екоторое время.
Как всегда, во время беременности она хорошела не по дням, а по часам, и получала частые восхищенные комплименты.
Но что же ждало ее дальше, в будущем? Сего она сама не представляла себе ясно. Она знала, конечно, что тайная приверженность ее друзей должна будет когда-нибудь выйти на свет и что безумства мужа должны спровоцировать кризис – тогда она сможет начать действовать. И станет действовать, пожалуй, без всякого колебания – оное такожде она за собой знала. Но пока, как она и говорила княгине Дашковой, ей надобно было всецело положиться на Божье Провидение. Собственно говоря, ей ничего другого и не оставалось. Благодаря своему складу характера, Екатерина Алексеевна могла рассчитывать токмо на случай, который смог бы ей помочь. На ее взгляд, Орловы были именно тем самым случаем. Екатерине было нечего терять: и так, и эдак – ничего хорошего ее не ждало, поелику, вручая свою судьбу Орлову, Екатерина отдалась воле судьбы. Пусть та приведет Екатерину к ее цели. Впрочем, она была обязана достижению оной не одному токмо Орлову, а еще и своему безвольному мужу.
«Как странно все складывается, – отмечала она про себя. – Что касается меня – все идет мне навстречу, что касается Петра – все противу него же. Воистину: терпеливый победит сильного».
На сей раз беременность проходила не слишком гладко. Мучала изжога, и Екатерина избегала лишний раз поесть, хотя поправилась изрядно – аппетит был отменный. День прошел в тревоге за жизнь императрицы, с каждым днем все более угасавшей. Екатерина улеглась пораньше в надежде скорее заснуть, дабы отвлечься от своего голода и не думать обо всех беспокойствах. Она перешла на широкие одежды и старалась как можно реже принимать у себя гостей. К счастью, пока никто не догадывался о беременности – так она считала. Екатерина гладила живот, размышляя о своем Григории; даже в мыслях она произносила его имя с нежностью. Вдруг в дверь постучали. Дежурный офицер сообщил, что прибыла княгиня Дашкова и просит об аудиенции с Ея Высочеством. Екатерина, застигнутая врасплох, в первую минуту даже не знала, что и делать: то ли встать и надеть свои широкие одежды, то ли не принять Дашкову вовсе. Но, испугавшись, что, возможно, подруга ее хочет сообщить что-то важное и не терпящее отлагательств, Екатерина махнула рукой, приглашая сразу же войти. Закутанная в меха, Дашкова кинулась к кровати и с разбегу упала на колени. Заломив руки, вся дрожа, она было заговорила, но Екатерина жестом остановила ее, сказав:
– Ни слова, княгиня. Сначала сбросьте с себя шубу и забирайтесь ко мне под одеяло. Вам надо согреться – а то вы так дрожите, что навряд ли сможете связно говорить сейчас. К тому же, я совсем не желаю, дабы вы заболели.
– Но я уже болею, – печально пролепетали потрескавшиеся от мороза губы.
«О Господи», – подумала Екатерина и настояла все-таки на том, чтоб Дашкова залезла под одеяло.
Скинув шубу, Дашкова вмиг избавилась от верхней одежды и юркнула под одеяло. Екатерина успела подоткнуть под себя нижнее пуховое одеяло, дабы княгиня не могла слишком тесно к ней прильнуть и ненароком обнаружить ее беременность. Обняв гостью на мгновение, она сразу же отодвинулась, так как знала, что сейчас последуют бесконечные поцелуи княгини. Приподняв голову над подушкой, спросила нарочно весело:
– Что же привело вас, дитя мое, в сей неурочный час?
– Ах, Ваше Высочество, любимая моя наставница! Сегодня я получила столько неприятных новостей, которые могут повлиять на жизнь нашей любимой Отчизны, и на вашу жизнь в ней, что я решилась на сей опрометчивый шаг, надеюсь, вы поймете и простите меня.
Горящие глаза посетительницы окончательно обеспокоили и одновременно растрогали Екатерину. Она быстро обняла Дашкову.
– Я готова вас выслушать, милая княгиня.
– Драгоценная моему сердцу, дорогая моя Екатерина Алексеевна! Я думаю о вас денно и нощно! Меня страшит ваше будущее, понеже моя скверная сестрица и ваш, простите, странный супруг распространяют слухи, будто бы после смерти императрицы все изменится – политика внутренняя и внешняя, придворная жизнь. Что особливо печально, будущий император твердит, что отправит вас и вашего сыночка в монастырь, а сам женится на Лизавете.
Слезы брызнули из глаз Дашковой. Великая княгиня молча смотрела прямо перед собой, нахмурив брови. Не дождавшись реакции, молодая княгиня продолжала:
– Я здесь, у вас, Ваше Высочество, умоляю довериться мне, сказать, есть ли у вас какие-нибудь планы али намерения хоть каким-либо образом обезопасить себя и Павла? Ежели нет, то позвольте мне заняться вашим спасением. У меня есть друзья, коим не безразлична ваша судьба, как и судьба России. Токмо дайте знак и, поверьте, все обернется в вашу пользу, уж я постараюсь, клянусь вам!
Искренность маленькой княгини была явно неподдельной. Екатерине в ту минуту хотелось прижать ее к себе, довериться, сказать, что не так все плохо, что есть у нее люди, готовые поддержать, не дать в обиду, и среди них любимый ею Гришенька, но… но нет. Неможно поддаваться чувствам. Неможно впустить ее в круг людей, готовых отдать жизни за нее. Не следует забывать, что она сестра злосчастной Воронцовой. К тому же, ей нет и девятнадцати лет.
Обратив глаза к отважной подруге, Екатерина прервала ее:
– Катенька, помилуйте меня, дорогая! Ну как я могу что-то предпринять, когда кругом даже у стен есть уши? И не стоит верить досужим слухам… Поверьте, в последние дни отношения с супругом моим пошли на лад. Чаю, все изменится к лучшему. Бог милостив, он все направит в нужное русло. Единственное, чего хотелось бы мне – дабы ничто меня не скомпрометировало в глазах Великого князя, поелику в последнее время, когда императрица столь больна, я никуда почти не выхожу и не принимаю. Кроме того, вы ведь знаете: все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.
Дашкова поднялась с подушек, пытливо посмотрела на подругу и кивнула. Вытерев слезы, поднялась с постели.
– Понимаю, вы делаете все правильно! Господь не оставит вас, но и мы, ваши друзья, о вас позаботимся.
Она порывисто обняла подругу.
Спустив ноги, Дашкова принялась обуваться. Великая княгиня заботливо поправила ей пуховый шарф.
– Удачно вам, дорогая, добраться до дома! Пожалуйста, запахнитесь, как следует. Возьмите с собой вот сие одеяло, дабы накрыть ноги: в карете холодно. И спокойной ночи. Будем молиться и надеяться на Провидение.
Облачившись в шубу, княгиня взяла из рук Екатерины одеяло и прижала к себе.
– Спасибо за вашу добрую заботу, Ваше Высочество. Но, в самом деле, жизнь моя мне не дорога, лишь бы вас спасти.
Голос ее дрогнул, она с трудом сдерживала слезы. Екатерина принялась увещевать ее:
– Княгиня, душа моя, я очень вам благодарна, но вовсе не хочу, дабы вы так рисковали из-за меня.
Дашкова благодарно склонилась и, поцеловав на прощание руку, решительно выговорила, отходя к двери:
– Не могу долее компрометировать вас столь поздним рандеву. А вы спите спокойным сном. Я же буду молиться – и действовать, дабы все устроилось как можно лучше для вас.
Екатерина даже вздрогнула: столько силы и несокрушимой преданности прозвучало в ее словах. Паки на секунду захотелось рассказать о том, что предпринимает граф Орлов. Дверь за Дашковой закрылась, и Екатерина облегченно вздохнула. Господи, откуда столько смелости в худенькой молодой женщине?
Вытянувшись в постели, она размышляла над поступком Дашковой и о возможных грядущих событиях в своей жизни, о коих думать ей совершенно не хотелось. Нет, она и в самом деле не могла представить себе, что сулит ей завтрашний день. Как жаль, что Бестужев в опале, – и как хорошо, что воспитатель сына, Никита Панин, на ее стороне! Как славно, что у Гришеньки еще два брата, имеющие вес в армии – и не где-нибудь, а в гвардейских ее частях. И совсем не плохо, что княгиня Дашкова просто обожает ее. «Слава Богу, – думала Екатерина, засыпая, – кажется, в пылу своей заботы княгиня не заметила моей беременности». И как все же печально, что рядом нет графа Алексея Бестужева. Сего многоопытного деятеля и мудрого советника трудно было заменить, и Екатерина решила воспользоваться немалым багажом знаний графа Панина – тем паче, что тот считался учеником бывшего канцлера. Ходил слух, что десять лет тому назад Бестужев даже намечал его в фавориты государыне Елизавете. Панин был тогда красивым молодым человеком двадцати девяти лет от роду, и императрица посматривала на него с интересом. Однако Панин опростоволосился, заснув в дверях ванной императрицы в тот ответственный момент. После сего эпизода его отослали в Копенгаген, затем – в Стокгольм, где он играл довольно важную политическую роль, принимая самое деятельное участие в борьбе против французского влияния. Но со сменой внешней политики, когда Россия и Франция стали в один лагерь против общих врагов, его пришлось отозвать. По его возвращении в прошлом году, государыня Елизавета Петровна решила назначить его на пост воспитателя шестилетнего Великого княжича Павла, который остался свободным после отставки наставника Бехтеева. На сей раз Шуваловы ничего не имели против него.
Никита Иванович Панин слыл человеком холодного ума и легкого ленивого нрава. Став наставником цесаревича, Панин весьма к нему привязался, и, как обыкновенно бывает, считал, что никто, включая его мать, так не любит Павла, как любит он.
Не прошло и полугода, как Панин понял, что влюблен в Великую княгиню, причем влюблен безответно. Он понимал, что Екатерина Алексеевна токмо рассталась с графом Понятовским. Он чаял, что не все потеряно, надобно лишь подождать – и все сложится. Но тут на пути обозначился бравый молодой красавец Григорий Орлов, коего Никита Иванович сразу же возненавидел всем сердцем, почитая его безродной выскочкой. Екатерина замечала страдания Панина, но сердце ее принадлежало Орлову. Панин оставался ее поклонником, и ей льстило, что он совершенно отличался от остальных восторженных и пылких молодых людей из ее окружения. Ей нравилось, что он, как и она, не разделял прусских симпатий Великого князя. Панин оставался сторонником Австрии, как и Бестужев.