— Ситуация сложная, мадам. Но пока инициатива у якобинцев. Загнанный в угол король вынужден только отбиваться.
— Загнанный в угол тигр иногда, нападая, загрызает своих ловцов.
— Но Людовик, увы, не тигр — он, скорее, кот, согнанный с дивана.
Посмеялись удачной шутке.
— Я считаю, Россия, Австрия и Пруссия могут, объединившись, протянуть ему руку помощи, — заявила Голицына-старшая. — Если инсургенты одолеют короля, эпидемия может охватить всю Европу. Нам в России не хватало только республики.
Все сидящие за столом молча согласились. Но внезапно матери возразила юная княжна:
— Про республику, мама, ничего сказать не могу, не знаю, может, хороша, а может, и плоха, не берусь судить, но парламент и Конституция, по английскому образцу, нам бы не помешали, мне кажется.
Все уставились на нее в изумлении. Девушка зарделась и опустила глаза. А Наталья Петровна вспыхнула:
— Душенька моя, ты в своем уме? Где ты слов таких нахваталась-то — «Конституция», «парламент»? От Димитрия, поди, всем известного карбонария? Вот ужо от меня получит. И тебе не спущу, бесстыднице. Никуда с собой больше не возьму, только мать позоришь.
Та поджала губы:
— Как изволите, маменька, как изволите. Только я сказала, как думала. Мы должны равняться на лучшие европейские образцы — например, на Англию, — а не на отсталые деспотии Азии. Можете делать со мною, что желаете, токмо взаперти поменять свои взгляды все одно не подумаю.
Старшая Голицына обвела присутствующих возмущенным взглядом.
— Слышали? Вы слышали? Вот они, нынешние детки. Учишь их, учишь, возишь по европам, чтоб они набирались уму-разуму, а в ответ получаешь дерзость и крамолу. — Обратилась к дочке: — И не стыдно тебе матери перечить? Что о нас подумают? Что змею вскормила у себя на груди?
Сонины глаза налились слезами.
— Маменька, ну зачем же так? Разве ж я змея?
— Так а кто ж еще? Подколодная гадюка и есть.
— Вы несправедливы! — И она, не выдержав, плача в голос, выбежала в дом.
— Соня, Соня, не плачь! — устремилась за ней Строганова-тезка.
Остальные сидели тихо. Наконец Наталья Петровна проговорила:
— Господа, я прощу прощения за мою дочь. Девочка совсем не умеет сдерживать свои чувства. Не сердитесь на меня и нее.
— Боже мой, да мы и не сердимся вовсе, — улыбнулась Екатерина Петровна, разливая чай по чашкам из самовара. — Соня моя такая же. Не поймешь иной раз, что в ее прелестной головке творится. Возраст такой — отроковицы.
— Да, скорей бы взрослели обе.
Поскучав еще какое-то время за столом, Павел удалился с балкона и, спустившись вниз, начал искать девушек в саду. Те сидели в беседке, обнявшись. Было видно, что Голицына сетует на судьбу, на тиранку-мать, а подруга гладит ее и ласково утешает. Увидав Попо, сразу замолчали.
— Извините, не помешаю? — Он смотрел по-доброму, даже простодушно. — Я хотел сказать, уважаемая Софья Владимировна, что вполне разделяю ваши взгляды. Не хотел спорить за столом, чтоб не раздражать Наталью Петровну. Вас она простит быстро, а меня может невзлюбить.
У княжны глаза сразу потеплели.
— Рада, что хоть кто-то со мной согласен. Но ответьте, Поль, вы всерьез считаете, что в России возможны перемены?
— Я уверен в этом.
— Как? Откуда? На кого надеяться?
Он помедлил и проговорил, как тогда Новосильцев:
— Я надеюсь на Александра Павловича. Хорошо известно, что ея величество видит внука своим преемником.
— Как, минуя Павла Петровича?
— Ах, мадемуазель, я и так наговорил лишнего. Больше ни единого слова.
— Понимаю, да… — И она взглянула на него с восхищением.
Поболтали на отвлеченные темы. Юная Голицына пригласила Попо как-нибудь приехать к ним в гости. Он развел руками: ездить по гостям ему не рекомендовано; но предлог найти можно, чтобы встретиться где-то ненароком — например, в Тайницком саду на прогулке.
— Я гуляю там с моей гувернанткой, — подтвердила Софья. — Во второй половине дня, между трех и четырех пополудни.
— Постараюсь быть. Например, в четверг.
— Лучше в пятницу, маменька по пятницам навещает кузину.
— Я учту.
Жизнь его обретала новый смысл.
Между тем Воронихин, в отличие от Попо, не скучал и не сидел сложа руки. Перестройка, подновление Строгановского дворца требовала от него полной самоотдачи, непрестанного труда в мастерской и среди рабочих. Он придумал и начертил новый облик внутренних покоев, поменял декор, а еще собственноручно нарисовал эскизы новой мебели, новых обоев и паркета. А потом следил за исполнением всех своих задумок. Замечал огрехи, требовал их исправить. Иногда забывал даже пообедать. И к концу года, к завершению начатого, выглядел усталым и похудевшим, но с неунывающим блеском в глазах. Он считал, что счастлив. Из простой деревни Пермской губернии перенесся волшебным образом в Петербург, а потом в Европу, овладел профессией архитектора, и ему доверили переделку одного из лучших домов в столице. Сыт, одет, помогает деньгами матери и задумал поселить ее рядом с собой. Это ли не счастье?
Но когда Андрей впервые увидел Мэри, понял, что до полного счастья очень далеко.
Мэри была чертежницей у известного тогда в Петербурге архитектора из Англии Чарльза Камерона. Он по приглашению государыни жил в России больше десяти лет, и ему поручали возведение многих зданий в Павловске и Царском Селе. Строганов, получив от Воронихина чертежи переделок своего дворца, попросил Камерона оценить задуманное. Чарльз внимательно изучил представленное и сказал коротко: «Этот начинающий всех заткнет за пояс!» Но отдельные недочеты все-таки нашел и просил прислать к нему молодого зодчего для консультаций. Так Андрей оказался на квартире у англичанина, где и познакомился с девушкой.
Мэри Лонг тоже была из Англии, и ее родитель, пастор, жил неподалеку от семьи Камеронов. Хорошо рисовала и чертила, и, когда Чарльз в 1789 году навещал родных, предложил девятнадцатилетней соседке стать его помощницей в Петербурге (самому джентльмену было к тому времени сорок пять, он годился ей в отцы и ни о какой связи речи быть не могло; правда, однажды, выпив лишнее, он пытался ее прижать в темном уголке, но она оказала такое бурное сопротивление, что ему пришлось унести ноги, а потом, в трезвом виде, долго извиняться).
Нет, назвать мисс Лонг красавицей вряд ли кто-то взялся бы: пепельные негустые волосы, серые глаза и бесцветные брови. Серенькая мышка. Одевалась тоже во все серое, словно бы стараясь выглядеть незаметной. Вероятно, сказывалось воспитание папы-пастора. Но когда она изъяснялась, складности ее речи мог бы позавидовать профессиональный оратор. И улыбка была тоже хороша — ясная и слегка загадочная. Хороши были пальчики — тонкие, изящные, с аккуратными розовыми ногтями. В общем, натура интересная и неординарная.
Говорила по-русски с сильным акцентом, а зато Воронихин не знал английского. Приходилось общаться, перемешивая русские, французские и вообще латинские слова. Первый длительный разговор состоялся где-то месяц спустя после их знакомства: он зашел к архитектору по делам, не застал, и она предложил ему подождать, выпить чаю со сливками.
— Чай со сливками? — удивился Андрей. — Я такого еще не пробовал.
— О, из бьютифул — очень скусно! — засмеялась девушка. — Май фазер — папа — очень, очень любить. И мы тоже. Надо пробовать!
И действительно, новый вкус ему понравился. И особенно из рук Мэри; двигалась она плавно, женственно, делала все ладно, ловко и бросала на него лукавые взгляды.
— Коль ваш папенька пастор, вероятно, воспитывал вас в строгих правилах, — догадался он.
— Да, конечно, — согласилась чертежница, — но при том правил англиканский церковь не есть очень строг, он не ортодокс. Очень просто в храм и дома.
— Наша церковь вам не нравится?
— Отчего не нравится? Нравится. Служба очень красиво. Но чуть-чуть много пышно. Это мой впечатлений.
— Понимаю… — И подставил чашку для новой порции чая. — А допустим, — проговорил он с серьезностью, — вам бы сделал предложение русский…
— Предложение? — сдвинула бесцветные брови Мэри. — Что есть предложение?
— Ну, руки и сердца. По-французски — марьяж.
— О, марьяж! — рассмеялась помощница Камерона. — Предложение, так… Уот некст? Что потом?
— Вот и я спрашиваю: что потом? Если бы хотели выйти за него, вы бы согласились перейти в православие?
Англичанка не поняла, и пришлось растолковывать ей по словам, помогая жестами. Наконец до нее дошло.
— О, ноу, ноу ортодокс, — замотала она головой решительно. — Вера не менять никогда.
— Да при чем тут вера? — раздосадовался Андрей. — Вера у нас одна, христианская. Церкви разные.
— Ноу, ноу, церковь не менять тоже.
— Даже если бы полюбили сильно?
— Сильно? Да. Но любить своя церковь тоже очень сильно. Не хотеть менять.
Видя его задумчивый вид, попыталась растормошить:
— Хорошо, Эндрю, если сами вы любить девушка другой вера… нет, другой церковь, вы ее менять?
Он поднял на нее удивленный взгляд.
— Думаю, что вряд ли.
— А, вот видел! — улыбнулась Мэри. — Каждый не хотел уступать, да? Каждый свой любовь.
Словом, Воронихину стало ясно, что жениться на Мэри у него не выйдет. Он не представлял, что жена и муж могут принадлежать к разным церквям. Да и как венчаться, в конце концов? По какому обряду? Нет, абсурд, тупик.
Но забыть ее молодой зодчий тоже никак не мог. И его альбомы запестрели милыми женскими головками, нежными профилями, все на один манер — пепельные волосы, серые глаза… И Григорий Строганов, посетив однажды комнату сводного брата в доме Александра Сергеевича, сразу обратил на это внимание. Оживился, начал расспрашивать: «Кто она? Что она? У тебя амуры?» Воронихин отнекивался, прятал глаза.
Именитый брат был уже камер-юнкер и работал в Коллегии иностранных дел, правда, всего лишь секретарем, перекладывающим бумажки, но надеялся, что его усидчивость, да еще помноженная на знатность, и влияние при дворе дядюшки Строганова сделают свое дело и ему удастся занять пост посланника в какой-нибудь, пусть и небольшой, но цивилизованной стране.