Работы было много, и в помощь себе как Вяземский, так и Бибиков выбрали людей из депутатов. Вяземскиму, к примеру, помогали Федор Орлов, Всеволод Всеволжский и Петр Хитрово.
Свои доводы и пожелания в законотворчестве депутаты должны были излагать коротко и ясно и не более получаса.
Императрица не выпустила из виду и приезжавших в столицу губернаторов, дабы они имели право посещать заседания Комиссии и представлять депутатам свои соображения по устранению недостатков законодательства. В начале августа несколько депутатов, среди коих были князь Григорий Орлов и маршал Бибиков, желая выразить свою признательность, предложили императрице от имени всех депутатов Комиссии принять титул Великой премудрой матери Отечества. Приятно, безусловно, было получить таковое предложение, но императрица поручила вице-канцлеру князю Александру Михайловичу Голицыну заявить от ее имени:
«О званиях же, которые вы желаете, чтоб я от вас приняла:
1) на «Великая» – о моих делах оставляю времени и потомкам беспристрастно судить;
2) «Премудрая» – никак себя таковою назвать не могу, ибо один Бог премудр;
3) «Матери Отечества» – любить Богом врученных мне подданных я за долг звания моего почитаю, быть любимою от них есть мое желание».
Своему фавориту она сказала в раздражении:
– Надобно господам депутатам обсуждать и составлять законы, а не заниматься моей анатомией.
Григорий Орлов ответствовал ей тем, что охладел к своей депутатской деятельности и за все время работы в Комиссии выступил всего раз. Императрица, естественно, заметила оное его мстительное безразличие. Отметила она, что и остальные Орловы не отличались добросовестностью к порученному депутатскому делу.
Всех пятерых братьев Орловых избрали депутатами от уездов, где у них были имения. Григорий Орлов представлял дворян Копорского уезда Петербургской губернии.
В специальном «Наказе» для генерал-прокурора, такожде написанном рукой императрицы, Вяземскому рекомендовалось осуществлять особливое наблюдение за тем, чтоб «противного разуму, в пунктах наставления содержащемуся, Комиссией ничего сочинено не было». Там же государыня объясняла своему генерал-прокурору некоторые понятия теоретического характера, как их понимала она сама. Среди них – права божественного или святой веры, права народного; права государственного общего и другие права. В целях более эффективного наблюдения за работой Комиссии она рекомендовала генерал-прокурору иметь в качестве помощников четырех «знающих юрисконсультов». В особливо сложных случаях генерал-прокурор мог запрашивать мнения университета и Академии наук.
Новый, шестьдесят восьмой год прошел невесело для императрицы и ее окружения: конец года омрачили частые болезни цесаревича, а такожде Алексея Григорьевича Орлова. Уже седьмой год подряд Екатерина ждала подарок от почитателя, желавшего сохранять инкогнито, – золотое блюдо с оранжерейными персиками, грушами, сливами и прочими фруктами. Получая его, государыня радовалась как девочка и все выспрашивала у своих придворных, кто бы мог быть сей ее тайный поклонник. Она не могла угадать, но полагала, что им мог оказаться и Кирилл Разумовский, и Александр Строганов, и Алексей Орлов, и Никита Панин, и Бог весть еще кто.
Год и начался не лучшим образом: неожиданно заболела оспой и скоропостижно скончалась фрейлина, княжна Шереметьева. Екатерине пришлось выехать вместе со всем своим двором. Сие было большим неудобством, и государыня выражала неудовольствие.
– Бог знает, что творится на белом свете, – говорила она раздраженно фрейлине Протасовой и своей наперснице Перекусихиной, которые помогали ей переодеться перед сном. – Времени нет на основные государственные дела, а надобно переезжать. Все время страх, беспокойство за здоровье цесаревича Павла и всех остальных: не токмо придворных, но и всех подданных. Просто безысходность какая-то. Безобразие! Надобно с оным положением что-то делать!
Екатерина окинула ласковым взглядом своих подруг – Брюсшу, Королеву и Марию Саввишну.
– За вас боюсь. Не дай Бог подхватите сию заразу. Император Петр Второй умер от оспы.
Перекусихина замахала руками:
– Типун вам на язык, матушка моя. Чего вам в голову пришло? Меня моя жизнь не волнует, за вас, государыня, беспокоюсь. Не приведи Господь… – у нее пресекся голос, и она сердито посмотрела на Екатерину. – Надобно найти хороших докторов, даст Бог, найдется средство от распроклятой оспы.
Екатерина задумчиво тарабанила пальцами по низкому столику.
– Знаешь, Королева, как говорят в Германии? – обратилась она к Анне Протасовой. – Мало кому удается избежать оспы и любви.
Я хочу остаться той, которая не избежала любви, но избежала оспы. Как ты думаешь, сумею учинить таковое?
Глаза фрейлины налились слезами:
– Матушка моя, вестимо, сумеешь. Ты все сумеешь, токмо пожелай. – Она быстро вынула из рукава платочек, смахнула слезы. У Марии Саввишны такожде глаза были на мокром месте.
– Ну, полно вам, голубушки. Не плачьте. – Екатерина легла в постель, уставилась в расписной потолок. – Сказывают, есть средство – прививками специальными называются. Берут нитку и проводят по ранке больных оспой, стало быть – заражают нитку, и проводят ею по порезу на теле у здорового человека. Якобы сей человек слегка заболевает, но не умирает. И организм человека закаляется и заболеть оспой ему более не грозит.
Перекусихина слушала, затаив дыхание.
– Надо заняться сей болячкой как можно скорее, – вскричала она, перекрестившись. – Бедная, бедная княжна Шереметьева, дитя еще! Ах, кабы знали таковое средство!
Екатерина задумчиво кивнула головой.
– Слышала, будто английский король Георг и вся его семья сделали себе таковую прививку. Чем же я хуже?
– Так-то оно так, матушка – голубушка, но обязательно надобно вам сходить еще к чудотворной иконе.
– К той, что на Шпалерной?
– Да, к той, что в Петербург из Москвы привезла сестра царя Великого Петра, Наталья Алексеевна.
Екатерина оживилась.
– Да-да, слышала об оной истории. Надобно пойти вместе с Павлом. И вы с Анечкой с нами пойдете. Икона и в самом деле чудотворная. Говорят, много людей исцелила, многих защитила от бед.
– Чудотворная! И первая исцелилась сестра патриарха Иоакима Ефимия в прошлом веке, еще моя бабушка была жива. У нее много лет не заживала рана в боку.
Наутро императрица вызвала своего доктора, Роджерсона. Приказала ему найти где угодно такового медикуса, который смог бы сделать подобную прививку. В то же утро в Англию помчалась депеша в русское посольство к графу Ивану Григорьевичу Чернышеву (он уже год как находился там чрезвычайным послом), с наказом пригласить в Россию лучшего доктора, умеющего проводить подобные процедуры. Им оказался английский доктор Томас Димсдейл. Без промедления он прибыл в Россию вместе со своим сыном. Заодно императрица затребовала графа Чернышева назад в столицу: надобно было заниматься переоснащением и перевооружением флота, ибо турки, недовольные присутствием русских в Польше, по тайной указке союзной Франции намеревались объявить России войну.
Встретили доктора с распростертыми объятьями. Первым делом Димсдейл подарил императрице двух маленьких собачек-левреток, чему Екатерина Алексеевна весьма обрадовалась, поскольку к животным и птицам всегда была неравнодушна. У нее когда-то и болонка, и попугай, и канарейки поживали, одно время – белочка и обезьянка. Екатерина с большим интересом наблюдала, как в ответ на ее любовь к ним сия живность отвечала тем же.
Не откладывая, Димсдейл велел назавтра найти кого-нибудь из детей, болеющего оспой. Нашли семилетнего сына вахмистра Александра Маркова. Но сначала осторожный англичанин провел эксперимент с кадетами военного училища. Однако Екатерина, у коей все дни были расписаны по часам, не дожидаясь результата, потребовала провести прививку, как и назначила с самого начала, двенадцатого октября. Государыня отправилась в Царское Село, следом туда поехал и Димсдейл. Прививки императрице и наследнику сделали без промедления и почти безболезненно. Григорий Орлов сидел рядом, нахохлившись и страшно болезненно морщился, когда доктор проводил зараженной ниткой по надрезанному предплечью императрицы. Сам после оной процедуры, крепко поддерживая, отвел ее в спальню. Первую ночь после прививки императрица спала, как в забытьи. Проснувшись, она почувствовала, что температура поднялась, и ей не хотелось открывать глаза. Фрейлины, дежурившие у нее, разговаривали очень тихо. Императрица прислушалась. Послышался приглушенный голос Марии Перекусихиной:
– Она, сказывают, убила сто двадцать семь своих крепостных…
– Ох и лютая сия Салтычиха, – перебила ее такожде полушепотом Протасова. – Крепостных своих девок не токмо за косы таскала, так живьем волосы вырывала.
– Удивляюсь, – говорила фрейлина Полянская. – Мы ж с ней одного года. Муж ее умер, когда ей было двадцать шесть лет. Оставил ей столько богатства – поместья в Московской, Вологодской и, кажется, в Костромской губерниях. Живи себе!
– А огромный дом в Москве! Около Большой Лубянки и Кузнецкого моста…
– Как люди терпели таковое? – паки послышался возмущенный голос Перекусихиной. – Спасибо матушке-государыне Екатерине Алексеевне, она приняла челобитную в год, когда вступила на трон, а уж колико лет не могут найти концы.
– Я никак не могу поверить, – вновь вступила в разговор Протасова. – Оная Дарья же Салтыкова считалась высокородной дворянкой, ее уважали за набожность, за частое паломничество к святыням, она жертвовала деньги на церковные нужды и раздавала милостыню убогим.
– Не представляю, как она делала оное: просто подходила и избивала? – спрашивала сдавленным голосом Авдотья Полянская.
– Мой брат принимает участие в следствии, – сказала Перекусихина. – Он говорит, начиналось с претензий к прислуге – Дарье не нравилось, как помыт пол или выстирано белье. Озлясь, она начинала бить служанку. А била не чем-нибудь, а поленом, утюгом аль скалкой. Боже, какой ужас!