжала упорствовать госпожа Строганова. — Бунтовщик по определению мне не мил. Злоумышленник не может иметь никаких идеалов. По нему плачет каторга.
Убедить барыню в обратном было невозможно.
Софья им играла на клавесине и неплохо пела, а затем, день спустя, за беседой с братом в библиотеке, с глазу на глаз, шепотом призналась, что она тайно влюблена в одного молодого человека; а поскольку он старше на целых пять лет, то считает ее маленькой и не обращает внимания как на девушку.
— Кто же он? — с ходу задал вопрос Попо.
— Ах, не спрашивай, братец, это мой секрет.
— Да какие ж секреты могут быть от братьев? Ты должна сказать. Положительно, должна.
Та какое-то время колебалась.
— Никому не поведаешь? И особливо маменьке?
— Честное благородное, буду нем, как рыба.
И она вполголоса сообщила:
— Князь Димитрий Голицын.
Молодой человек задумался:
— Это же какой князь Голицын? Сын «усатой княгини»? Соня прыснула:
— Фу-ты, как не стыдно повторять обидное прозвище благородной дамы!
— Но она, говорят, в самом деле усата.
— Может быть, слегка. Кстати, ей идет. Ведь ея зовут в свете не только Princesse Moustache, но и Fée Moustachine[76].
— Как ты познакомилась с этим Димитрием?
— Мы друзья, летом приезжают к нам в Братцево. — Чуть помедлила. — Кстати, у него есть младшая сестра, тоже Софья. Мы почти ровесницы — ей теперь пятнадцать. Писаная красавица, между прочим. Ты в нея влюбишься, как увидишь.
— В самом деле? — рассмеялся Попо.
— Я уверена. — Покусала губки. — Больше того скажу: ты на ней женишься, и у вас будут детки.
— Да откуда ж ты можешь ведать, Софи?
— Коли говорю, значит, ведаю. — И глаза отроковицы сделались туманными, а румянец на щеках разгорелся ярче. — Видела во сне.
— Ну а ты и твой князь Димитрий? Выйдешь за него? — веселился он.
Девочка заметно поникла:
— Не скажу, пожалуй. А не то накаркаю.
— Что накаркаешь?
Всхлипнув, она ответила:
— Смерть мою в юном возрасте…
Брат, растрогавшись, обнял ее за хрупкие плечи:
— Глупости какие. Я не верю в вещие сны. И в приметы не верю. Все зависит не от примет, а от промысла Божьего.
— Но приметы — суть Его подсказки.
— Да, но Господь нам дает свободу выбора — встать на путь грешника или праведника.
Соня дрогнула мокрыми ресницами:
— Думаешь, судьба каждого не предрешена?
— Я не фаталист. И считаю, что в любом жизненном случае есть альтернатива.
— Дай-то Бог, дай-то Бог. — И она вздохнула. — Ты меня чуть-чуть успокоил. Буду спать сегодня менее тревожно.
По негласному распоряжению государыни, Строганову-младшему надлежало не посещать в Москве массовые празднества и балы, не ходить по гостям и не слушать лекций в университете. Он фактически был заперт в доме своей матери, а затем в подмосковном Братцеве. Но вначале участью своей тяготился не слишком, а тем более маменька подыскала ему дворовую девушку Феклу, чтобы та помогала юноше правильно развиваться как мужчине; он увлекся ею, называл Фулей и дарил мелкие презентики — ленты, заколки и недорогие колечки. Но когда она забеременела и ее услали в деревню, выдав замуж за кузнеца, сразу заскучал, затомился и ходил по комнатам неприкаянный.
Летний переезд в Братцево оживил его ненадолго: рыбная ловля и охота по окрестным лесам скоро надоели, он читал книжки без особого интереса, вместе с Варей и близнецами бегал за бабочками с сачком, вяло ел черничные пироги и в четыре руки играл с Соней на клавесине. Все внезапно переменило известие о приезде княгини Голицыной с дочерью. К сожалению, Сонина пассия — князь Димитрий — находился у себя в части на учениях и не получил отпуск. Но сестра Попо все равно сияла от радости, говоря, что пока устроит счастье своего брата. Молодой барон хоть и фыркал, но испытывал приятное возбуждение тела и ума.
Барский дом в Братцеве был тогда еще деревянный, без особых изысков: два невысоких этажа и балкон с колоннами[77]. Но уютный и просторный, в окружении вековых лип. И когда появилась Голицынская карета с запряженной в нее парой лошадей, все прильнули к окнам, а потом ссыпались на крылечко, под балкон. Подбежавший лакей опустил подобранные под днище кареты ступеньки и. полусогнувшись, распахнул дверцу. А Иван Римский-Корсаков подал княгине руку, помогая сойти.
Пред очами Строганова-младшего появилась невысокого роста полноватая дама лет пятидесяти. В белой шляпке, без парика (по причине летнего зноя), с черными, очевидно восточного типа волосами, темными густыми бровями и едва заметной порослью на верхней губе. (Предком рода их был боярин Черныш, прозванный так за иссиня-черные волосы и черную бороду, вероятный южанин — может быть, из персов, может был», из крымских татар.) Вслед за матерью вышла девушка — с тонкой, прямо-таки осиной талией и огромными, лучезарными, в пол-лица глазами. Сразу поймала устремленный на нее взгляд Попо. И потупилась, стала смотреть себе под ноги.
После поцелуев и взаимных приветствий Соня подвела свою тезку, юную княжну, к молодому барону:
— Познакомься, душенька, с моим братцем. Он у нас бунтарь, брал в Париже Бастилию и его сослали к нам в имение, дабы охладить. Но вообще вьюнош превосходный, ты сама видишь.
— Вижу, вижу, — согласилась та, тонко улыбнувшись. — Рада с вами встретиться, мсье Поль. Я бывала в Париже с маменькой, но четыре года назад, и не помню многого по тогдашнему моему малолетству.
— Да, Париж… — с грустью протянул Павел. — Я люблю этот город до самозабвения. Вероятно, потому что родился там. И провел лучшие минуты моей жизни.
— О, любовь? — догадалась девушка.
— Ах, не надо об этом. Я уверен, что Париж еще будет в моей судьбе. Уж на радость или на горе — не знаю. Чувствую. Он меня воскресит или убьет.
— Вы меня пугаете, сударь.
— Что ж пугаться, мадемуазель Софи? Жизнь устроена так, что пугаться ею нелепо. Коли мы родились, стало быть, умрем непременно. Радость и горе в одной упряжке, как и ваши лошади.
— В юности не хочется думать о смерти.
— Верно, и не думайте. Но всегда имейте в виду, чтоб не рисковать попусту.
Пили чай, сидя на балконе. Ядовитая Наталья Петровна Голицына понемногу поругивала всех — светский Петербург, светскую Москву, канцлера, правительство, окружение государыни, генералов, духовенство, театральную и литературную жизнь. Раздражали ее погода, цены на хлеб и обилие иностранцев во всех сферах. Баронесса Строганова поддакивала из вежливости, Римский-Корсаков неизменно молчал, проявляя интерес лишь к вишневой наливке, а Попо не слишком прислушивался к незатейливо текущей беседе, то и дело бросая взоры в сторону прелестной княжны. Та старалась их не замечать.
— Вот скажите мне, Павел Александрович, — неожиданно обратилась к нему «усатая фея», — как свидетель известных безобразий в Париже, сможет ли законный монарх вскоре обуздать зарвавшихся бунтарей?
Спорить с княгиней на политические темы Строганов не решался, так как не желал вызвать ее неудовольствие своими речами и как следствие — запрещение видеться в будущем с понравившейся дочерью. И поэтому ответил уклончиво: