в тот момент, когда сие происходило. На следующий день Екатерине сказали, что государыня расстроилась до слез. Великой княгине пришлось оставаться в своих комнатах не токмо из-за зуба: в один день у нее на лице высыпало множество прыщей. Она смертельно испугалась остаться угреватой. Бургав дал ей успокоительные средства и всякие лекарства, дабы согнать прыщи с лица. Камер-фрау Владиславова заботливо следила за ней, вовремя делала примочки. Весьма помогло тальковое масло, очистившее лицо княгини дней через десять. Когда через несколько дней выехали в Санкт-Петербург, императрица Елизавета строго наказала Екатерине Алексеевне ехать в закрытом возке.
Весной Петербург обезлюдел. Екатерина с интересом узнала, что множество оставшихся там лиц жили в Петербурге по обязанности, а не по желанию. Когда двор, побывав в Москве, возвращался в столицу, все придворные спешили брать отпуска на год, полгода или хоть на несколько недель, дабы еще остаться в Москве. Чиновники, сенаторы и прочие делали то же самое и, когда боялись не получить отпуска, пускали в ход настоящие или притворные болезни мужей, жен, отцов, матерей, братьев, детей или же деловые и неотложные хлопоты, – словом, требовалось несколько месяцев, прежде чем город и двор становились тем, чем были до отъезда. В отсутствие же двора петербургские улицы зарастали травой, понеже в городе почти не было карет. При таком положении вещей нельзя было рассчитывать на большое общество – особливо для Великокняжеской семьи, кою держали взаперти. Потому Чоглоков от скуки вздумал всех развлечь, приглашая ежедневно после обеда играть у него в придворных покоях, которые состояли из пяти небольших комнат. Он звал туда дежурных кавалеров, дам и Екатерину Бирон, принцессу Курляндскую.
Замену прежней камер-фрау Великая княгиня оценила не сразу. Владиславова, теща некоего Пуговишникова, камердинера канцлера Бестужева (понятно, откуда ветер дул) не сразу пришлась ей по душе. Она показалась нерасторопной и глуповатой. Однако Прасковья заботливо прислуживала ей, что называется, не сводя глаз. Она сразу начала называть ее «матушкой». Екатерине выговаривать ее имя было не под силу, потому называла по отчеству – Никитичной, при этом звук «ч» звучал много мягче и дольше. Сей звук, так же как и «ш» и «щ», делали ее акцент в разговоре приятным для русского уха. Никитична была в меру весела, в меру разговорчива, трудолюбива и от природы весьма умна и проницательна. Она оказалась как раз тем человеком, который мог развлекать Великую княгиню просто своими умными и содержательными разговорами. Посему сии беседы с ней Екатерина предпочитала играм в покоях Чоглокова.
Обер-гофмейстер князь Василий Репнин, любимый камергер Великого князя, под предлогом слабого здоровья получил позволение и далее находиться в своем доме. Чоглоков продолжал исполнять его обязанности. Сия перемена сразу же сказалась на камергере графа Дивьера, коего отставили от Малого двора и послали бригадиром в армию, и камер-юнкере Вильбуа, отправленного туда же полковником, по представлению Чоглокова, косившегося на них из-за благоволения к ним Великого князя и Екатерины. Так как принц Август, дядя Екатерины Алексеевны, получил все, что хотел, то ему от имени императрицы приказали отправляться назад в Пруссию. Сие тоже было дело рук Чоглоковых. Екатерина Алексеевна видела: Елизавета Петровна не желала, дабы вокруг нее с супругом находились преданные им люди. С чем сие связано – понять было трудно. Возможно, императрица подозревала, что Малый двор может объединиться с кем-то и строить козни за-ради императорского трона? Канцлеру такожде все были подозрительны, поелику окружающие его недолюбливали.
С наступлением осени Малый двор снова перешел в покои в Зимнем дворце на берегу Фонтанки. Здесь через Чоглокову вышло строгое запрещение от императрицы, дабы никто не смел входить в покои Великого князя и его жены без особого разрешения Чоглоковых, и такожде приказание дамам и кавалерам Малого двора находиться в передней, не переступая порога комнаты. То же приказание – под страхом увольнения – вышло и слугам. Петр и Екатерина, часто находясь наедине друг с другом, оба были недовольны своим положением. Дабы больше развлечься, Великий князь выписал из деревни восемь или десять охотничьих собак и поместил их за деревянной перегородкой, которая отделяла спальню Екатерины Алексеевны от огромной прихожей, находившейся позади их покоев. Поелику запах псарни проникал повсюду, супруги спали в сей вони. Когда Екатерина жаловалась, Петр пенял на то, что ничего другого он придумать не может, понеже псарня была большим секретом. Екатерине оставалось токмо безропотно переносить сие неудобство, хранить тайну, не выдавая мужа.
В январе нового, сорок восьмого года Екатерина подхватила сильную лихорадку с сыпью. Когда болезнь прошла, и понеже не было при дворе никаких развлечений в течение масленицы, то Великий князь придумал устраивать маскерады в комнате жены, заставляя рядиться своих и ее слуг и фрейлин. Играя на своей скрипке и пританцовывая, он принуждал их плясать до поздней ночи. Изможденная до крайности Екатерина под предлогами головной боли ложилась на канапе, всегда ряженая, и до смерти скучала от нелепости подобных маскерадов, которые Петра изрядно потешали.
В феврале все узнали, что бывший обер – гофмейстер Великого князя, Василий Никитич Репнин, пусть и будучи больным, получил приказ командовать корпусом, который отсылали в Богемию на помощь австрийской императрице-королеве Марии-Терезии. Оттуда он уже не возвратился.
Смерть его стала большой неожиданностью для Елизаветы Петровны. Она тяжело переживала утрату такого достойного человека как князь Репнин. В один из вечеров она медленно ходила по кабинету, прижимая к груди руки, и в большом расстройстве вела беседу с ближним своим окружением.
– Бог знает, как могло так случиться, ведь не старый еще был, мог бы еще послужить отечеству своему. Каков был служака! Помнишь, Алексей Петрович, – обратилась она к канцлеру, – каким он был в сорок четвертом главноначальствующим в Санкт-Петербурге, колико сделал для города! В том памятном году я его пожаловала в генерал-адъютанты, а следом назначила директором Шляхетного Сухопутного Корпуса и генерал – фельдцейхмейстером.
– Как же не помнить, – живо ответствовал канцлер, – достойный был начальник!
Старый генерал-прокурор Трубецкой, моргнув крупными глазами и наморщив лоб, глубокомысленно добавил:
– То время, государыня, отмечено особым вашим расположением к Репнину, ведь именно тогда вы допустили его к важнейшим из происходивших в Зимнем Дворце совещаний.
Императрица радостно подхватила:
– Помню, помню. Как тут забудешь: он принимал весьма толковое участие в декабрьских совещаниях – о мерах, необходимых… дай Бог памяти, – императрица приложила руку ко лбу и, вспомнив, бойко проговорила: – «…для возвращения королю польскому наследственной его земли, удержания его на Польском Престоле и обуздании прусского короля».
– Память у вас, Ваше Величество, отменная, – проговорил канцлер Бестужев.
Граф Разумовский тоже подал голос:
– Самое главное, на мой взгляд, Ваше Величество, то, как он отличился, когда был назначен вами обер-гофмейстером двора Великого Князя. Ведь сей пост особо ответственный, при сложных-то отношениях дворов. Он находил общий язык с наследником и его женой.
Елизавета Петровна, внимательно выслушав любимца, согласно кивнула головой, подумав при том, что ежели бы Репнин так открыто и прямодушно не держал сторону Великих княгини и князя, с коими слишком сблизился, то, возможно, не потерял бы ее благоволение. А то придумал – принимать самому участие в военных забавах наследника в Ораниенбауме! Мало того, заменяя ее, императрицу, взял на себя роль посредника в семейных несогласиях Великокняжеской четы.
– Стоит отметить, – паки заговорил Бестужев, – что, будучи сам человеком на редкость благородным, он начал понемногу удалять от него старых друзей-лакеев, меняя общество вокруг Великого князя на более изысканное. Да и сама Великая княгиня отметила, как благотворно он повлиял на воспитание и поведение Петра Федоровича. При Репнине жизнь Малого двора стала куда как веселей и радостней. Сие полезно, ведь уныние – не самое хорошее чувство для молодой семьи…
Императрица паки согласно кивнула. Уже присев, она медленно расправляла рюши на своих рукавах, думая о своем. В голове носились самые разные мысли о человеке, служившем ей верой и правдой. Она ругала свою подозрительность, с коей ничего не смогла поделать. У нее вызывало недоверие к Репнину его слишком уж хорошее отношение к Чертушке, да и к невестке, тем паче, что установлен был факт переписки Репнина с герцогиней Иоганной-Елизаветой Ангальт-Цербстской. Ну как он мог позволить себе таковое, зная ее недоверие к оной шпионке Фридриха? Потому она была вынуждена отдалить его от двора, заменив Чоглоковым. Под предлогом каменной болезни ему разрешили переехать из Зимнего Дворца в собственный дом. Хотя, понятное дело, сие было опалой.
Бестужев снова встрепенулся, вспомнив еще одно достойное дело покойного:
– А как не оценить его работу, – сказал он, обращаясь ко всем, – когда под его наблюдением была построена на Тереке крепость Кизляр, которая стала оплотом против набегов горцев! Ведь она уже столько лет служит России – и наверняка прослужит еще долго.
Все согласно переглянулись. Помолчали. Императрица нарушила паузу:
– Когда я в прошлом году отправила Репнина на западную нашу границу – для приведения в совершенное устройство Ивангорода, Риги, Ревеля, Выборга, Вильманстранда и Пернау – я находилась в полной уверенности, что он справится с заданием. Так оно и случилось – ведь он был прекрасным инженером по землеустройству. Где теперь мне искать такого мастера? – Она снова оглядела всех и грустно молвила: – Да, жаль… Верный человек, не то, что Иоганн Лесток, – и отвернула лицо, дабы скрыть выступившие слезы.
Елизавета понимала, что назначение князя являлось очевидной опалой в глазах всех, кто знал Репнина, тем паче, что он просил своей отставки по состоянию здоровья. Но что ей оставалось делать? Она не могла пожалеть его во избежание проволочки, понеже придавала большое значение быстрому выступлению корпуса. Причиной являлось то, что из перехваченных писем стало известно: король прусский по просьбе Франции выделил сто тысяч талеров на подкуп старших начальников, назначенных в поход войск. Терять время было неможно – промедление могли счесть результатом удачного подкупа. О сем императрица частным письмом уведомила Репнина. Что она могла поделать, когда всюду предатели?