Графиня и князь Голицын обещали ему свидание с императором. Пока же Фотий был произведён в сан архимандрита и перемещён хитрым стариком митрополитом в Сковородский монастырь Новгородской же губернии (чьё состояние Серафим рассчитывал поправить с помощью графини Орловой). Как не хотелось Фотию уезжать... но было предчувствие, что скоро вернётся.
Глава 9ТАЙНА ЦАРСКОЙ ФАМИЛИИ
Назвать радостью чувство, испытанное архиепископом Филаретом при назначении в Москву, было бы не совсем верным. Исполнилось желание покойного владыки Платона и самого Филарета, конечно же желавшего возвращения на родину. Однако произошло это не по их человеческому хотению, а волею Провидения. Москва недаром звалась первопрестольной, то была подлинная духовная столица России, и тем большая ответственность ложилась на московского первосвятителя.
Не все с радостью встретили назначение Филарета. Одни указывали на его крайнюю молодость (владыке ещё не исполнилось сорока лет), другие видели во всём интригу князя Голицына, продвигавшего своего «скороспелку». Коломенское происхождение Дроздова вызвало воспоминание о коломенском попе Митяе, коего великий князь Дмитрий Иванович вознамерился сделать митрополитом. Широко образованный и талантливый проповедник, Митяй был характером крут и властолюбив, сразу восстановил против себя множество белого и чёрного духовенства. Он будто бы сразу после смерти святителя Алексия возложил на себя белый клобук, облёкся в митрополичью мантию, возложил на себя митрополичий крест и взял митрополичий жезл. Недовольство было столь велико, что Митяй счёл необходимым отправиться за формальным утверждением своей власти в Цареград. Дмитрий Иванович обставил путешествие своего любимца со всеми возможными удобствами, но, когда корабль рассекал уже воды Босфора, Митяй внезапно скончался.
Все эти слухи доносились до архиепископа московского, но не могли омрачить его душу. Всякий раз, приступая к новому и трудному делу, он видел в нём урок, посланный от Бога, и прилагал все возможные усилия для совершеннейшего его исполнения. Теперь же Провидение сочло его достойным для миссии труднейшей по множеству трудов, тягот, искушений и соблазнов.
В августе 1821 года прибыл он в первопрестольную, а 14 августа в кремлёвском Успенском соборе сказал своё первое слово:
— Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа!
Но кто я, дерзнувший возглашать столь великое слово среди столь великия церкви?.. среди церкви, которая обыкла слышать живые и сильные гласы Божественного Слова, в которой сияли столь многие светильники православной веры, не угасшие и во гробах, но и оттоле ещё сияющие светом будущаго века, в которой предстояли в молитвах, дознанные после небесные споспешники наших земных молитв...
О Владыко Господи! Ты видишь глубину сердец. Ты слышишь движение помышлений, Ты зрел сие смятенное сердце, когда только ещё даемы были жребии сего служения... Ради народа Твоего — многаго даруй благодать служению сему...
Мы все, когда ни встречаемся один с другим, обыкновенно приветствуем друг друга каким-нибудь желанием... Всем нам недостаёт многаго, так познаем существенный для нас недостаток мира!.. Восчувствуем высокую потребность благодати!..
Человек! самое близкое к тебе и самое опасное для тебя поле брани есть собственная твоя жизнь и деятельность в мире... Если тебе неизвестна сия брань, то, конечно, ты никогда не пробуждался от дремоты чувственной жизни к бодрствованию высшей жизни человеческой, никогда и главы не возносил из плена и рабства духовного... Зло мира нападает на нас с оружием скорбей и страданий, дабы низложить нас унынием и отчаянием; блага мира окружают нас, дабы взять в плен коварством похоти; неудержанные желания плоти простираются, по-видимому, дабы покорить нам весь мир, но на самом деле покоряют нас всему, к чему они прилепляются; плоть сражается с духом и сама с собою, страсти восстают большею частию против рассудка и нередко один против другой...
Иногда, например, нам кажется, что мы победили корыстолюбие или сластолюбие, совершив подвиг благотворения или воздержания, но в то же самое время, входя в глубину сердца, усматриваем, что мы там побеждены тщеславием или гордостию; и там, где думали стоять под защитою совести, сверх опасения, уязвляемся ея палящими стрелами... Кто хотя однажды побеждён грехом, тот уже раб греха.
...Итак, единая для нас надежда мира с Богом есть милость Бога мира, по которой Он не только не хощет мстить нам за греховную против Него вражду, но и хощет нас освободить от порабощающих нас сею враждою врагов Его и наших... как скоро мы признаем собственное недостоинство и утверждаем надежду нашу в Его милосердии... С нашей стороны вера, молитва и смирение открывают в нас так горнему источнику благодати...
Собор был набит битком, так что барыни в нарядных платьях не могли даже помахать платочком от духоты. Но и эти барыни, и их мужья, и масса собравшегося духовенства, и простонародье из московских жителей, затаив дыхание, жадно внимали проповеди Филарета. Известно было об его учёности и строгости, но от первого слова ожидали чего-то особенного, самого важного и самого главного — и с умилением и радости» чувствовали, что получили желаемое.
В первые дни всё особенно трогало сердце Дроздова, и при всей своей сдержанности он частенько не мог сдержать слёз. «Когда я в первый раз вошёл в комнаты митрополита в Лавре преподобного Сергия, — писал он Евгению Казанцеву, — у меня покатились слёзы, горькия и сладкия. За 12 лет пред ним я входил сюда с трепетом, как один из малых подчинённых митрополита Платона. Мог ли я вообразить, что сам буду на его месте?»
Вслед за Евангелием из печати вышла Псалтирь, переведённая под контролем Дроздова, и он с радостью узнал 21 августа об одобрении работы государем. Осенью из духовной цензуры пришло разрешение на издание собрания всех его проповедей.
В сентябре он получил известие о скоропостижной кончине владыки Феофилакта, так жадно спешившего жить... Но стоило ли искать мятежных бурь? В письме к товарищу по троицкой семинарии архимандриту Гавриилу Розанову Филарет писал: «...не искушайте меня никакими предсказаниями. Долго ли между бурь? Надобно спешить к пристани». Вопреки его надеждам Москва не стала тихой пристанью.
В августе 1822 года архимандрит Фотий был назначен настоятелем первоклассного Юрьевского монастыря и приехал в Москву за сбором средств на его восстановление. Жил он во дворце графини Анны за Калужской заставой прямо по-царски. Ездил по городу каждый день, обозревая церкви, монастыри, Кремль. Спустя неделю соизволил появиться у владыки Филарета, где держал себя сухо и несколько начальственно. Свидание было недолгим, а вечером в кружке графини Анны Фотий рассуждал, что нашёл в Москве «совершенное оскудение подвижников».
— Двух только и открыл ревнителей веры: один — отец Михаил, священник Ризположенской церкви, другой — отставной чиновник Смирнов, у коего открылись глаза на службу его в столице. Книга его с обличением зловерия полезна. Ты, сестра, — повернулся он к графине, — дай ему на издание сколько можешь... А ересеначальников у вас много, ох, много!
Екатерина Сергеевна Герард молча слушала отца архимандрита, но её коробил высокомерный, поучающий тон Фотия. Владыка Филарет при всей своей славе и то более смиренен. Как ни любила Екатерина Сергеевна свою сестру Софью и графиню Анну, а не метла разделить их восхищение Фотием. Она смолчала, но полагала полной дуростью уничтожение графиней Анной в её дворце многих скульптур и картин, сочтённых Фотием «греховными», служащими лишь «похоти очёс».
Обсуждали недавнее посещение государем Валаамского монастыря, где победитель Наполеона смиренно преклонял голову перед простыми монахами, а от одного принял и съел репку. Дамы смахивали с глаз слезинки, выступившие от умиления, но Спасский перевёл разговор в тон обличительный:
— Запретил государь все тайные общества, беспокоясь о благомыслии народа своего, но все ли следуют сему примеру? Не о Божиих делах помышляют многие вельможи-богоотступники, а об одном нечестии! — горячо говорил отец Фотий. — На них глядя, туда же и простой народ!.. Купцы у вас стали в театры ходить, а театр — бесовское служение, работа мамоне, мурование плоти... Сии языческих мерзких служб останки, капища сатаны, воды прелести диавольския и училища нечестия, сеть князя тьмы, зелёный сад насмешливый...
— Простите, отец архимандрит, — воспользовался заминкой старый екатерининский вельможа князь Юрий Владимирович Долгорукий. — Что вы разумеете под «садом насмешливым»?
— И пение, и комедии, и трагедии, и всякого рода представления и явления, — серьёзно отвечал тот. — Сие всё суть виды единой мерзости!
Лакей начал разносить чашки с чаем и тарелочки с бисквитами. Воспользовавшись этим, князь наклонился к сидевшей рядом Герард:
— А ведь он искренен! И прав —отчасти!
— II voit le diable ou n’existe pas[27]... — так же понизив голос, ответила Екатерина Сергеевна.
Фотий остался посещением первопрестольной недоволен. Правда, денег он набрал благодаря графине более тридцати тысяч, да ещё духовная дочь просила принять в дар митру ценою в сто тысяч, однако же в обществе встретил явное нерасположение. Он надеялся на почётные и торжественные встречи, на приглашение для совместного богослужения, а холодная вежливость владыки Филарета его обидела.
Московскому архипастырю конечно же сообщили о раздающейся в его адрес критике попа Михаила и сочинителя Смирнова, коих поддерживает графиня Орлова. Ожидали громкого негодования и запретов, но владыка велел оставить сие дело без последствий.
Неспешно входил владыка Филарет в дела обширной епархии, вникая в сущие мелочи. По его настоянию в духовных школах к проповеданию стали привлекать способных учащихся. Он дозволил заменять толкование Священного Писания чтениями творений святых отцов в переводе на вразумительное русское наречие.