– Ваше сиятельство, и у меня к вам вопрос.
– Слушаю, слушаю, – любезно наклонил голову Голицын.
– Вы знаете, что мне поручено от Синода составление катехизиса. Работу сию принял с радостью…
– Кстати, знаете ли, что год назад государь предлагал написать катехизис покойному владыке Михаилу?.. Тот отказался, и я назвал вас. Но понадобилось согласие Серафима… Простите, я перебил вас.
– В книге необходимым станет приведение цитат из Священного Писания. Полагаю приводить их на русском языке, как делал это в своём толковании на Книгу Бытия. Не вызовет ли сие неудовольствия государя?
– Нисколько! – всплеснул руками Голицын. – Вы наш Григорий Богослов и Иоанн Златоуст, кто вам указчик? Работайте смело!
Филарет склонил голову перед чрезмерной лестью. Похвала такая опасна, не к добру. Он предчувствовал, что начатый труд немало принесёт ему скорбей… в коих князь окажется слабой защитой. Пусто так, но делать дело надобно.
Вскоре его опадения относительно Голицына отчасти подтвердились. Спустя месяц после его появления в столице из неё был выслан с жандармами Лабзин (после отступления князя отказавшийся от издания «Сионского вестника»). Повод мог быть сочтён равно и серьёзным и смехотворным. 13 сентября на собрании конференции Академии художеств президент Оленин предложил избрать в почётные члены академии графов Кочубея, Аракчеева и Гурьева. Лабзин подал голос:
– Ваше высокопревосходительство, людей сих я не знаю, и о достоинствах их в сферах художества не слыхал.
– Это знатнейшие лица в государстве, близкие к особе государя императора! – недовольно пояснил очевидное Оленин.
– Ежели те особы выбираются потому, что они близки к особе государя императора, – с почтительным видом мгновенно ответил Лабзин, – то я, как вице-президент академии, предлагаю избрать кучера Илью Байкова, который гораздо ближе к особе государя императора, нежели названные лица.
В конечном счёте Академия художеств пополнения не получила, а Александр Павлович, раздражённый шуточкой с революционным душком, уволил Лабзина от службы и сослал в город Сенгилей Симбирской губернии. Прямой связи с мистическим течением тут не было, но опытные люди поняли, что ветры в Зимнем дворце меняют направление.
Тем не менее московского архиепископа там ждал ласковый приём. Александр Павлович был особенно внимателен к Дроздову, хотя внешне старался это не слишком показывать, дабы не озлоблять его недоброжелателей, ревнивых к царской милости. Известно было, что московские проповеди владыки Филарета доставляются в Зимний дворец с самою малою задержкой и самодержец всероссийский нередко сидит над ними вечерами.
Государь остыл к идее христианской церкви, хотя и не спешил от неё отказываться. Всё более занимал его вопрос о личном спасении его самого, императора и раба Божия. В проповедях Дроздова Александр Павлович находил ответы на многие занимавшие его вопросы.
Правда, личное общение с владыкой Филаретом утомляло. Дроздов никогда не отделывался в беседе пустыми фразами, у него всякое слово имело определённый смысл, но если бы только смысл… Император признавался себе, что не решился бы пойти к Дроздову на исповедь, стать его духовным сыном. И не потому, что опасался непонимания. Этот маленький монах нёс в себе такую силу веры, так просто и твёрдо смотрел на дела житейские и духовные, ясно различая ложное и истинное, что невозможно было не соглашаться с ним, но и трудно было жить по его высокой мерке. Лукавя со всем светом, Александр Павлович не мог лукавить с Филаретом. Мало того что тот сразу понимал всё сказанное и несказанное, но… ему стыдно было говорить не всю правду… и всю правду тем более стыдно.
Коробило государя и то, что в глазах Филарета он угадывал полное понимание своего состояния и переживаний о причастности к убийству родного отца, о тщательно подавляемом сластолюбии, о любви к фразе… Памятливый на обиды, он помнил w тень улыбки на лице Дроздова, когда в голицынской церкви осенью 1812 года объявил, что готов отпустить бороду и жить с мужиками в Сибири ради победы над Наполеоном – а ведь то была не ложь, а действительный порыв сердца… хотя Александр Павлович решительно не представлял себя с бородою.
Мало кто знал, разве что князь Голицын догадывался, какое большое место занимает владыка Филарет в мыслях государя, как доверяет он сорокалетнему архиерею.
К началу 1823 года катехизис был подготовлен, просмотрен епископом ревельским Григорием и владыкой Серафимом. В свет он вышел в мае, и вскоре потребовалось второе издание – так быстро расходилась книга. За понесённые труды государь наградил архиепископа московского орденом Святого Александра Невского.
В разнообразных хлопотах время бежало быстро. В середине лета владыка Филарет просил у государя увольнения во вверенную ему епархию на два года. Он не только ощущал свою вину перед москвичами, оставленными им хотя и по основательным причинам, но слишком надолго. Его тяготило числиться архиереем, хотелось самому каждодневно служить в московских храмах, заниматься консисторскими делами, наведываться в родную лавру… тем более что атмосфера в Петербурге сгущалась.
Борьба против Библейского общества и духовного министерства продолжалась. Первоприсутствующий в Синоде по-прежнему занимал позицию неопределённую, не выступая прямо против Голицына, но давая понять его противникам, что склоняется на их сторону. Обе партии желали активности московского архипастыря, а его эта потаённая грызня тяготила.
Договорившись загодя, Дроздов отравился к князю на Фонтанку, В странном доме жил Голицын. Внизу располагалось министерство, выше квартира князя, а ещё выше жили доверенные чиновники. Иной раз в подъезде сталкивались высокие духовные лица в монашеских одеждах и легкомысленные франты, пришедшие к Александру Ивановичу Тургеневу, бывшему не только директором департамента, но и известным всему Петербургу вечным хлопотуном по множеству и пустейших и важнейших дел. Он умудрялся занимать одновременно два-три места в разных учреждениях, оправдывая своё бездействие в одном огромной занятостью в других, но жалованье исправно получал во всех. Через Тургенева князь узнавал все литературные новости, благодаря ему же снабжал Филарета последними номерами журналов. Словом, дом был сущим Ноевым ковчегом.
– Благословите, святый владыко, – склонил голову князь при виде архиепископа. – Прошу садиться. Сразу объявляю вам, владыко, волю государя: он изъявил соизволение на ваше увольнение. Его величество, правда, счёл срок два года слишком продолжительным… Сами знаете, дела в Синоде сейчас тонкие, и государю хотелось бы быть уверенным… словом, избежать любых неожиданностей. Как бы то ни было, бумага подписана! Вы могли бы завтра же отправляться в любимую всеми нами московскую глушь, если бы не одно обстоятельство… Чаю не желаете ли?
Он позвонил, и лакей внёс заранее закипевший серебряный самовар (князь знал, что Дроздов не любит очень горячий чай). Лакей разлил чай в белые тонкостенные чашки, поклонился и вышел.
– Угощайтесь, владыко, – радушно пригласил хозяин. – Лимон, сухарики… Ох, болван, зачем молочник поставил в постный день! Простите… Вот, кстати, не видели, верно, «Литературные листки»? Очаровательное стихотворение Александра Пушкина «Птичка». Я вам рассказывал, сколь недоволен был государь его возмутительным вольнодумством, по рукам до сих пор ходят его сочинения прямо кощунственные, а всё же таки открылось у него сердце и доброму.
Князь надел очки, взял газетный лист и с чувством прочитал:
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать!
А помните, как владыка Серафим предлагал его прямо в Соловецкий монастырь отправить? Но в наш просвещённый век за души и умы следует бороться не церковной ссылкой…
Дроздов слушал, потихоньку попивая чай. Он давно привык к говорливости князя, но сейчас хотелось слышать разъяснение странного полуразрешения на отъезд.
– Признаюсь, владыко, я взволнован. Вы поймёте почему… Но прежде прошу вас о строжайшей секретности!
Дроздов удивлённо поднял брови.
– Простите мне, святый отче, эти слова, но я в точности исполняю волю его величества. Итак, дело, которое вам доверяется, известно лишь самому государю, государыне, императрице-матери и двум великим князьям – наследнику-цесаревичу Константину Павловичу и Николаю Павловичу… Кроме них, об этом будем знать только мы с вами. Константин не так давно официально развёлся с женою и вступил в брак с этой полькой. Между нами говоря, он в Варшаве совсем ополячился!.. Государь дозволил ему вступление в брак с условием отказа от престола, и он согласился, променяв русский престол на смазливую паненку!.. Из этого вытекают важные государственные последствия. Хотя дело сие сохраняется в тайне, но следует оформить на бумаге происшедшие перемены.
Князь встал из-за маленького столика и вышел из гостиной в кабинет. Вернулся он скоро с небольшим кожаным портфелем, откуда достал запечатанный конверт.
– Здесь, владыко, собственноручное письмо цесаревича с отречением от наследования престола. Государь повелел поручить вам написание проекта высочайшего манифеста о назначении наследником всероссийского престола великого князя Николая Павловича.
Дроздов был поражён открытой ему новостью. Как ни привык он уничижительно смотреть на суету государственной машины, но тут оказывался непосредственно причастным к будущему России, к судьбе династии, стоящей во главе огромной страны. «Помоги, Господи!» – мысленно помолился он.
– Вам надлежит написать проект, коий через меня будет доставлен государю. Возможно, потребуются поправки. Окончательный текст акта останется в тайне, доколе не придёт время приведения оного в исполнение. Храниться ему надлежит, по мысли государя, в московском Успенском соборе с прочими царственными актами. Вручаю вам бумага! – С непривычно строгим видом князь передал конверт архиепископу.