– Увы, я халиф на час, – печально улыбнулся Сербинович. – Сегодня назначен новый обер-прокурор – граф Толстой.
– Что за человек?
– Знатной фамилии, богат, очень набожен. Он протеже императрицы.
– Так-так… А какие у них отношения с московским Филаретом?
– Кажется, никаких отношений нет вовсе. Они знакомы, и всё.
– Выходит, я знаю больше вас. Граф Александр Толстой относится почтительно к московскому митрополиту, однако не во всём ему сочувствует. Граф крайне уважителен к монашествующим и полагает, что московский Филарет многое делает для показа. Вы подскажите ему, что киевский Филарет – истинный монах, всегда был далёк от высшей власти и истинный ревнитель православия… – Поднятый палец подчеркнул важность сказанного. – Постарайтесь хотя бы придержать положительное решение, а там оно само сойдёт на нет. Постепенно русским схизматикам надоест их непонятная Библия, и они неизбежно станут обращаться к нам, к твердыне римской церкви… Я навещу вас вскоре.
Он протянул Сербиновичу руку, которую тог почтительно поцеловал, чего между приятелями, конечно, быть не могло.
24 сентября в здание Синода вошёл граф Толстой. Он был встречен членами Синода во главе с новым первоприсутствующим митрополитом Григорием Постниковым. После молебна граф произнёс небольшое слово, в котором, к радости и удивлению архиереев, цитировал Писание и отцов церкви. Поблагодарив всех за поздравления, новый обер-прокурор перешёл в свой кабинет, куда позвал для передачи дел Сербиновича.
Не первым, но и не последним, между доносом о недостойном поведении одного провинциального архиерея и вопросами синодальной типографии, было сказано и о проекте Филарета.
– Погодите, погодите, – остановил граф старательного докладчика на перечислении сумм, уплаченных за бумагу для типографии. – Вы сказали о проекте Филарета. Какого Филарета и что за проект?
– Московского высокопреосвященного митрополита Филарета проект о желательности перевода Библии на русское наречие. Осмелюсь заметить, проект не новый, отвергнут был в царствование покойного государя Александра Павловича при высокопреосвященнейшем Серафиме, в царствование покойного государя Николая Павловича при нём же. Отпечатанные русские переводы Нового Завета были изъяты в 1824 году по высочайшему повелению.
– Об этом мне говорил сам владыка Филарет перед моим отъездом, – услышал испуганный Сербинович, – Поясните только, этот Проект высокопреосвященного или Синода?
– Так что, ваше высокопревосходительство… Синод был в Москве в то время, когда проект составлялся, однако подписи стоят одного владыки Филарета и заштатного владыки Евгения Казанцева… Он почти слепой! – со значением добавил Сербинович.
– Насколько я знаю, владыка Евгений не за штатом, а член Синода.
– Виноват, оговорился.
– Ну ладно. Как вы поступаете с бумагами, написанными от имени Синода на высочайшее имя? – спросил граф.
– Тут, ваше высокопревосходительство, путь один: просить мнения старейшего и мудрейшего нашего архиерея, митрополита киевского.
– Да, я о нём слышал только хорошее, – согласился граф. – Так вы отправьте проект Филарета в Киев, а я ещё от себя напишу.
Почти двадцать лет киевской митрополией управлял Филарет Амфитеатров. К старости он оставил богословские занятия, заботы епархиальные возложил на викариев, которым доверял полностью, делами лавры бессменно занимался его наместник Иоанн, хотя последнее слово во всех важных делах оставалось за митрополитом.
В епархии его любили, и трудно определённо сказать за что. По слабости здоровья служил он мало, редко появлялся на торжественных церемониях, но уж коли служил – вся церковь лила слёзы от умиления, уж коли где появлялся (в университете на экзамене, в иконописных мастерских, на Днепре в праздник Богоявления) – все радовались от одного лицезрения почтенного старца, с ангельскою кротостию и добротою раздававшего благословение уличным мальчишкам, чиновникам, духовенству, хмурым хохлам, приехавшим на базар, купцам и скромным мещанам, не пропуская никого. В Киеве его любовно называли «наш милый дидулю».
20 ноября владыке Филарету передали письмо от нового обер-прокурора и приложенный к нему пухлый пакет.
«…Первое депо, которое дошло до меня прежде вступления моего в должность и которое ваше высокопреосвященство изволите усмотреть из приложенной при сем Записки[54], есть возобновляемый ныне вопрос о переводе Св. Писания на русское наречие… Изъяснённое в Записке мнение было принято без возражения и другими членами Св. Синода во время пребывания их в Москве…»
Владыка неторопливо прочитал письмо графа, а Записку дал читать келейнику. Тому казалось, что митрополит слушает невнимательно, думает о своём, иногда шевелит тубами, не то с кем-то говоря, не то молясь, но владыка не впервые слушал мнение своего соименника и знал его достаточно.
Прочитав записку, келейник сложил её на конторку и вопросительно глянул на владыку.
– Позови, милый, отца Антония.
Вошёл его племянник, архимандрит Антоний, высокоучёный монах, почитавший митрополита, как отца родного.
Прикрой-ка дверь плотнее… Садись, милый, возьми перо, и напишем с тобою бумагу… Надиктую тебе начерно, а после перебели сам старательнее, бумага в Синод!.. «Ваше сиятельство, во время давнего пребывания вашего в Киеве в беседе со мною угодно было вам предложить мне вопрос: нужно ли и полезно ли перевести Священное Писание на русское наречие. Я так тогда отвечал, так и теперь ответствую, что русское наречие не может передать Священного Писания со всею тою силою и верностию, какими отличается перевод славянский, в котором доступно понятию всё то, что только нужно для назидания верных к вечному их спасению; что русский перевод будет вытеснять славянский язык, и без того недовольно знакомый образованным из наших соотичей, для которых таким образом может сделаться наконец непонятным и самое богослужение церковнославянское, составляющее главное, вернейшее и надёжнейшее средство для всех сынов Российской Православной Церкви к назиданию их в вере и благочестии. По всему этому надобно настоять не в переводе Библии на русский язык, а в прилежном изучении славянского языка во всех наших духовных и светских училищах и в повседневном прилежном чтении на нём Священного Писания…»
21 декабря мнение киевского митрополита Филарета относительно «неполезности и вредности» перевода Библии на русский язык было получено в Петербурге. Несмотря на предрешенносгь вопроса, граф Александр Петрович всё же заколебался.
Киевский владыка предлагал в обход Синода представить своё собственное мнение прямо государю, дабы «державным словом» решительно пресечь замышляемое дело. В видах убеждения государя Филарет советовал затребовать из синодского архива дело о литографированных переводах Писания, производившееся в 1842–1844 годах.
Совет был верен, но щепетильно честную натуру графа коробил предлагавшийся способ действий, слишком смахивающий на интригу.
Граф распорядился отправить письмо к митрополиту Филарету Дроздову с изложением возражений киевского владыки. Однако почему-то письмо забыли подготовить (как не увидеть здесь руки Сербиновича). Толстой отвёз в Зимний дворец Записку о возражении митрополита Филарета Амфитеатрова, добавив от себя государю, что к важнейшему и серьёзнейшему делу перевода следует приступать лишь после предварительного обсуждения дела с церковью греческою.
Но Бог есть вершитель правды и порядка. Над делом перевода явственно простёрлась рука Божия, направив его в подобающее русло.
Александр Николаевич после коронации переживал поистине второе рождение. Будто заново он увидел людей и оценивал их иначе. Пропали леность и апатия, столь свойственные ему в положении наследника, он теперь был полон энергии и деловитости. Почитая незабвенного батюшку, государь постепенно открывал, насколько тот был не прав в отдельных вопросах. Конечно же Церковь – больше, чем просто элемент государственности, следует снять с неё жестокую узду… Вот и с делом перевода – неужто не прав гениальный маленький Филарет? Поставил в Синод графа Толстого с мыслью, что тот далёк от интриг, а похоже, что тёзку обошли синодские ловкачи… Киевский вроде бы и прав, но попробуй он учить своих мальчишек ещё и славянскому языку – зачем?.. Жена так просто влюбилась в московского Филарета, повторяет детям, что он первый молитвенник за них всех…
19 февраля 1857 года к графу Толстому в Синод пришло высочайшее повеление: внести мнение митрополита киевского Филарета на совокупное рассмотрение Святейшего Синода, но предварительно сообщить митрополиту московскому.
Глава 11Очки
Зима долго собиралась в тот год. Дожди, холод и сырость измучили Филарета, отказавшегося от выездов в город и ходившего по дому в шубе и валенках. Наконец в середине декабря выпал снег, и после каждый день сыпал то реже, то гуще, навёрстывая упущенное. Ударили морозы. Небо прояснилось, и яркое, но холодное солнце частенько проглядывало сквозь бледную пелену облаков. Самочувствие владыки улучшилось, и он смог вернуться к обычному порядку своей жизни.
Слабый утренний свет едва показался в окнах домашней церкви на Троицком подворье, как литургия уж закончилась. Иерей и диакон вошли в кабинет владыки за благословением и откланялись. Эконом заглянул за дозволением купить к Рождеству побольше ёлочек и украсить ими двор перед храмом.
– Для чего ж новая трата?
– Для услаждения взоров, ваше высокопреосвященство, – с почтительною улыбкою ответил эконом. – Да и какая там трата!..
Эконом зашёл за явно пустяшным делом, чтобы самолично убедиться в добром здравии владыки, и Филарет понял это. Он знал, что строг, и старался быть строгим, потому с удивлением замечал проявления любви от близких, которым и доставалось от него более всех иных.
– Дозволяю! И больше по пустякам не беспокой, – не удержался владыка от внушения. – Позови, кто там дежурит.