Никита Иванович много беседовал с Екатериной Алексеевной; они обсуждали положение дел в стране, говорили о близкой кончине императрицы, которая многое изменит не токмо в России, но и в других странах.
Великая княгиня ведала, что у графа Панина зрели свои планы на воспитанника, посему всегда держала с ним ухо востро. И сие понятно: ежели б сын Павел стал императором, а Екатерина лишь регентом при нем, то каково же было бы влияние у воспитателя на малолетнего правителя! Нет, такого она допустить не может. Однако Екатерина прощала Панину его амбиции. Бог с ним, пусть мечтает! Тем паче, что ни говори, а голова его стоила многого. Да и маленький Павел Петрович его обожал.
Панин же всерьез задумывался над будущим цесаревича Павла. Пусть и решал его, не учитывая тайные устремления Екатерины, но, во всяком случае, находил нужным защищать ее интересы супротив ее врагов, коих было предостаточно. Например, с Воронцовыми было весьма непросто: они хотели, по меньшей мере, развести Екатерину с Петром и объявить Павла незаконным ребенком, после чего наследник мог бы жениться на фрейлине Воронцовой. К счастью для Екатерины, намерения Воронцовых не пришлись по душе Шуваловым, которые предполагали выслать Петра в Германию и возвести на престол Павла при регентстве Екатерины. Никита Панин занимал среднее положение между ними, высказываясь за законный порядок вещей, рассчитывая обеспечить таким образом и Екатерине, и себе возможность благотворно влиять на правление будущего императора. Екатерина выслушивала его, но ничего не говорила, понеже у нее были собственные планы, связанные с Орловыми.
Планами же умирающей императрицы Елизаветы Петровны никто не интересовался. Великая княгиня знала, что они у нее имелись, и совсем не в пользу племянника. Для Екатерины стало большим сюрпризом, когда почти год назад, воспользовавшись отъездом Великого князя на охоту, императрица Елизавета неожиданно приказала показать русскую пьесу в ее театре и, против обыкновения, не пожелала пригласить туда ни иностранных послов, ни придворных. Императрица явилась в театр токмо с небольшим числом лиц ближайшей свиты. Маленький Великий княжич был вместе с ней, а Великая княгиня, единственная из всего двора, получившая приглашение, уже находилась там. С началом представления хитроумная императрица начала жаловаться на то, что в зале мало зрителей, и велела раскрыть двери для гвардии. Театр наполнился солдатами. Тогда императрица, усадив на колени Великого княжича, словно бы представила им ребенка. Она обратилась к некоторым из тех старых гренадеров, которые помогли ей обрести корону, рассказывая им о всех хороших качествах своего внучатого племянника. Солдаты рассыпались комплиментами на его счет, а императрица с удовольствием слушала их. Государыня нежничала с цесаревичем почти весь спектакль. Екатерине Алексеевне был понятен прозрачный намек императрицы на то, кого бы она хотела видеть на троне, посему она ждала перемен в завещании государыни. Однако доселе та, тяжело больная, так пока ничего и не поменяла.
Императрица Елизавета находилась в тяжелейшем состоянии. Весь мир затаил дыхание, понеже уход ее сулил большие перемены на политической арене. Их ждал прусский король Фридрих Второй: после взятия Кольберга, в декабре сего года, его ожидало полное поражение, ежели бы русские и австрийцы продолжали наступление какой-то месяц или два. Побежденный при Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, король прекрасно сознавал оную неизбежность. Но было ясно, что восшествие на российский престол обожающего его Петра Третьего помогло бы Фридриху удержаться на троне.
Григорий Орлов жил в доме банкира Кнутсена, неподалеку от Зимнего дворца. Добраться за десять минут к Великой княгине ему не составляло никакого труда.
Довольный полученным от братьев советом касательно родов Екатерины Алексеевны, Григорий Орлов, пробравшись в покои Великой княгини на следующую же ночь, поделился с ней сим планом. Восторженные глаза Екатерины мгновенно посерьезнели.
– Пожар? Как страшно! Как я боюсь, свет мой, Гришенька! И кто согласится на оное?
– Был бы у меня дом, не секунду не задумался бы!
Екатерина нежно повела рукой по его пышным кудрям.
– Любишь меня?
– Люблю!
Она благодарно прижалась к нему.
– Посмотри, – сказала она, – как вырос твой сыночек.
Она положила его ручищи поверх ее живота. Он ласково провел по нему, вдруг резко отдернул ладонь. Удивленно уставился на нее.
– Трепыхается… – прошептал он недоверчиво, снова положив руку на живот.
Екатерина улыбнулась.
– Ему уже там пять месяцев, пора дать о себе знать. Бьет ножками. Ты послушай, что он там вытворяет. Приложи ухо.
Григорий осторожно пристроился к телу. Через минуту, оторвавшись, растерянно посмотрел на княгиню.
– Каковое дитя! Бултыхается в чреве зело шустро!
– Говорю тебе, сынок будет, Гришенька.
– Скорей бы уж!
– Разрешусь через четыре месяца. Одно жаль – приходится скрывать счастие мое. Благо, ношу широкую траурную одежду. Морю ребенка голодом, дабы заметно не прибавлять весу. И то в последнее время стали говорить мне, что похорошела – оттого, вестимо, что телом крупнее стала.
– Похорошела-похорошела, не сомневайся, красавица моя. Терпи, Като. Сильно не перетягивайся, задушишь чадо наше.
– Да уж, колико ради тебя терплю, милый мой. Всем рискую!
– Оба мы с тобой рискуем.
Екатерина нежно обвила его руками, крепко поцеловала.
– Ни о чем не жалею, свет мой, Гришенька. Орел мой! Будь, что будет.
– Будь, что будет, – повторил он за ней.
Перебирая его вьющиеся волосы, она спросила, пытливо заглядывая в глаза:
– Тем паче, что знаю я – ты меня спасешь.
– Жизнь за тебя положу, – без тени сомнения ответил Григорий.
Екатерина в благодарность паки крепко обняла его.
Идея с пожаром после нескольких ночей раздумий пришлась Великой княгине по душе. Она посоветовалась с Шаргородской. Та, недолго думая, предложила обратиться к Василию Григорьевичу Шкурину.
– Он живота своего не пожалеет, – сказала она. – Ради тебя, матушка, все сделает, и даже собственный дом свой подожжет.
– А не жаль будет ему, Екатерина Ивановна?
– И чего там жалеть? Выведет семью, сам запалит свой домишко, а уж ты, голубушка, опосля поможешь ему паки отстроить достойный дом.
Она поминутно что-то оправляла в одежде Екатерины, оглядывала ее фигуру с пристрастием.
– Что, Екатерина Ивановна, заметно я округлилась?
– Ничего, милая, ничего не видно. И не думайте. Да берегите себя, не ходите скорым шагом, как привыкли. Не приведи Господь, споткнетесь, упадете… Типун мне на язык, – шлепнула камер-фрау себя по губам.
Декабрь выдался суровым, на улицу невозможно было и носа высунуть. Орлов приезжал ночью, еле-еле шептал застуженным голосом. Она просила его не появляться, пока не пройдут сильные холода. Всякий раз он клятвенно обещал; но потом все равно приезжал.
– Ну, как ты нынче выдержала свой пост у постели больной? – спрашивал он.
– Как всегда. Уже который день она, бедняжка, еле дышит. Народу около нее хватает, многие в слезах.
– А что лекари?
– Медикусы пожимают плечами, говорят, возможно самое страшное.
Григорий, разомлев у жаркой керамической печи, едва держал глаза открытыми.
– Да-а, и ведь не так много ей лет…
– Месяц назад исполнилось пятьдесят два.
– Печально… Говорят, наследник буквально не дождется ее смерти? Граф Панин сказывал…
– Да, – перебила его Екатерина. – Безобразная сцена произошла. Мне уже поведали, как он обошелся с Никитой Ивановичем.
– Что Панин! Наш наследничек престола со всеми разговаривает, как ему заблагорассудится.
Орлов положил свою огромную ладонь на маленькую ручку Екатерины, нежно пожал ее.
– Хорошо, душенька, что ты там каждое утро. Люди видят твое доброе отношение к государыне, а сей шут, – Григорий мотнул головой в сторону покоев Великого князя, – скоро дошутится. Не станут русские терпеть царя без царя в голове.
– Не понимаю, о чем говоришь ты? Коли не поздоровится ему, то и мне несладко будет. Меня-то за ним отправят.
– Не отправят, – сердито проговорил Григорий. – Не допущу, дабы мать моего ребенка где-то мыкалась.
Она подошла к нему, села на колени. Дрожащими пальцами принялась гладить его темно-русые кудри, разрумянившееся лицо.
Орлов поднял на нее глаза и вздрогнул.
– Да ты, никак, плачешь!
Крепко обняв ее, он стал уговаривать ее успокоиться.
Екатерина отвернулась, быстро вытерла платком набежавшие слезы, вымученно улыбнулась:
– Гриша, сам понимаешь – положение мое самое что ни на есть безвыходное. Петр Федорович лютует. Слышала, хочет сослать меня в монастырь вместе с сыном. – Она всхлипнула, но, взяв себя в руки, успокоилась. Встала, сцепив руки, и прошла к своему креслу, шурша тяжелым платьем.
Григорий такожде встал, беспокойно прошелся по комнате. Подошел, присел перед ней на корточки.
– Не бойся, ничего плохого с тобой не случится. У тебя есть я – положись на меня! Ты же знаешь, я придумаю, как выйти даже из самого безнадежного положения.
Екатерина слабо улыбнулась.
– Но как? Ужели ты и в самом деле думаешь, что с двумя братьями сумеешь поднять армию? Или хотя бы гвардию?
Орлов выпятил губу, сказал самонадеянно:
– Да и один смогу, без братьев.
Екатерина всплеснула руками:
– Малейшая неувязка – полетят головы. И твоя, и моя, и наших друзей…
Орлов подошел, крепко прижал ее к себе одной рукой. Другой погладил по волосам, успокаивая ее.
– Все будет хорошо. Главное – родим дитя, а там нам и море по колено.
Он паки сел, усадил ее. Екатерина улыбнулась сквозь слезы.
В дверь постучали, и Екатерина, встав с колен Григория, разрешила войти.
Вошел Василий Шкурин.
– Ваше Высочество, будут ли какие-нибудь еще распоряжения?
– Нет, Василий Григорьевич. Благодарю вас. Ступайте домой.