Брату Никите он написал: «…Нельзя быть без печали, но предаваться ей не должно. Бог есть Отец всех, имеет ли кто или не имеет отца на земле. У Него все живы. Чего недостаёт тому для утешения, кто имеет Отцом Бога? Надо только, чтобы мы старались быть истинными Его детьми, чрез веру в Него и чрез исполнение заповедей Его. Вот неисчерпаемый источник утешений».
И всё же ныло у самого сердце от невосполнимости утраты, от невозможности посоветоваться и услышать отцовское внушение, хотя бы и не был с ним согласен, повиниться перед отцом, ибо все сыновья только после рокового мига сознают, в чём и когда остались виноваты перед родителями.
В письмах он утешал мать, сам черпая утешение в уповании на волю Божию, в вере в неминуемое свидание в мире ином, когда вновь позовёт его батюшка: «Голубь мой ласковый, иди ко мне!»
Испытание было послано Филарету будто для того, чтобы укрепить его перед важным рубежом. Он с головой ушёл в дела академии, подготовку издания своего учебного курса церковной истории, по поручению государя руководил работами по переводу Священного Писания на русский язык.
Князь Александр Николаевич, у которого уже не было секретов от отца Филарета, ему первому открыл в феврале 1816 года волю императора, пожелавшего доставить и россиянам способ читать слово Божие на природном своём языке. Это было то самое, чего страстно желал сам Филарет, и неудивительно, что в созданном высшем переводном комитете он играл ведущую роль.
По его предложению начали дело с перевода Евангелий. Филарет еженедельно докладывал в комитете о ходе работ, защищал исправления от придирок архиепископа Серафима Глаголевского и архиепископа Михаила Десницкого, от замечаний Лабзина и нового голицынского работника Попова. Он же наблюдал за печатанием, вычитывая вечерами гранки и корректурные листы. Работали несколько человек. Евангелие от Марка переводил ректор Санкт-Петербургской духовной семинарии архимандрит Поликарп Гайтанников; Евангелие от Матфея – отец Герасим Павский; Евангелие от Луки – архимандрит Моисей, ректор киевской семинарии.
Сам Дроздов взялся за перевод Евангелия от Иоанна, видевшегося ему особенно важным и трудным для передачи на русском. Любимый ученик Господа апостол Иоанн не просто дополнял фактами уже имевшиеся описания жизни Спасителя, но и освещал искупительное значение Его миссии на земле. Передать сие требовалось с древнегреческого новым слогом русского языка, однако не столь легковесно, как сочинения новейших литераторов Батюшкова или Карамзина.
Теперь новый источник радости возник для Филарета. Во время богослужения он смотрел на молящихся с предвкушением того счастия, которое они обретут в чтении Божьего Слова. При поездках по городу он оглядывал спешащую деловую петербургскую толпу, думая всё о том же, как вдруг приблизится к ним Слово и просветит души и сердца их. Приходила подчас мысль, что, быть может, это и есть то главное дело, для совершения коего он и появился на свет. Мысль сия придавала новые силы и воодушевляла безмерно.
Немало времени отнимали, правда, консисторские заботы, текучка епархиальной жизни с неизбежными разводами и сомнительными браками мирян, перемещениями, спорами и провинностями священнослужителей. Филарет работал, не поднимая головы.
– Гляжу я на тебя и удивляюсь, – признался как-то его друг, архимандрит Иннокентий Смирнов. – Когда у тебя времени достай писать проповеди?
– Майские ночи короткие, – улыбнулся Филарет. – Ты, брат, не мог бы меня одолжить деньгами?
– Неужто недостаёт? – поразился Иннокентий. – Куда ж ты их деваешь?
– Матери посылаю, сёстрам, племянникам в Москву, – нехотя объяснил Филарет. – Иной раз в академии нужда какая откроется… Так по мелочам всё жалованье и утечёт. А тут прачкам надо платить и переписчикам… Так дашь?
– Тебе и архиерейского жалованья хватать не будет, – сказал Иннокентий, доставая кошелёк.
Слово было сказано. А на следующий день архимандрит Филарет посетил митрополита Амвросия вместе с другими наставниками академии. Только что в соборе был отслужен благодарственный молебен по случаю окончания второго курса и работники на ниве духовного просвещения ожидали архипастырского благословения на отдых. Настроение у всех было приподнятое, и никто, кроме Филарета, не обратил внимания на некоторую стеснённость владыки.
Побеседовав с профессорами, Амвросий отпустил их, а Филарета оставил.
– Посмотри, что я пишу! – кивнул владыка на стол.
Филарет подошёл и опустил глаза на большой лист бумаги.
То было представление о доставлении архимандрита Филарета Дроздова во епископы.
Он предполагал такое, но не так скоро и не таким образом; Митрополит смотрел на него с ожиданием.
– Ваше высокопреосвященство, если вы хотите иметь меня орудием своих действий, если я вам угоден, да будет воля ваша. Если же хотите наградить меня епископством, то это не награда, а подвиг. Наградами же я почтён превыше моих заслуг.
– Ну, уж это не твоё дело, – отрезал митрополит. – Можно было бы и подождать, кабы не тяготы мои… Тебе первому говорю: скоро подам государю прошение об увольнении на покой. Молчи!.. Слышал небось, как пересуживали мою промашку? Я ведь взял горностай, бывший на погребальном покрове императорской дочери, дабы не испортился он в сундуках. Государю донесли, что, дескать, митрополит на старости лет роскошествует, отделал облачение царским горностаем… И всего-то раз на Крещение вышел с ним, а поди ж ты… С князем я объяснился, да чувствую, неугоден стал. Придёт на моё место Михаил или Серафим, полагаю, что первый всё же, так вот и хочу укрепить твоё положение. Михаил из московских, да кто знает…
Большие дела скоро не делаются. Спустя более года, 5 августа 1817 года в Троицком соборе лавры проходила хиротония архимандрита Филарета во епископа ревельского. Участвовали в ней митрополит Амвросий, архиепископ черниговский Михаил и архиепископ тверской Серафим. Посмотреть на редкую церемонию собралось немало жителей Петербурга, однако царских особ не было.
Согласно церковному уставу, посвящение во епископа происходит по совершении Трисвятой песни. Протодиакон и протоиерей взяли Филарета под руки и подвели к царским вратам. За распахнутыми вратами к нему протянули руки владыка Амвросий и владыка Серафим.
Князь Голицын, при всём скептическом отношении к обрядовой стороне православия, всё же испытывал сильное волнение. Он мог находиться в алтаре, но предпочёл встать справа от амвона, чтобы давать пояснения знакомым. Впрочем, великолепие архиерейской службы и пение придворной капеллы захватили внимание всех без исключения.
Войдя в алтарь, Филарет опустился перед святым престолом на оба колена. На склонённую главу его возложили святое Евангелие, как повелось от времён апостольских. Трепетная тишина возникла в огромном храме. Слова читаемой над Филаретом двумя архиереями молитвы доносились до первых рядов молящихся. Со снятием Евангелия совершилось окончательное посвящение. При громком и радостном пении «Аксиос!» на епископа Филарета был надет саккос и возложено отличительное архиерейское облачение – омофор, на грудь повешена панагия.
– Всех священнических одежд семь, – пояснял князь быстрым шёпотом, – по числу семи действий Духа Святаго: стихарь, епитрахиль, пояс, нарукавницы, набедренник, фелонь, или саккос, и, наконец, омофор. Каждая одежда имеет особенное значение…
В этот миг епископ Филарет показался на Великом входе, и князь предпочёл прерваться. Ему одному было известно некоторое сомнение, которое испытал государь при утверждении кандидата на ревельскую епархию, и он гордился тем, что убедил императора. Впрочем, больших усилий не понадобилось. Александр Павлович оставался почитателем филаретовского красноречия, и Елизавета Алексеевна без похвалы не отзывалась о Дроздове. Мнение вдовствующей императрицы во внимание не принималось.
В службе наступил волнующий миг причащения, и большинство молящихся потянулось к новопоставленному архиерею. Голицын смотрел на Филарета и пытался прочитать его чувства за невозмутимым выражением лица. Рад ли он? Догадывается ли, какое место отводится ему в подготовляемом перевороте в деле духовного образования?.. Князя подчас обескураживала вечная невозмутимость Дроздова, сдержанность к дурным и хорошим новостям, но этому человеку он доверял полностью и безусловно полагался на его мнения. Пока он викарий санкт-петербургской епархии, а там будет видно.
Август месяц оказался счастливым для владыки Филарета, Спустя год после посвящения за заслуги перед церковью и отечеством он был пожалован орденом Святой Анны 1-й степени. В следующем августе именным высочайшим указом ему было поведено быть архиепископом тверской епархии и членом Святейшего Синода.
К этому времени в Синоде произошли перемены, Амвросия заменил ставший митрополитом санкт-петербургским Михаил Десницкий. Старика без особого почтения отправили в Новгород, причём при отъезде и унизили. Амвросий хотел было взять с собою несколько портретов, между другими и портрет князя Голицына, но эконом лавры ему сказал: «Портреты ваши, владыка святый, а рамки-то казённые». Так и остались портреты в опустевшей квартире.
Новый первоприсутствующий в Синоде к епископу Филарету был сдержан крайне, поначалу ограничивался лишь служебными разговорами. Как-то после доклада об академических делах вдруг предложил ему принять каменец-подольскую епархию. «Это второклассная епархия, владыко, – не колеблясь ответил Дроздов, – я же согласен и на меньшее». Десницкий отступил от своего намерения, когда же Голицын завёл речь о тверской епархии – не возражал.
Для самого владыки Филарета новое назначение принесло новые заботы и сильное огорчение. Пришлось расстаться с духовной академией, с которою сроднился накрепко, много сил и души отдав на постановку её работы – и в каких непростых обстоятельствах!.. Он упросил Голицына позволить ему задержаться в Петербурге для завершения дел на два месяца. Месяцы растянулись на год. Только в первых числах мая 1819 года он выехал в Тверь.