простотой. Обладая тончайшей талией, она придумала надеть гродетуровый белый корсаж и такую же юбку на маленьких фижмах. Она велела убрать свои темно-каштановые волосы спереди, а сзади сделать длинные локоны, которые обвязала белой лентой и приколола к ним токмо одну розу с бутонами и листьями, выглядевшими совершенно как настоящие. В довершение она надела на шею брыжжи из белого газу, рукавчики и маленький газовый же передник и отправилась на бал. Войдя, Екатерина, не глядя ни на кого, но ощущая всеобщее внимание, не останавливаясь прошла своей легкой походкой через всю галерею и вошла в покои, где находилась императрица вместе со своим новым фаворитом Иваном Шуваловым. Увидев ее, Елизавета Петровна всплеснула руками и с некоторой завистью воскликнула:
– Боже мой, какая простота! Как! Даже ни одной мушки?
– Ах, сие для того, Ваше Величество, дабы одеться полегче.
Государыня, будучи в прекрасном расположении духа, возразила:
– Ну уж нет! Будет вам от меня одна мушка, но самая хорошенькая! Вот тогда вы будете не-от-ра-зи-мы, – последнее слово она буквально пропела по слогам.
Государыня милостиво вынула из своего кармана коробочку с мушками и, выбрав из них одну, самолично прилепила Екатерине на лицо. Поцеловав ей руку и оставив ее, Екатерина вернулась в галерею, где показала мушку близким друзьям. Так как на душе у нее царило веселье, то в сей вечер она танцевала больше обыкновенного с Захаром Чернышевым и Александром Вильбоа. Великая княгиня никогда в жизни не получала столько ото всех похвал, как в тот вечер. Говорили, как она поразительно хороша. Екатерина продолжала считать себя некрасивой, но в тот день она показалась себе и в самом деле неотразимой. Тем паче, что в сей вечер Захар Чернышев был особливо внимателен к ней. При встрече он сразу сказал ей, как она похорошела. Понеже таких слов Великая княгиня ни от кого из мужчин еще не слышала, услышать их ей было весьма приятно. В середине бала он прислал ей открытку с приятным чувствительным стихом и записку, где писал, что имеет тысячу вещей, которые он хотел бы ей сказать, но для того надобно им встретиться в укромном месте – хотя бы на минутку. Екатерина выбрала такожде подходящую открытку и отослала вместе с запиской со словами о том, что встретиться с ним наедине нет никакой возможности. Она видела издалека, как он читал ее послание и как его красивое лицо помрачнело. Захар искал ее глазами, но она спряталась за колонну. Вильбуа нашел ее довольно быстро, и, протанцевав с ним, они вместе подошли к улыбающемуся Чернышеву. Никаких объяснений не произошло: граф, несмотря на свою молодость, человеком был вполне разумным.
В тот вечер в своей тетради она записала, что с сего дня положила себе всегда оставаться неотразимой. Она хотела оного, и, стало быть, будет таковой! В сем она не раз смогла убедить окружающих, включая императрицу. Случаев тому бывало немало. Один из них имел место в начале осени, когда приехал итальянский посланник, господин Арним с женой, коей вздумалось поехать вместе с Великой княгиней на прогулку верхом. Екатерина оделась с большим вкусом: надела английскую амазонку из очень богатой ткани – палевой с серебром, отделанной хрустальными пуговицами. Голову украшала черная шапочка, обшитая ниткой из бриллиантов. Императрица смотрела чрез окно на двух наездниц и наблюдала, как мгновенно вскочила на лошадь тонкая и гибкая невестка – и как не обошлась без помощи егеря госпожа Арни. Самой лошадью она управляла явно неумеючи. Вечером же на балу итальянка предложила пари, кто из них двоих скорее устанет. Оказалось – она сама: плюхнувшись на стул, первой призналась, что изнемогает, между тем как Екатерина все танцевала. Впрочем, соперницу можно понять: у нее не было таковых кавалеров, как Вильбоа и Чернышев.
В сентябре погода изрядно испортилась. Несколько дней продолжались проливные дожди. Но ранняя осень, кажется, наконец-то смилостивившись, позволила снова прогреться воздуху по-летнему. Уже три дня стояли солнечные дни, и народу по городу, особливо на набережной, сновало премножество. Все хотели перед долгим ненастьем порадоваться теплу и солнцу.
Великий князь Петр Федорович, стоя в небрежной позе у окна, выходящего в сад, подпиливал ногти.
– Тетушка, в ознаменование пятидесятилетия основания Санкт-Петербурга, соблаговолила отдать приказ со следующего года начать строить новый Зимний дворец, – сообщил он между прочим.
– В самом деле, в ознаменование пятидесятилетия? Стало быть, сей год будут вести подготовительные работы. И что за архитектор будет строить? – поинтересовалась Екатерина Алексеевна.
– Кто его знает. Кажется, какой-то итальяшка.
Великая княгиня кивнула своим мыслям:
– Скорее всего, Растрелли. Елизавета Петровна упоминала итальянскую фамилию среди других русских архитекторов.
– Растрелли так Растрелли, – безразлично отреагировал супруг. – Лишь бы построили что-нибудь приличное: попросторнее и без щелей, а то сквозняки замучили.
Сквозняки беспокоили Великую княгиню тоже. Перспектива жить в новом добротном дворце, вестимо, радовала.
– Посмотреть бы проект дворца… Любопытно, колико этажей там будет?
Петр Федорович взглянул на нее с усмешкой, словно бы говоря: «И зачем тебе проект? Без тебя разберутся», но довольно вежливо ответил:
– Ну, думаю, не меньше двух, и размером раза в два больше нынешнего.
– Раза в два?
– А что? Много или мало? – едко спросил Петр.
Она подумала, что ежели бы управляла таковым огромным государством, то построила бы огромнейший дворец. Не на два, а на все четыре этажа. Надо же! Сему городу всего-то пятьдесят лет, значит, царь Петр основал его в 1703 году. За один сей город она б ему поставила памятник.
– Строить будут лет сто, не меньше. Скорее всего, достраивать его придется мне, – паки съехидничал Петр Федорович.
Великая княгиня не ответила, она раздумывала над тем, как бы ей посмотреть на проект и на того архитектора, который будет руководить строительством. Строить надобно добротно, на века. Поелику важно, дабы архитектор был лучший из лучших. Никак иначе!
Она подошла к окну, выходящему на набережную.
– Не знаешь, где будут строить?
– Где? – Петр бросил на нее раздраженный взгляд и ответил: – Где-то на Неве. Где ж еще?
Он переместился со своего окна и, бряцнув шпагой, встал рядом с ней в той же небрежной позе. Екатерина же, не обратив внимания на тон Петра, воскликнула:
– Ах, как будет приятно смотреть из окон нового дворца на корабли, идущие по Неве! Особенно ночью, когда зажгут огни.
– Да, ничего себе будет картина, – отозвался после затянувшейся паузы смягчившимся голосом Петр Федорович.
Так, наполненная событиями, подобными и не только, текла жизнь Великой княгини не один год.
Однажды, проходя мимо невестки, недовольная отсутствием хотя бы намека на ее беременность, государыня Елизавета бросила ей:
– Хватит заниматься чепухой. На уме токмо книги. А мне нужен наследник. Иначе что же за брак у вас с Петром? Кому он нужен?
Екатерина, поклонившись, ответила, сдерживая запальчивость:
– Ваше Величество, я была бы счастлива выносить ребенка. Но для оного нужен не один, а два человека.
Елизавета Петровна и раньше догадывалась, в чем дело, но не могла поверить, что невестка, ночуя в одной постели с наследником, фактически уже несколько лет одна. Уму непостижимо! После оного короткого разговора с Великой княгиней опешившая императрица велела докторам срочно обследовать наследника. Они быстро сделали свое дело и определили, что близости с женщиной у него не может быть из-за проблемы с крайней плотью. От простейшего хирургического вмешательства Петр трусливо отказался.
Прошел еще один год… Чем же был заполнен день молодой здоровой девицы? Не имея фактически супруга, мужского внимания, друзей и возможности вращаться среди людей вне двора, оставшись в полном душевном одиночестве, Екатерине оставалось одно – заниматься чтением. Теперь она читала труды европейских ученых и философов. Она пользовалась библиотекой Академии наук, а такожде библиотекой молодого графа Александра Сергеевича Строганова. Кроме того, она постоянно выписывала себе книги из Франции, Англии и Пруссии, откуда ей поставляли их нарочными. Скакать на лошадях ей снова запретили доктора и сама императрица, сие было не на пользу женщине, которая желает забеременеть. Хотя от кого?
Екатерине шел двадцать четвертый год. Прошли новогодние и рождественские праздники. Все так же время уходило на карневалы, балы, где случались мимолетные встречи с разными знакомыми и незнакомыми придворными лицами.
К концу масленой недели императрица вернулась в город. На первой неделе Поста Великокняжеская чета начала говеть. В среду вечером Екатерина должна была пойти в баню, но накануне Чоглокова вошла в ее комнату, где находился и Великий князь, и передала ему от императрицы приказание тоже пойти в мыльню. Петр Федорович сразу же набычился.
– Ни в какую баню я не пойду, – отказался он наотрез и отвернулся.
– Сие есть повеление императрицы.
– А я все равно не пойду, – настаивал Великий князь в великом раздражении.
Чоглокова начала терять терпение.
– Вы не собираетесь повиноваться Ея Императорскому Величеству?
– Я всегда повинуюсь императрице, но не надобно учинять насилие и требовать от меня противного моей натуре!
– Вы всегда стараетесь обойти наши обычаи, но почему бы вам все-таки не сходить и не помыться перед святым праздником?
Петр Федорович вскинул голову и повысил голос:
– Сказал, не пойду, стало быть – не пойду!
– В таком случае, я слово в слово передам наш разговор государыне. Думаю, она сумеет наказать вас за сопротивление.
Великий князь вскочил на ноги и паки крикнул:
– Увидим, что она мне сделает, я не ребенок!
Чоглокова начала угрожать, что императрица посадит его в крепость. Великий князь вдруг горько заплакал и наговорил Чоглоковой много оскорбительного. Та такожде за словом в карман не полезла.