Краем глаза она видела, как Григорий, уверенный в положительном исходе дела, самодовольно откинулся на кресло. Остальные вновь зашевелились, зашептались, стулья заскрипели, задвигались. Тихий гул нарастал – сенаторы переговаривались. Императрица поймала удивленный взгляд Никиты Панина. Волконский что-то шептал на ухо Голицыну, Глебов наклонился к Щербатову. Алексей Орлов ни на кого не смотрел, занятый какой-то бумагой, однако шрам на его лице покраснел – признак неожиданного волнения. Екатерина переглянулась с Григорием. Напряжение с его лица не сходило. Она же чувствовала себя спокойно, зная – чему быть, того не миновать. Что будет, то и будет. Она обвела всех взглядом. По большому счету, противниками оного брака были немногие, и те не стали бы выступать против, понеже боялись всесильного Орлова. Но вдруг встал Никита Панин. Заслонив своей огромной фигурой свет от окна, он выпрямился и произнес слова, ставшие известными всему свету:
– Императрица Екатерина Алексеевна может делать все, что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет нашей императрицей.
Каждое свое слово Панин акцентировал с таковой силой, что всем стало понятно: все так и будет. Граф Орлов побледнел. Пожалуй, впервые все оборачивалось не так, как он желал. Впервые он почувствовал, что ничего с оным поделать не может. Он не опустил глаза, но ни на кого не посмотрел. Императрица поспешила перейти к обсуждению следующих вопросов. После совещания Григорий подошел к Екатерине, поцеловал, как и все, поданную руку и, выйдя за дверь, незамедлительно уехал, не дожидаясь ее. Екатерина, стоя у окна за портьерой, проводила глазами его карету. Сердце неспокойно защемило: накатывала обида. Но, поразмыслив, она с облегчением вздохнула. По крайней мере, она сама себе хозяйка, никто ей не указ!
Княгиня Дашкова, год назад похоронив годовалого сына, весной родила паки сына в Москве, назвала его Павлом (ничего удивительного!), и Екатерина Алексеевна с цесаревичем Павлом Петровичем ездили крестить ребенка. В конце шестьдесят третьего года Дашковы вернулись в Петербург. События в Польше, связанные со смертью короля Августа Третьего и выборами нового, заставили князя Михаила Дашкова ехать туда командовать одним из отрядов. В конце следующего года он умер там от воспаления горла в возрасте двадцати восьми лет, о чем государыня Екатерина очень сожалела и в чем соболезновала княгине Екатерине Романовне. Положение Дашковой было далеко не легким. Ее отец и братья почти порвали с нею отношения, обвиняя ее не токмо в том, что она ничего не сделала, дабы устроить судьбу своей сестры, Елизаветы, но и в том, что она присвоила себе драгоценности, подаренные графине Елизавете Романовне императором. Чего не могло иметь место, понеже честность княгини Дашковой была неоспоримой. Совсем недавно княгиня уехала в Москву, к свекрови.
Завершался второй год царствования Екатерины Второй. Благодаря своей хитроумной дипломатии, ей удалось убрать из Курляндии саксонского принца Карла с тем, дабы место его занял законный правитель, опальный при Елизавете Петровне, герцог Эрнест Бирон. Естественно, Бирон отнесся к Екатерине Второй, как к своей благодетельнице. Но императрица понимала, что трон свой ей необходимо укрепить еще прочнее. Любой неверный шаг мог стоить ей короны. Вопрос замужества с Григорием Орловым отпал, и вдовствующей государыне стали нашептывать об арестанте номер один в Шлиссельбургской крепости, Иоанне Антоновиче. Дескать, жениху уже двадцать два года, и ежели обвенчаться с ним, трон сильно укрепится за нею. Она понимала, что сие было бы в русском духе – освободить несправедливо удерживаемого в крепости узника, дабы вернуть на принадлежащий ему по рождению престол. С ее стороны оный поступок оценил бы и народ, и церковь. Вестимо, она хотела царствовать одна, ибо полагала, что такою глыбой, как Россия, можно управлять токмо самодержавно, и всякое иное управление сей страной невозможно. Иоанн, без сомнения, подчинится ей, тем паче, что он не образован, не воспитан и на десять лет моложе нее. Она решила сама увидеть его: в самом деле, возможно, он вполне добрый молодец – вестимо не такой красавец, как Григорий, но что делать! Иногда необходимы жертвы ради дела. Тайный советник Никита Иванович Панин, выполняя секретный приказ императрицы, перевез узника в Мурзинку, имение недалеко от Петербурга.
Императрица сидела в просторной, почти лишенной мебели комнате, когда ввели туда Иоанна Антоновича. По просьбе Екатерины, Панин и капитан Ингерманланского полка Рысин вышли в прихожую. Перед императрицей мялся высокий, худой и бледный молодой человек. Он стоял, расставив ноги, робко смотрел на государыню кроткими голубыми глазами.
Екатерина задала ему несколько простых вопросов, на которые не получила хоть сколько-нибудь вразумительного ответа. Иоанн Антонович страдал косноязычием; пытаясь сказать слово, он сильно заикался и посему иногда придерживал нижнюю челюсть.
В обратный путь она пустилась в совершенно опечаленном настроении. Ей было жаль его, страшила ужасающая судьба ни в чем не повинного человека.
– Что скажете, Ваше Величество? – решился нарушить молчание Панин.
– Вы понимаете, граф, он совершенно больной человек. Неизлечимо больной!
– Да, вид у него ужасный.
– Не моя вина, что он дошел до такового состояния. Видимо, его здесь побивают… надобно запретить сие. Понятно, что ни о каком венчании не может быть и речи, – решительно изрекла императрица.
– Однако, Ваше Величество, в одном его существовании слишком много опасности для вашего трона, – осторожно заметил тайный советник.
– Понимаю, Никита Иванович. Поелику немедля для караульных капитана Власьева и поручика Чекина составьте секретную инструкцию о содержании арестанта, где укажите, что без письменного разрешения, подписанного лично моей рукой, арестанта никому не отдавать и не перевозить, а в случае желания завладеть им насильно, арестанта умертвить, но не отдавать, понеже, как сами понимаете, находясь в преступных руках, он может стать причиной гражданской войны и большого кровопролития.
Императрица помолчала, задумавшись и устремив взгляд в окошко кареты. Минуты через две продолжила:
– Такожде необходимо вести с ним богоугодные беседы, направлять его мысли к пострижению и иноческой жизни. Не век же ему сидеть взаперти.
Панин понимающе кивнул, восхитившись, как быстро и четко, а, главное, разумно выносит свои решения молодая императрица. Находясь рядом с ней, он ежеминутно чувствовал ее влияние на него, как на верноподданного, который старается не упустить ни единого слова из оброненных ею слов, поскольку каждое из них – на диво весомо.
– Нынче же, Ваше Величество, рескрипт будет отослан в гарнизон Шлиссельбургской крепости, – сказал он с готовностью.
Как в воду глядела императрица! Прошло некоторое время, и во время ее поездки в Ригу в Шлиссельбургской крепости появился некий Мирович Василий Яковлевич, подпоручик Смоленского пехотного полка. Совсем недавно он был адъютантом самого генерала Петра Ивановича Панина, но из-за дерзкого поведения и картежной игры потерял свою должность. Теперь он страдал от безденежья, питался в долг. Среднего роста, хилый и бледнолицый, он целыми днями раздумывал, как бы повернуть свою жизнь к лучшему. В голове назойливо крутились мысли о том, что он внук генерала Мировича, бежавшего некогда за границу с гетманом Мазепой и Орликом. Совсем иначе сложилась его жизнь, ежели б не оная их измена! Теперь гетманом – Кирилл Разумовский. А кто он? Никто! Нет, придет и его, Мировича, время!
Он слышал о безымянном заключенном в Шлиссельбургской крепости, где рота его Смоленского полка в свою очередь вступала в караул на несколько дней. Молва, передаваемая из уст в уста от ладожских рыбаков, торговок на каналах, что недалеко от Шлиссельбургской крепости, рассказывала о существовании таинственного узника, принца крови. Кое-что Василий давно читал – из того, что писалось в «Ведомостях». Узник сей взволновал Мировича необычайно. Он помнил, каковым путем достался трон двум последним императрицам. Ему думалось – почему же не учинить таковой же переворот для несчастного узника, тем паче, что в жилах оного течет кровь самого Петра Великого? Он, Василий Мирович вызволит настоящего императора из тюрьмы, тем самым обеспечит себе достойную жизнь и сделает благое дело: восстановит справедливость.
Дождавшись удобного момента, когда императрица Екатерина Алексеевна с генералом Петром Ивановичем Паниным и со свитой отправилась в путешествие по Лифляндии, он принялся за задуманное. Несмотря на то, что верный его друг, вместе с ним замышлявший освободить узника и возвести его на трон, случайно погиб, опрометчивый Мирович планов своих не изменил.
Он самолично написал Манифест для нового императора Иоанна Антоновича и ночью пятого июля сумел убедить подчиненных ему унтер-офицеров и солдат обезоружить и арестовать коменданта Шлиссельбургской крепости, Бердникова. Перестреляв стражу, предвкушая удачное завершение своего опасного предприятия, он сумел дойти до дверей, за коими томился Иоанн Антонович. Он не знал, что караульные Чекин и Власьев получили секретный императорский указ не отдавать узника, ежели подобный случай будет иметь место. Когда Мирович сумел проникнуть в камеру, Иоанн Антонович был уже ими убит. Вмиг осознав весь ужас своего положения, Мирович, вдруг обессилев, медленно присел на корточки перед убитым. Безумный взгляд не покидал его лица.
Стояло раннее летнее утро десятого июля. Голова молодого Мировича совершенно поседела. Видя такое положение дела, солдаты, бывшие с ним, арестовали его. Освобожденный комендант Бердников приказал взять его под стражу. Началось следствие.
Императрица Екатерина получила срочное донесение о Мировиче от Никиты Ивановича Панина. Брат графа Никиты Ивановича, Петр Иванович, состоявший в поездке при государыне Екатерине, весьма удивился своему бывшему подчиненному: никак не ожидал от него таковой прыти. Он рассказал о нем все, что знал. Получив сие известие, императрица Екатерина Алексеевна не показала никому своего истинного внутреннего состояния. Она уже побывала в Митаве, где ее торжественно и с искренним радушием встретил благодарный Курляндский герцог, старик Эрнест Бирон. Побывала и в Ямбурге, Нарве и Ревеле, где такожде была принята со всевозможным почитанием. Когда ей донесли о событиях в Шлиссельбурге, ей оставалось посетить намеченные мероприятия в Риге. Самообладание не покинуло императрицу. Екатерина Алексеевна такожде спокойно и внимательно выслушала в Риге доклады, расспросила о Юлии Менгден, фаворитке Анны Леопольдовны, умершей в заточении в крепости неподалеку от города, присутствовала на банкете местного дворянства. Очаровала всех своим вниманием и обращением.