— Об этом мне говорил сам владыка Филарет перед моим отъездом, — услышал испуганный Сербинович, — Поясните только, этот Проект высокопреосвященного или Синода?
— Так что, ваше высокопревосходительство... Синод был в Москве в то время, когда проект составлялся, однако подписи стоят одного владыки Филарета и заштатного владыки Евгения Казанцева... Он почти слепой! — со значением добавил Сербинович.
— Насколько я знаю, владыка Евгений не за штатом, а член Синода.
— Виноват, оговорился.
— Ну ладно. Как вы поступаете с бумагами, написанными от имени Синода на высочайшее имя? — спросил граф.
— Тут, ваше высокопревосходительство, путь один: просить мнения старейшего и мудрейшего нашего архиерея, митрополита киевского.
— Да, я о нём слышал только хорошее, — согласился граф. — Так вы отправьте проект Филарета в Киев, а я ещё от себя напишу.
Почти двадцать лет киевской митрополией управлял Филарет Амфитеатров. К старости он оставил богословские занятия, заботы епархиальные возложил на викариев, которым доверял полностью, делами лавры бессменно занимался его наместник Иоанн, хотя последнее слово во всех важных делах оставалось за митрополитом.
В епархии его любили, и трудно определённо сказать за что. По слабости здоровья служил он мало, редко появлялся на торжественных церемониях, но уж коли служил — вся церковь лила слёзы от умиления, уж коли где появлялся (в университете на экзамене, в иконописных мастерских, на Днепре в праздник Богоявления) — все радовались от одного лицезрения почтенного старца, с ангельскою кротостию и добротою раздававшего благословение уличным мальчишкам, чиновникам, духовенству, хмурым хохлам, приехавшим на базар, купцам и скромным мещанам, не пропуская никого. В Киеве его любовно называли «наш милый дидулю».
20 ноября владыке Филарету передали письмо от нового обер-прокурора и приложенный к нему пухлый пакет.
«...Первое депо, которое дошло до меня прежде вступления моего в должность и которое ваше высокопреосвященство изволите усмотреть из приложенной при сем Записки[55], есть возобновляемый ныне вопрос о переводе Св. Писания на русское наречие... Изъяснённое в Записке мнение было принято без возражения и другими членами Св. Синода во время пребывания их в Москве...»
Владыка неторопливо прочитал письмо графа, а Записку дал читать келейнику. Тому казалось, что митрополит слушает невнимательно, думает о своём, иногда шевелит тубами, не то с кем-то говоря, не то молясь, но владыка не впервые слушал мнение своего соименника и знал его достаточно.
Прочитав записку, келейник сложил её на конторку и вопросительно глянул на владыку.
— Позови, милый, отца Антония.
Вошёл его племянник, архимандрит Антоний, высокоучёный монах, почитавший митрополита, как отца родного.
Прикрой-ка дверь плотнее... Садись, милый, возьми перо, и напишем с тобою бумагу... Надиктую тебе начерно, а после перебели сам старательнее, бумага в Синод!.. «Ваше сиятельство, во время давнего пребывания вашего в Киеве в беседе со мною угодно было вам предложить мне вопрос: нужно ли и полезно ли перевести Священное Писание на русское наречие. Я так тогда отвечал, так и теперь ответствую, что русское наречие не может передать Священного Писания со всею тою силою и верностию, какими отличается перевод славянский, в котором доступно понятию всё то, что только нужно для назидания верных к вечному их спасению; что русский перевод будет вытеснять славянский язык, и без того недовольно знакомый образованным из наших соотичей, для которых таким образом может сделаться наконец непонятным и самое богослужение церковнославянское, составляющее главное, вернейшее и надёжнейшее средство для всех сынов Российской Православной Церкви к назиданию их в вере и благочестии. По всему этому надобно настоять не в переводе Библии на русский язык, а в прилежном изучении славянского языка во всех наших духовных и светских училищах и в повседневном прилежном чтении на нём Священного Писания...»
21 декабря мнение киевского митрополита Филарета относительно «неполезности и вредности» перевода Библии на русский язык было получено в Петербурге. Несмотря на предрешенносгь вопроса, граф Александр Петрович всё же заколебался.
Киевский владыка предлагал в обход Синода представить своё собственное мнение прямо государю, дабы «державным словом» решительно пресечь замышляемое дело. В видах убеждения государя Филарет советовал затребовать из синодского архива дело о литографированных переводах Писания, производившееся в 1842—1844 годах.
Совет был верен, но щепетильно честную натуру графа коробил предлагавшийся способ действий, слишком смахивающий на интригу.
Граф распорядился отправить письмо к митрополиту Филарету Дроздову с изложением возражений киевского владыки. Однако почему-то письмо забыли подготовить (как не увидеть здесь руки Сербиновича). Толстой отвёз в Зимний дворец Записку о возражении митрополита Филарета Амфитеатрова, добавив от себя государю, что к важнейшему и серьёзнейшему делу перевода следует приступать лишь после предварительного обсуждения дела с церковью греческою.
Но Бог есть вершитель правды и порядка. Над делом перевода явственно простёрлась рука Божия, направив его в подобающее русло.
Александр Николаевич после коронации переживал поистине второе рождение. Будто заново он увидел людей и оценивал их иначе. Пропали леность и апатия, столь свойственные ему в положении наследника, он теперь был полон энергии и деловитости. Почитая незабвенного батюшку, государь постепенно открывал, насколько тот был не прав в отдельных вопросах. Конечно же Церковь — больше, чем просто элемент государственности, следует снять с неё жестокую узду... Вот и с делом перевода — неужто не прав гениальный маленький Филарет? Поставил в Синод графа Толстого с мыслью, что тот далёк от интриг, а похоже, что тёзку обошли синодские ловкачи... Киевский вроде бы и прав, но попробуй он учить своих мальчишек ещё и славянскому языку — зачем?.. Жена так просто влюбилась в московского Филарета, повторяет детям, что он первый молитвенник за них всех...
19 февраля 1857 года к графу Толстому в Синод пришло высочайшее повеление: внести мнение митрополита киевского Филарета на совокупное рассмотрение Святейшего Синода, но предварительно сообщить митрополиту московскому.
Глава 11ОЧКИ
Зима долго собиралась в тот год. Дожди, холод и сырость измучили Филарета, отказавшегося от выездов в город и ходившего по дому в шубе и валенках. Наконец в середине декабря выпал снег, и после каждый день сыпал то реже, то гуще, навёрстывая упущенное. Ударили морозы. Небо прояснилось, и яркое, но холодное солнце частенько проглядывало сквозь бледную пелену облаков. Самочувствие владыки улучшилось, и он смог вернуться к обычному порядку своей жизни.
Слабый утренний свет едва показался в окнах домашней церкви на Троицком подворье, как литургия уж закончилась. Иерей и диакон вошли в кабинет владыки за благословением и откланялись. Эконом заглянул за дозволением купить к Рождеству побольше ёлочек и украсить ими двор перед храмом.
— Для чего ж новая трата?
— Для услаждения взоров, ваше высокопреосвященство, — с почтительною улыбкою ответил эконом. — Да и какая там трата!..
Эконом зашёл за явно пустяшным делом, чтобы самолично убедиться в добром здравии владыки, и Филарет понял это. Он знал, что строг, и старался быть строгим, потому с удивлением замечал проявления любви от близких, которым и доставалось от него более всех иных.
— Дозволяю! И больше по пустякам не беспокой, — не удержался владыка от внушения. — Позови, кто там дежурит.
Вошёл молодой послушник Алексей, недавно присланный из лавры. Высокий худой парень с длинными русыми волосами, обрамлявшими по-мальчишески нежное лицо с едва пробивавшимися усами и бородкою, пал в ноги. Филарет лёгким движением перстов благословил.
— Где Никодим?
— Отпущен вами, владыка, — севшим от робости голосом ответил послушник.
— А Парфений?
— Тоже отпущен.
Верно, только вчера отпустил братьев к родичам в село Кунцево до рождественских праздников. И зачем обоих отпустил? Надо что спросить — и некого... Ко всему и секретарь слёг в горячке.
— Вот что, сын мой, надобно: затерялись где-то очки мои. Сыщи их поскорее.
— В серебряной оправе или в черепаховой? — деловито уточнил послушник.
— В черепаховой! А насчёт серебряных — ты пошли, кого найдёшь, к отцу наместнику, я их у него оставил, пусть пришлёт поскорее. Заодно пусть вернут в лавру полотенце, которое я ошибкою с собой прихватил.
Едва позавтракали просфорою и тёплым липовым отваром, как с молитвою на устах Алексей сунулся в дверь столовой.
— Нигде нет, владыка! — шумно переводя дыхание, отрапортовал он.
— Где искал?
— В спальне, в кабинете, в алтаре, в приёмной.
Филарет посмотрел в устремлённые на него с надеждой большие голубые глаза малого. Ждёт, видно, что назову место... Вот оказия! Старею!..
— А хорошо смотрел?
— Хорошо, — честно ответил малый. — Могу ещё раз посмотреть!
— Погоди... Без очков мне как без рук!.. Где я был вчера?
— У его сиятельства князя Сергея Михайловича Голицына...
— Верно. Там мог оставить.
— Оттуда заехали на торжественный акт в университет...
— И там мог оставить. Экзамен долгий был... Пошли-ка в оба места кого-нибудь, пусть спросят.
— Некого, владыка. Эконом с работниками на базар ушли, а дворника я в лавру отправил.
— Тогда сам беги!
— Как же я вас одного оставлю? — вырвалось у послушника. Стоял с заалевшими щеками в полной готовности выполнить любую волю. Мальчик мой милый...
— Да разве я младенец немощный? — нарочито повысил голос митрополит. — Впрочем, погоди... Кучера-то никуда не отправил?