Да, они с Шолен заключили брак в парижской мэрии накануне его ареста: дама сообщила сожителю, что беременна, и как честный человек он не захотел плодить незаконнорожденных детей.
В тот же день, 17 июня, женщина явилась в тюрьму. Офицер, командир охранников, лично препроводил ее в комнатку для переговоров и велел подождать. Вскоре привели бывшего наставника молодого барона Строганова. Он был в одной сорочке, как-то неряшливо заправленной в заляпанные жирными пятнами штаны, похудевший, растрепанный, с фиолетовыми мешками у глаз. И казалось, что ему не сорок пять, а все семьдесят.
Молча взял ее за руки, заглянул в глаза. Грустно произнес:
— Извини, Мадлен.
— О, за что, Шарль, любимый? Я была так счастлива рядом с тобою. Я, простая шляпница, рядом с великим человеком. И благодарю Господа за такое счастье. — У нее по щекам покатились слезы.
— Видишь, ты плачешь, — отозвался он. — А счастливые люди не должны плакать.
— Люди плачут от счастья тоже, — всхлипнула она.
— Нет, неправда. Люди от счастья должны смеяться. Я мечтал, что своими идеями осчастливлю французов, всех людей планеты, а не смог осчастливить даже одного человека, тебя.
— Ошибаешься, милый, — твердо заявила мадам Ромм. — Я ношу под сердцем твое дитя. Продолжение нас с тобой. И от этого счастлива.
— Кстати, о ребенке, — проговорил якобинец. — Расскажи ему обо мне и о нашей революции. Пусть он знает, что борьба его отца, наши жертвы не были напрасны. Люди поймут нашу правоту. Рано или поздно наши лозунги — Конституции, равенства и братства — победят повсеместно.
— Обещаю, Шарль. Я ему расскажу.
— И когда он родится, назови его днем нашего календаря. Уж тогда он точно не забудет, кем был его отец.
— Да, не беспокойся, так и назову.
Офицер сказал:
— Граждане, свидание окончено. Надо попрощаться.
Крепко сжав ее ладони, Ромм воскликнул:
— Я люблю тебя. Помни обо мне.
— Да, и я люблю, Шарль. Никогда тебя не забуду…
А когда его увели, женщина упала лицом на скрещенные на столе руки и расплакалась горько.
Тем же вечером в камере монтаньяр узнал, что один из его соратников, тоже на свидании со своей супругой, смог принять от нее и потом незаметно спрятать некоторую толику денег, на которую намерен подкупить охранника, чтобы тот помог совершить побег. Ромм невесело улыбнулся:
— Сумма слишком невелика, и никто за нее рисковать не станет.
— Речь идет о побеге только одного человека — вас.
— Ты с ума сошел!
— Говорю серьезно. Вы нужны революции и на воле сможете продолжить борьбу.
— Нет, мой дорогой, я вас не покину. Вместе так вместе, до последнего вздоха.
Тем не менее подкупить тюремщика все-таки удалось: тот по просьбе осужденных передал им два кинжала. Революционеры предпочли остаться свободными и не следовать, как овцы на заклание, на гильотину.
Первым кинжалом свел счеты с жизнью Ромм. Вслед за ним оружием воспользовались другие. Словом, на следующее утро палачу казнить уже было некого…
5 октября (13 вандемьера) того же года вспыхнуло в Париже восстание роялистов — тех, кто хотел реставрации монархии. Всполошенный Баррас обратился за помощью к войскам, и один из боевых генералов встретил мятежников картечью. Бунт был жестоко подавлен. Этим генералом оказался молодой и бесстрашный корсиканец Наполеон Бонапарт.
Так начиналась его эпоха. А на смену республики гулкой армейской поступью двигалась империя.
Впрочем, ее торжество будет впереди, а тогда, под конец 1795 года, в декабре, 15-го числа, появился на свет мальчик, названный его матерью, мадам Ромм, и по святцам, и по-республикански, как просил ее покойный супруг, — Шарль-Грийон (Grillon — сверчок).
Глава четвертая
Новый государь Павел Петрович, несмотря на свою импульсивность, чудаковатость, вспышки гнева, быстро сменяющиеся полным благодушием, был человеком добрым. А друзей не забывал никогда. Он присвоил Строганову-старшему титул графа, разрешил Строганову-младшему возвратиться в столицу и назначил его жену Софью фрейлиной императрицы. Приглашал к себе на обеды. И как раз во время таких обедов цесаревич Александр Павлович заново завел дружбу с Попо.
Молодому наследнику престола минуло уже 20 лет. Статный, высокий, розовощекий, он являл собой пример мужской красоты и силы. А природный ум, унаследованный от бабушки, всесторонняя образованность и галантные манеры подкупали всякого. Бабка Екатерина загодя позаботилась о его семейной жизни и женила на германской принцессе, окрещенной в православии Елизаветой Алексеевной. Слухи ходили, будто немка крутила роман с другом Александра — польским князем Чарторыжским, и ребенок, которого она носила, вовсе не от цесаревича, а от шляхтича. Но, казалось, эти сплетни Александра не волновали, он ведь сам пошел в бабку и отца— волочился за каждой встретившейся ему красоткой, даже пытался приударить за Софьей Строгановой, но она устояла.
Много раз, совершая в Павловске конные прогулки, Александр и Попо, вдалеке от посторонних ушей, говорили прямо и откровенно. Строганов рассказывал ему о французской революции, о необходимости конституционных реформ, чтобы не повторить роковых ошибок Людовика XVI, отменить цензуру, дать свободу крестьянам, совершенствовать государственный аппарат, обучать грамотности поголовно. Цесаревич полностью соглашался. Только сетовал:
— Но отец против Конституции. Для него образец не Франция и не Англия, а Пруссия с абсолютной ея монархией. Дисциплина снизу доверху. Четкое исполнение приказов. Жесткая цензура печати и книгоиздания. А монарх вникает во все, знает все и следит за всем.
Новоиспеченный граф Строганов восклицал:
— Он не понимает! Общество — не машина, не механизм, не армия. Управлять обществом нельзя по-военному. И суровостью наказаний ничего не добьешься. Мир нашел иные способы регуляции.
— Ты попробуй заикнуться ему об этом, — хмыкал Александр. — Живо окажешься — уж и не в Москве, а в Сибири верно!
— Знаю, знаю, — перекатывал желваки Попо. — Император даже шляпы на французский манер запретил, чтоб не напоминали ему о якобинцах. А уж Конституции и подавно никакой не допустит!
Да, российский монарх собирался заключить военный союз с Пруссией и Австрией, чтобы задушить беспорядки во Франции и восстановить в ней старую династию. К Англии относился прохладно, но переговоры с ней тоже вел.
Он назначил Попо действительным камергером — распорядителем придворных церемониалов. Тот служил не слишком ревностно, но обязанности свои исполнял в точности. Находясь в свите императора, получил возможность чаще видеться с Александром. Дружба их становилась крепче.
Строганов-старший тоже был в фаворе и, подкинув царю идею о строительстве на Невском проспекте нового собора — во имя святой иконы Казанской Божьей Матери, сделался главой комиссии конкурса на лучший проект будущего храма.
— Мы желаем, — заявил Павел, — чтобы был он не менее величествен и монументален, нежели собор Святого Петра в Ватикане. Помню, мы с Марией Федоровной, путешествуя по Европе и заехав в Рим, поразились его мощной колоннадою, грандиозным куполом, общей благодатью, шедшей изнутри. Так и передай конкурсантам, Александр Сергеевич. Пусть ужо попотеют как следует.
Конкурсантов оказалось немало, в том числе именитые иностранцы, работавшие в России, — Камерон, Гонзаго и Тома да Тамон. Принял участие и Воронихин. Он действительно взял за основу храм Святого Петра, но не слепо скопировал, и его купол выглядел не таким массивным — словно бы парил над своим основанием. А еще предложил выстроить рядом колокольню по оригинальным чертежам и уютное здание для церковнослужителей.
Мнения членов комиссии разделились: большинством голосов был одобрен проект Камерона, сам же Строганов протежировал Воронихина, записав в протоколе свое особое мнение. И представил Павлу оба проекта.
Император засомневался, свежие решения Камерона ему нравились, здание обещало быть действительно грандиозным, не похожим на другие храмы Петербурга и Европы, но зато Воронихин воплотил желание самодержца, и сам факт тоже подкупал. Царь спросил Строганова:
— Как ты полагаешь, а какой вариант выбрала бы маменька, царствие ей небесное?
Строганов, перекрестившись, ответил:
— Безусловно, мистера Камерона. Он ходил у нея в любимчиках, столько строил под приглядом императрицы…
— Помню, помню. — Заложив руки за спину, покачался с каблука на носок. — Но не слишком ли воронихинский собор совпадет с оригиналом? Скажут, что мы взяли и украли его беззастенчиво, как считаешь?
Александр Сергеевич чуть было не ляпнул: «Вы же сами этого хотели, ваше величество!» — но в последний момент мудро спохватился. И проговорил:
— Нет, не думаю. Сохранен образ, пафос, замысел, но детали свои, несомненно, оригинальные.
Павел снова пошелестел бумагами. Проворчал:
— Да и смета непомерно большая. Больше трех мильонов из казны не дадим.
— И не надо, ваше величество. Можно не возводить колокольню. Да и домиком церковнослужителей без труда пожертвуем. И уложимся аккурат в три мильона.
— Да, пожалуй, — обмакнул царь в чернильницу гусиное перо. — Но скажи Воронихину, что велели мы строить не более трех лет. А иначе получит от нас на орехи. — И размашисто начертал на проекте: «Посему быть. Павел».
Кутерьма двора сильно утомляла Попо. Светские интриги, сплетни, закулисные разговоры, полунамеки, и подводные камни, на которые можно напороться непреднамеренно, постоянное хождение по лезвию бритвы — от строптивого монарха можно ожидать что угодно в любой момент: чуть не по нему — вспышка гнева, ругань, наказание, вплоть до высылки. Скажем, Римский-Корсаков: государь в Москве, во время коронации, вдруг его увидел в толпе встречающих, рассердился, распетушился: «Этот негодяй почему здесь?» — и велел не просто выставить, но сослать в дальнее имение под Саратовом; бедный Иван Николаевич, разумеется, покорился, и его гражданская жена, мать Попо и детей Ладомирских, вслед за ним устремилась…