Фотий стал писать лично государю. Свои письма он передавал через обер-полицмейстера Гладкого и генерал-адъютанта Уварова, который жил во дворце и был доверенным лицом государя. Первое послание он отправил 12 апреля 1824 года, второе 19 апреля, третье 29 апреля.
Фотий верно понял умонастроение государя, а что не понял, ему растолковали в гостиных. «Как пособить, дабы остановить революцию? – задавался он вопросом в третьем послании. – Надобно: а) уничтожить министерство духовных дел, а другая два отнять от настоящей особы; б) Библейское общество уничтожить на том основании, что Библий напечатано много и оне теперь не нужны; в) Синоду быть по-прежнему, и духовенству надзирать за просвещением, не бывает ли где чего противного власти и вере; г) Кошелева отдалить, Госнера выгнать, методистов выслать хотя бы главнейших…»
Ждали реакции государя, но тот молчал. Однако в день Пасхи он не принял Родиона Кошелева с обычным поздравлением. Кошелев поспешил рассказать о неприятности Голицыну. Князь задумался. Он не всё знал, но чувствовал, как подкапываются под него враги во главе g графом Алексеем Андреевичем, которого государь ценил за бескорыстие и непричастность к мартовскому перевороту. Аракчеева князь сдержать не мог, а вот не допустить к государю митрополита было необходимо.
Приехав в день Пасхи в лавру с поздравлениями, Голицын как бы между прочим обмолвился владыке, что император уехал в Царское Село и приёма не будет. Серафима это озадачило. Планы недругов князя были согласованы, и митрополит должен был нанести последний удар в разговоре с государем. Теперь же наступила неопределённая пауза… Опасно…
Тут доложили о приезде графини Орловой-Чесменской. Владыка поделился с ней своим огорчением, а графиня Анна удивлённо подняла брови:
– Да я только что видела государя на Царицыном лугу!
– Вот оно что… Но утренний выход я пропустил, а день моего доклада не скоро…
– Так поезжайте прямо сейчас! – посоветовала графиня. – Если с поздравлением, можно без всяких докладов.
Митрополит и отправился. Александр Павлович встретил его ласково.
– Ваше величество! – решительно начал митрополит. – Потребны меры неотложныя и скорыя против нарастающего зла. Своим указом вы запретили все тайные собрания, но осталось Библейское общество… Мирские люди в еретическом платье, из разных сект хотят уничтожить православие. Выдумали какую-то всемирную библейскую религию, распространяют еретические книги, и все помышляют, что дело идёт без высочайшей воли… а во главе стоит князь Голицын!
– Владыко, – миролюбиво отвечал император, – вас кто-то настраивает против князя. Он истинный христианин.
– Не смею возражать, ваше величество. Однако именно он явно разрушает церковную иерархию, покровительствует Татариновой, Госнеру…
– Князь не подданный мой, а мой друг. Я не имею возможности переубедить его.
– Вы, ваше величество, имеете возможность почтить князя всячески… Он управляет в трёх местах, а действует во вред и православию, и просвещению… разве что на благо почтового ведомства…
Александр Павлович всё понял, но ясного ответа не дал, хотя и горячо поблагодарил за предупреждение и раскрытие зла. Наслышанный о скрытности императора, митрополит Серафим уже сожалел о своей горячности. А ну как удалят не князя, а его самого? Но обратного хода не было.
Голицын тут же узнал о встрече и поспешил… к Фотию!
Отец архимандрит жил в доме графини Орловой. Князя знали, и потому он прямо прошёл в кабинет, где прошив дверей, у поставленного зачем-то аналоя, со значительным видом стоял Фотий.
Князь, по обыкновению, хотел принять благословение, но отец архимандрит остановил его.
– Прежде не дам благословения, покуда не отречёшься от богоотступных дел своих! Покровительствовал иностранным лжеучителям? Они восстают против церкви и престола!
– Отче Фотие, – спокойно отвечал князь, – ты отлично знаешь, что действовал я по воле государя. Теперь же невозможно возвратиться назад.
– Поди к царю! – грозным голосом возопил Фотий. – Стань пред ним на колени и скажи, что виноват, что сам делал худо и его вводил в заблуждение!
Всегда приветливое и улыбчивое лицо князя; изменилось. Он отбросил сдержанность, ибо резкость монаха переходила все границы приличия.
– Какое право имеешь ты говорить со мною таким повелительным тоном?
– Право служителя алтаря Божия! – с остановившимся взором твёрдо отвечал; Фотий, не страшась в эту минуту ничего. – Могу в случае упорного пребывания твоего в злочестии предать тебя проклятию!
– Остановись, отче! – сердито закричал Голицын, – Увидим, кто из нас кого преодолеет!
Потеряв свою степенность, он в гневе выбежал из кабинета, а вслед ему Фотий громко возглашал:
– Анафема! Да будешь ты проклят!
В шестом часу вечера тою; же дня митрополиту привезли вызов от государя. Нерешительный старик вновь заколебался и заговорил о телесной слабости, но Фотий сам: под руки: свёл его в карету, захлопнул дверцу и приказал кучеру ехать прямо во дворец, Он остался в лавре ждать возвращения владыки: Суетившийся Магницкий предложил на всякий случай проследовать за митрополитом, и Фотий позволил.
Часы пробили восемь, девять, десять ударов… В распахнутую форточку из лаврского сада доносился; свежий! дух земли, набирающей силу зелени и свежего речного ветра. Это раздражало монаха, привыкшего к тёплой духоте кельи, но Фотий боялся пропустить возвращение митрополичьей кареты. Он сел на широкий подоконник в кабинете митрополита и всматривался в ночной мрак, напрягаясь при всяком стуке. Пробило: полночь.
Секретарь митрополита высказал догадку: не засадили ли почтенного архиерея за чрезмерное усердие куда подальше? «Не захворал ли со страху?» – подумал Фотий, не допуская мысли, что государь может переменить своё мнение.
В это время кавалер владимирского ордена ёжился от свежего ветра с Невы под аркою Главного штаба. Магницкий и хотел бы подойти поближе ко дворцу, дабы не пропустить нужную карету, но опасался внимания караула.
В первом часу пополуночи в ворота лавры тихо въехала карета, а за нею Магницкий на извозчике. Задремавшие Фотий и секретарь их не сразу и заметили.
Владыка Серафим молчал, был тих и видом усталый безмерно. Он потребовал переменить бельё, мокрое от пота. Фотий не спускал с него глаз.
– Все, слава Богу, хорошо, – повернулся к нему митрополит. – Слава тебе, Господи!
Князь Александр Николаевич к утру следующего дня знал о происшедшем. Искушённей в придворной жизни, он не колебался в своём решении. Следовало пойти навстречу воле государя и, отдав уже потерянное, сохранить высочайшее благоволение. К часу пробуждения Александра Павловича он был в Зимнем дворце. Камердинер предупредил, что у государя болит нога, но доложил.
Голицын вошёл в императорский кабинет и увидел государя, полулежащего на узкой походной кровати. По обыкновению, Александр Павлович усадил его справа от себя, у маленького столика.
– Слушаю тебя.
Голицын глянул в поблекшие голубые глаза, ощутил настороженное ожидание царя и, коротко вздохнув, заговорил:
– Давно уж, государь, собираюсь я с духом, чтобы осмелиться доложить вашему императорскому величеству о желании моём уволиться от всех моих должностей. Я чувствую, что на это пришла пора.
– А я, любезный князь, – с облегчением перебил его Александр Павлович, – хотел объясниться с тобою чистосердечно. В самом деле, – вверенное тебе министерство как-то не удалось. Я думаю уволить тебя от звания министра и упразднить это сложное министерство. Но принять твою отставку я никогда не соглашусь.
– Государь! – с чувством облегчения (всё уже позади!) и чувством горечи (свершилось!) произнёс Голицын, – Я устал, прошу вас…
– Нет, никогда! – с тем же чувством облегчения отозвался император, не любивший тяжёлых сцен. – Ты верный друг всего моего семейства и останешься при мне. Я прошу тебя оставить за собою звание члена Государственного совета и директора почтового департамента. Так я не лишусь твоей близости, твоих советов.
И они расцеловались, взаимно довольные друг другом.
15 мая 1824 года последовал высочайший указ об отстранении князя Голицына от управления министерством духовных дел и народного просвещения, о разделении их вновь на два ведомства и ведении дел по прежним порядкам.
«Благовестую вам радость велию! – писал митрополит Серафим московскому первосвятителю. – Господь Бог услышал наконец вопль святыя церкви своея и освободил ея от духовного министерства, сего ига египетскаго, под коим она несколько лет стенала…»
Митрополит, однако, не счёл нужным сообщить о вдруг возникших сомнениях относительно филаретовского катехизиса. У него на столе лежало несколько отрицательных отзывов, из коих самым значимым был отзыв отца Фотия: «…Во граде святаго Петра есть многа вода: 1) Едина река Нева, и как в ней добра и чиста вода! У ней три рукава главныя, не беда, если есть и прибавка истоков ея. 2) Есть и канавы, три или четыре, или более, не ведаю. Но что в них за вода? Вода, но канавная. Какова? Всяк знает про то. 3) Что река Нева, то Катехизис Петра Могилы, яко в трёх рукавах, в трёх частях своих о вере, надежде и любви. А что канавная вода, то новоизданный Катехизис, но пьют люди и канавную воду…»
Часть четвёртаяМосковский архипастырь
Глава 1Катехизис
Дела епархиальные шли своей чередой, а над головою московского владыки нависла туча, пришедшая из Петербурга. Казалось, устранение Голицына умерит усердие его противников, стремившихся, судя по всему, лишь отодвинуть князя от трона. Как бы не так! Отныне их мишенью становился архиепископ Филарет. В повседневных заботах своих волею или неволею помнил об этом владыка.
В марте 1824 года дворянскую Москву взволновала смерть графини Лизы Ростопчиной, младшей дочери отставного генерал-губернатора. Пойдя внешностью не в батюшку, Лиза была красавицей, а от отца унаследовала искренность и пылкость чувств. Всего второй год выезжала она в свет, но обратила на себя общее внимание. Кумушки судачили, что после замужества двух старших сестёр на её долю достанется невеликое приданое, но в том, что за предложениями дело не с