— А? — недоумённо уставился на него граф.
— Давно ли посвящены в священный сан?.. За этим столом сидят члены Синода.
— Где ж моё место? — недовольно спросил Протасов и уселся наконец за обер-прокурорский стол.
Не мог стерпеть Филарет увода духовных училищ из-под церковного управления. Не раз и не два спорил он с графом и смог отстоять хотя некоторый контроль Синода над учебным управлением.
В своём кабинете Протасов попробовал говорить с московским владыкою по-гусарски, но Филарет кротко прервал его:
— Нет нужды, ваше сиятельство, так кричать. Я прекрасно слышу.
Обоим было ясно, что вместе работать они не смогут...
Вечером ещё было светло. Чай пили при распахнутых окнах, в которые доносились запахи отцветающих пионов и жасмина. Владыка, по обыкновению, пил три чашки: первую с лимоном, вторую с вином, третью с вареньем.
Подошедшая Новосильцева попросила:
— Благословите, владыко святый, совершить путешествие в лавру! Хочу там вашу проповедь услышать. Нашего смиренного праведника!
Филарет сдвинул брови и пожевал губами. Не хотелось ему омрачать праздник, но и смолчать негоже.
— Екатерина Владимировна! Опять в речи вашей слышу выражения, кои не могу оставить без замечания. Слово Божие говорит: люди, блажащие вас, льстят вам. Когда грешника назовут праведником, то стези ног его возмущаются. Оставьте имя праведника Тому, Кому оно существенно принадлежит. О ближнем же, когда желаете добра, скажите просто: спаси, Господи, и помилуй раба Твоего!.. Настоятельно прошу, не украшайте моей ничтожности высокими названиями. Немало слышу обыкновенных названий, коих недостоин, но то уж утверждено обычаем...
Новосильцева смутилась и покраснела от выговора, произнесённого, впрочем, тоном мягким и ласковым. Сидевшие рядом гости, все люди свои, отвели глаза. У многих возникло удивление, насколько же щепетилен владыка в следовании заповедям Господним.
Горихвостов, хотевший тихонько рассказать ходившие по Москве слухи, осёкся. А рассказывали то о чудесном исцелении владыкой дочери одного диакона, безнадёжно больной и выздоровевшей после его молитвы, то о некоем мужике, чудесно спасённом в страшную пургу неким стариком странником, коего после узнал он в московском святителе... Дмитрия Петровича никак нельзя было счесть чувствительным фантазёром, однако, при всём своём скептицизме и недоверчивости, он склонен был согласиться с восторженными московскими барынями в том, что их митрополит — не простой...
— И ещё, дорогая дщерь моя, — понизив голос, сказал Филарет, — для преподобнаго Сергия путешествовать в лавру можете когда угодно, а для меня не должно делать ни одного лишнего шага. Простите великодушно, ибо без гнева говорю сие.
Генерал-губернатор начинал клевать носом и наконец откланялся. Вслед за ним собрались и дамы. Получив благословение владыки, Нарышкина и чуть сконфуженная Новосильцева не отходили от дивана и медлили чего-то.
— Святый отче, кого из нас вы больше любите? — вдруг спросила Нарышкина. — Меня или Екатерину Владимировну?
— Обеих люблю больше! — с чувством ответил Филарет.
Глава 5ЗА СТЕНАМИ ТРОИЦЫ
Отошёл в прошлое юбилей, но тот год оказался памятным для владыки. Зимою он увидел, как горит царский дворец, летом принимал в Москве и лавре путешествовавшего по России наследника престола, присутствовал на Бородинских торжествах, а в начале декабря узнал о кончине архимандрита Фотия.
Юрьевский настоятель последние годы своей жизни провёл в строгом аскетизме. Долгие часы он молился в устроенной в его покоях маленькой кельице в рост человека. Там перед иконой Божией Матери горела неугасимая лампада, там стоял и приготовленный им гроб, в котором его похоронили.
Владыка Филарет отслужил о нём панихиду, а вскоре, на одном из вечеров у княжны Голицыной, ему показали письмо покойного настоятеля к Анне Ивановне Жадовской, написанное в самый день кончины: «Я за знамение Божией благодати полагаю в том, кто из москвичей своего пастыря, наставника и учителя Святителя Филарета почитает по Бозе, истинно слушает... Кто его судит, а не дано от Бога судить, я презираю. Филарет никакого совета не даёт на худо; что мне сперва не нравилось его, после я находил прекрасным... Никогда не посылал Бог такого мудрого пастыря граду Москве, как Филарета. Жизнь его лучше Платона, как серебро олова. Его намерения всегда человеколюбивы и превосходны... всегда почитай своего пастыря Филарета и, где ты бываешь в пастве, у всякого архиерея целуй его десницу как самого Христа — и спасёшься...» Так ушёл из жизни этот странный, пламенный и непонятный угодник Божий. Графиня Орлова в горе и тоске решилась на принятие тайного пострижения, получив имя Агнии.
В то время святителя всё сильнее стало тянуть в Троицу. Он отправлялся туда при малейшей возможности, а на лето и вовсе переселялся в обитель. Благодатный Дух Божий витал внутри высоких стен лавры, и Филарет почти осязательно чувствовал это. Земные цепи, тянувшие его к суетной жизни, слабели, и легче дышалось, светлее думалось. Муравьев рассказал ему при первом своём посещении, как он смутился в Иерусалиме, когда тамошние монахи спросили его, бывал ли он у Троицы, почитаемой во всём православном мире, а он со стыдом признался, что не случалось... А как преобразился монастырь при новом наместнике!
Отец Антоний столь быстро и плавно вошёл в жизнь обители, что стало казаться, он и всегда тут был. Монашеская и академическая братия приняла его сразу. Деятельная натура наместника смогла проявиться в полной мере в разнообразных улучшениях. Горячий характер подталкивал его к самовластным действиям и решениям, однако приобретённые осторожность и такт предохраняли от скорых необдуманных перемен. Зная о нерасположенности владыки Филарета к новизнам, отец Антоний постепенно изменял отдельные части монашеской жизни.
В обители пребывало более ста монахов и послушников, и наместник смог войти в нужды каждого. Ежегодные доходы лавры возросли до ста тысяч рублей. Отец Антоний не только скоро закончил ремонт ограды, корпусов и храмов, не только очистил все лаврские владения от сора (чему искренне удивился Николай Павлович при ежегодном посещении). Троицкий наместник смог договориться с московским купечеством и о постройке новой гостиницы, и о создании ещё одной богадельни, помимо имевшейся женской на шестьдесят старух, о расширении иконописной мастерской.
По уставу лавра управляется духовным собором, которого наместник есть только первый член. Предшественник Антония вполне сим довольствовался, но новый наместник решительно взял бразды правления в свои руки. Владыка его в том поддержал. Филарет не любил коллегиального управления, при котором не с кого спросить, а чрезмерная подчас властность отца Антония его не пугала, ибо шла в русле законов и исполнения воли царской.
Отец Антоний и владыка Филарет сближались быстро и незаметно. Вроде бы занимались они преимущественно конкретными делами обители, но за разговорами о постройках, за строками писем о мелких новостях, за совместным богослужением укреплялась их духовная связь.
Отец Антоний чем более узнавал владыку, тем более ему удивлялся. Высокопочитаемый иерарх оказывался не таким, каким виделся на первый взгляд. Он, например, не был упорен в приведении в действие своих намерений, встречая уместные возражения. «Упорство есть признак ограниченного ума», — как-то бросил он в разговоре.
Оставаясь строгим и требовательным, митрополит, однако, уступал, уважая несогласные мнения подвластных, ежели они оказывались разумными и настойчивыми. Правда, немногие на такое осмеливались... Надо было знать Филарета, а он будто обвёл себя некой чертою, за которую не дозволял переходить никому и приближаться к коей решались немногие.
Иеромонах Афанасий, эконом митрополичьего дома, загорелся мыслью учиться медицинским наукам. Все уверяли его, что владыка на это позволения не даст, но митрополит разрешил учиться, запретив лишь заниматься хирургией (иерей не должен проливать крови) и акушерством (неприличным монашескому сану). Теперь у Афанасия лечилась вся лавра, весь Сергиев Посад и множество окрестных жителей.
Сердце медленно стареющего митрополита было всё так же горячо и открыто, и как же хотелось ему излить на кого-нибудь всю силу своей сдерживаемой любви и привязанности!.. Но знал он, что в этом случае он окажется в роли покорного слуги человека, допущенного за черту, и берёгся этого.
Велико было удивление отца Антония, когда на четвёртом году своего служения в лавре он услышал от владыки просьбу стать его духовным отцом и исповедником. Отец Антоний просил дружбы владыки и получил её. Так общая духовная жизнь накрепко связала двух монахов, столь различных по человеческим характерам, но оказавшихся нужными друг другу. Впрочем, всё относящееся к духовной жизни святителя тайна великая есть, и не будем на неё покушаться.
В житейских же делах отец Антоний с изумлением открывал как бы потаённого Филарета, мало кому известного. Во владыке совмещались по-видимому несовместимые свойства. При глубоком критическом уме он сохранял детскую искренность веры; при малодоступности и строгости к подчинённым он оказался прост в домашней жизни, в которой не было ничего от официальной величавости; при сухости и холодности в обращении на людях имел любящее и доверчивое сердце; тонкий политик в государственных и церковных делах, он мало знал практическую жизнь и пребывал в своего рода идеальном мире, из-за чего подчас попадал в неловкие ситуации.
В стремительном сближении с митрополитом отец Антоний невольно попал на тропу, которая привела его прямо к сердцу Филарета: тот был монах. Отсюда его смирение в мнении о себе, его готовность с благоговением внимать словам лиц, коих он почитал высокими в духовной жизни, его благодарность за их молитвенную память о нём. Отсюда постоянная память об образах древнего иночества и его забота о монашестве, стремление к постоянному общению с этим миром. По той же причине юродивые, блаженные находи