Владыка не ощутил радости от получения высшего в империи ордена. Воля Провидения поставила его на видное место в церковной и государственной жизни, но лишь наивные люди могли думать, что место это удобно в житейском плане. На вершине горы человек ближе к солнцу, но там сильнее он чувствует его жар, там ощутимее ветры и бури, там постоянно витает опасность низвергнуться в пропасть… Совсем непроста была жизнь святителя, подвергавшегося множеству соблазнов и искушений, то чрезмерно хвалимого, то несправедливо осуждаемого, подверженного по человеческой своей природе слабостям, приступам отчаяния, мыслям о тщетности своих усилий, – о том знал лишь его духовник. Но каждодневно силою молитвы Филарет преодолевал свои телесные недуги, страх перед непониманием власти и осуждением людской молвою. Ибо сказал некогда царь Давид: Не ревнуй лукавнующым, ниже завиди творящым беззаконие. Зане яко трава скоро изсшут, яко зелие злака скоро отпадут. Уповай на Господа и твори благостыню…
Часть пятаяСвятейший Синод
Глава 1Отцы настоятели
Зима 1831 года выдалась для отца Антония трудной. Пустынь под его управлением процветала, от начальства он был награждён набедренником и палицею, многие из паломников просили его стать их духовным отцом, однако видимое признание успеха перестало радовать. Беспокоило его не опасение впасть в самодовольство и самопревозношение, ибо множество каждодневных мелких, но неотложных забот не давали возможности покоиться на лаврах. В душе зрела потребность чего-то нового. Чего – он не знал.
На Рождество приехала навестить мать. Естественное чувство радости и гордости от выпавшего сыну жребия стало для неё привычным, и в этот приезд она удивила его другим. Помнилось, мать была не слишком богомольна, с годами же возросло не только её усердие в молитвах, но и проявился какой-то новый, строгий взгляд на церковь и служение сына. «Это ли удаление от людей? – вслух рассуждала она, видя в приёмной сына толпу ожидающих. – Это ли отречение от мира?» «Матушка, – убеждал отец Антоний, – да ведь мы обязаны служить ради спасения людей!» – «Украшением церквей и усладительным пением не спасёшь! Бога бояться надо!» – отвечала мать.
Настоятель пустыни не пытался переубедить её, но невольно задумывался о возможном противоречии между внешним порядком и глубинным духом аскетического делания, и усиливалось в его душе беспокойство…
Вдруг возникло убеждение, что он совершил всё отведённое ему Богом в жизни земной. А коли так – оставалось дожидаться смерти, освобождения от тяготившей его оболочки. Он не страдал особенными недугами, больные ноги не в счёт, то удел всех монашествующих от непрестанных молитв. Он не испытывал ровно никаких огорчений или потрясений, но необъяснимое чувство конца этой жизни прочно поселилось в душе.
По нескольку раз в году ходил отец Антоний в Сэров для бесед с преподобным Серафимом. Впрочем, и другие Саровские старцы полюбили высокогорского настоятеля и особенно его привечали. На Рождество 1832 года до Высокогорского монастыря донеслись слова батюшки о скором конце его земной жизни. Сердце отца Антония отказывалось этому верить, однако он решил не откладывать встречу с батюшкой. Он отправился в Сэров в начале января, рассчитывая вернуться до Крещения.
Приехав в обитель к вечеру и никуда не заходя, отец Антоний направился прямо к келье старца, но, не доходя до неё, встретил некоторых из братии, остановивших его.
– Батюшка ещё не возвращался в монастырь.
– Где же он?
– В своей пустыни.
– А когда вернётся?
– Да кто ж знает…
Между тем быстро темнело. Отец Антоний топтался у входа в братский корпус, решая, оставаться ли в Сарове (ибо в пустыни батюшку нельзя было беспокоить) или возвращаться к себе, отложив беседу с батюшкою на потом. «Буду дожидаться!» – решил Медведев и в это мгновение услышал чей-то голос:
– Вот отец Серафим идёт!
Старец медленно шёл в обыкновенном своём балахоне, согнувшись, с мешком за плечами, тяжело опираясь на топор. Тёплая волна радости, как и всегда при виде преподобного, окутала отца Антония. Он тотчас подошёл и поклонился.
– Что ты? – с обычной ласковостью, но и устало спросил старец.
– К вам, батюшка, со скорбной душою!
Быстро глянул старец в глаза настоятелю.
– Пойдём, радость моя, в келью.
Там было холодно, но батюшка не позволил отцу Антонию растопить печь. Он зажёг свечи перед иконами, присел на обрубок дерева, заменявший ему стул, и поднял удивительные свои глаза на Антония. Согбенный старичок в старом, потёртом балахончике будто исчез. Высокогорский настоятель видел его и даже мог дотронуться до худой руки, но иное выступало, трудно определимое человеческими словами, – воплощение света, мира и радости.
От десятков свечей в келье быстро потеплело. Обстановка её была знакома отцу Антонию, и её аскетическая простота всякий раз вызывала в нём мысль о неисчерпаемом духовном богатстве старца.
Отец Антоний стоял на коленях перед преподобным Серафимом. Глаза их находились вровень, но трудно было начать говорить. Давно уж не знал слёз строгий отец настоятель, но тут они вдруг полились из его глаз неудержимо, как в детстве от несправедливого наказания, как в юности после разлуки с княжною…
– Что ты? Что ты, радость моя?.. – ласково спросил старец.
– Батюшка, умоляю вас, скажите мне откровенно, свершится ли со мною то, что внушают мне скорбные помыслы? Мысли о кончине не оставляют меня! Не приближается ли в самом деле смерть моя?
Старец слушал его без всякого волнения и взял в свои руки его правую ладонь. Отец Антоний смог преодолеть вырвавшуюся невольно волну страха, далее говорил уже спокойнее:
– Сижу ли я в келье, выйду ли в монастырь, мне все представляется, что последний раз вижу обитель. Из сего заключаю, что скоро умру. И потому уже указал место своей могилы… – Тут голос его дрогнул, но отец Антоний преодолел слабость и твёрдо продолжил: – Желаю знать о смерти единственно для изменения жизни моей, чтобы, отказавшись от должности, посвятить оставшиеся дни свои безмолвному вниманию. Конца жизни сей не страшусь, только…
Всё так же держа руку настоятеля, старец с любовью смотрел на него, ожидая продолжения, а когда голос Антония пресёкся, заговорил сам:
– Не так ты думаешь, радость моя, не так! Со своею обителью ты расстанешься, верно. Промысел Божий вверяет тебе обширную лавру.
– Батюшка! Эго не успокоит меня, не усмирит моих помыслов, – жарко взмолился настоятель, понявший слова преподобного иносказательно, как о обители небесной, – Скажите мне прямо: близка ли кончина моя? Мирно и благодарно приму ваше слово!
С улыбкою ангельской, глядя глаза в глаза, преподобный Серафим повторил:
– Неверны твои мысли. Я говорю тебе, что Промысел Божий вверяет тебе лавру обширную.
– Где же Высокогорской пустыни быть лаврою? – поразился отец Антоний, наконец осознавший слова старца – Дай Бог, чтобы не сошла ниже.
Преподобный осенил себя и настоятеля крестным знамением и ласково попросил:
– Ты уж милостиво принимай в лавре-то братию Саровскую…
– Батюшка, – в изумлении повысил голос отец Антоний, – кто захочет приходить из Сарова в Высокогорскую пустынь? Впрочем, я и так всегда принимаю и готов делать всё, что вам угодно.
– Не оставь сирот моих… – Старец говорил столь же ласково, но взгляд его будто ушёл вглубь себя, прозревая нечто ещё неведомое людям. – Не оставь их, когда дойдёт до тебя время.
Поняв, что услышал всё, что должен был услышать, отец Антоний бросился в ноги старцу, обнял его и долго плакал. То были слёзы облегчения и радости, но самые разные чувства вдруг ожили в душе тридцативосьмилетнего монаха. Он и недоумевал, и начинал ожидать чего-то… Как?! Неужели преподобный прорицал о своей кончине?.. Антоний поднял отуманенный слезами взор на старца.
– Поминай моих родителей Исидора и Агафию… Покоряйся, милый, во всём воле Господней… Будь прилежен к молитве. Строго исполняй свои обязанности, но будь милостив и снисходителен к братии. Матерью будь, а не отцом к братии. Вообще ко всем будь милостив и по себе смиренен… Смирение и осторожность есть красота добродетели.
Старец приподнялся, обнял отца Антония и благословил его висевшим на груди крестом.
– Теперь гряди во имя Господне, радость моя. Время уже тебе. Тебя ждут.
Взволнованный отец Антоний вышел из братского корпуса и велел послушнику:
– Запрягай, возвращаемся в обитель!
Вздохнул невольно Никифор: что за срочность, отчего не остаться на ночь, но слово настоятеля – закон.
Согревшаяся и отдохнувшая лошадка бодро трусила по накатанной дороге. Луна то пряталась за рваные тучи, то открывала глазу убранные белым покровом поля и рощи. Тихо было. Вдруг показалось, что всхлипывает возница.
– Ты что это, Никифор? – окликнул послушника отец Антоний.
– Да как же, батюшка! Как приехали, по дороге к конюшне встретил я идущего из леса отца Серафима, он и говорит: предстоит вам разлука с вашим настоятелем!..
«Так чего же ждать мне? – вновь поразился отец Антоний. – Смерти или…»
В начале февраля владыке Филарету сообщили из лавры о внезапной болезни архимандрита Афанасия. Болезнь не казалась опасною и не вызвала беспокойства ни в обители, ни в Москве.
23 февраля ректор духовной академии архимандрит Поликарп зашёл проведать больного.
– Что, брат, всё лежишь? – бодро спросил он. – А я тебя пришёл звать к себе на именины!
– Сегодня я зван на другой праздник, – тихим, но ясным голосом отвечал отец Афанасий. Лицо его будто просветлело, было радостно, а взгляд несколько отрешён, – Оттуда уже не ворочусь к вам…
Смутился на мгновение отец Поликарп и не нашёлся что ответить. Решил, что утром навестит болящего.
А уже поздним вечером, когда в покоях отца ректора раскрасневшиеся гости принялись за последнюю чашку чаю, с лаврской колокольни послышались удары большого колокола.