зревая, что действуют по плану неизвестного им приятеля Сербиновича.
Филарет и не думал, что такой мороз на улице. Настроение после приёма просителей было бодрым, снег за окнами весело искрился, захотелось прокатиться по Москве. Он приказал кучеру отправиться к князю Голицыну дальней дорогой, по набережной, через Варварку, рассчитывая посмотреть, как идёт восстановление палат Романовых, о которых в письме спрашивал государь. Но едва проехали Неглинку, как мороз прохватил крепенько. Ноги онемели. Никодим, тот всегда клал в ноги вторую шубу... Сквозь заиндевевшее стекло показалась Лубянская площадь. Филарет стукнул тростью в оконце.
Кучер остановил лошадей и наклонился. Чуть приоткрыв оконце и сторонясь струи морозного воздуха, владыка приказал шёпотом:
— К Тимофеевой!
— Чиво? — не понял кучер.
— К Клавдии Дмитриевне! — раздражённо крикнул Филарет и захлопнул оконце. Не в гуринский же трактир ехать греться. Опять голос сядет...
Когда шестёрка известных всей Москве лошадей остановилась перед воротами купеческой вдовы Тимофеевой, в доме поднялась радостная суматоха. На стол в столовой стелили нарядную пасхальную скатерть, спешно ставили парадный серебряный самовар, а хозяйка достала из буфета футляр с особенной чашкой, из которой всегда поила высокопреосвященного. Собственно, воспоминание об этой чашке — и горячем чае! — и привело митрополита к Тимофеевой.
Хозяйка встретила почтеннейшего гостя на дворе поясным поклоном и поскорее повела в дом. Топили у вдовы жарко, и Филарет с удовольствием вздохнул полной грудью. В зале выстроились четверо сыновей вдовы, облачённые в тёмно-синие поддёвки, из-под которых виднелись розовые и голубые косоворотки, их жёны, с радостью сменившие кацавейки на нарядные душегреи, отделанные стеклярусом и вышивкой, вальяжные дочери, теребившие бахрому тёмных платков, расписанных цветами, тут же склонили головы тихие племянники и племянницы, в коридорах низко кланялись приказчики, приживалки и ещё какой-то народ.
— Святый отче, какую вы радость мне доставили! — расплылась в улыбке Клавдия Дмитриевна. — Чайку не изволите ли?
— С удовольствием, матушка! Ехал в одно место, да замёрз, — признался митрополит.
В столовой перед иконами в старом резном киоте Филарет прочитал молитвы, и сели за стол. Владыка любил эту семью, где жили просто, трудились честно и верили бесхитростно. Верховодили в купеческой Москве старообрядческие семьи, и тем более он был внимателен к таким купеческим династиям, как Тимофеевы, Бахрушины, Королевы, Носовы.
На стол водрузили парадный самовар, и хозяйка, не снимавшая после смерти мужа чёрного муарового чепца, сама налила митрополиту первую чашку.
— Прошу вас, владыка!.. Варенья или пастилы не угодно ли?.. Сухарики ваши любимые!
— Благодарствую, — Филарет мелко перекрестил чашку и с удовольствием отхлебнул глоток, — Всякий раз, Клавдия Дмитриевна, не могу налюбоваться на эту чашку! Хороша!
Чашка точно была хороша: высокая, изящной формы, с удобной ручкой, тонкого белого фарфора, вызолоченная внутри, а снаружи по снежно-белому фону расписанная яркими цветочными букетами. Чашку Клавдия Дмитриевна давно уж пыталась подарить митрополиту, но он не взял, сказав, что будет приезжать в гости и из неё чай пить. Хозяйка распорядилась на всякий случай выставить на стол обычное в дни поста угощение: красную и чёрную икру, осетрину, сёмгу, поспешно разогретые грибы, но владыка взял лишь сухарик, окунул его в чашку да прихлёбывал крепкий и душистый чаек.
— Что невестка ваша — разродилась?
— Мальчик, мальчик у неё! Как вы иконочку прислали, так оно и совершилось! Уж такой красивый, — не удержалась восторженная бабушка. — Глазки смышлёные, умненькие!
— Чаю, учёным будет, — пошутил митрополит.
— Избави Бог, — всерьёз ответила хозяйка. — У меня племянник учится в пансионе университетском, такие страсти рассказывает. Митя, расскажи владыке!
С дальнего конца стола послышался звонкий мальчишеский голос:
— И ничего страшного, тётушка! Просто один со старшего курса решил насолить инспектору. Купил широкие штаны из красного сатина и надел поверх панталон. Инспектор как увидел — это же нарушение формы! — и побежал за ним. А тот по лестнице вверх, стянул штаны и спускается в форменном платье. Потом ещё несколько раз посветился красными штанами, пока инспектор совсем не запыхался. Инспектор очень вредный, его не любят...
Рассказчик, бывший любимцем хозяйки, вдруг осёкся. Чинное молчание за столом сгустилось. Молодёжь оставила в покое изюм, чернослив и миндаль. Смотрели на гостя. Филарет покрутил головой и сдержанно сказал:
— Шутники... Да ведь начальство следует почитать, как родителей своих, ибо оно о благе нашем печётся. А всё же, Клавдия Дмитриевна, и студенты разные. Вчера вот был в университете на экзамене, так один студент — Чичерин — прекрасно отвечал из богословия. Впору семинаристу из лучших...
С дальнего края стола раздался звонкий голос:
— А этот самый Чичерин после говорил, что у него на каждый догмат по десять критических замечаний и он не младенец, чтобы слепо веровать!
— Ах ты... — вскинулась побуревшая лицом хозяйка на нарушителя благопристойности, но осеклась. — Простите его, ваше высокопреосвященство! Глуп ещё, сам не понимает, что болтает! Я его накажу!
— Подойди ко мне, отрок, — позвал посерьезневший Филарет.
Коренастый краснощёкий увалень, стриженный в скобу, но одетый в тёмно-коричневый сюртучок и светлые в клетку брюки навыпуск, потупясь, предстал перед митрополитом.
— Запомни, Димитрий, что от веры отвращает незнание или неполнота знания, а подлинно глубокое знание неизбежно приводит к вере... Спаси тебя Господь... За чай благодарствую, Клавдия Дмитриевна, поеду. А племянника не наказывайте!..
Едва митрополичья карета тронулась от ворот, купеческая вдова вернулась в столовую и стала вершить суд.
— Ах ты, негодяй! Висельник! Расстроил святого отца своими дерзостями!.. Прошка, Васька — долой с него сюртук! Пороть его!
— А владыка запретил! — тоненько пискнул преступник.
— Ты мне ещё указывать?! — взъярилась Клавдия Дмитриевна, схватила что попало под руку и швырнула в наглеца. От звона стекла и брызг белых осколков она очнулась.
— Маменька! — укоризненно пробасил старший сын Прохор. — Вы ж филаретовскую чашку разбили!
— Господи! — всплеснула руками вдова. — Прости меня, святый отче, что ослушалась!
Князь Сергей Михайлович только собирался сесть за чай, накрытый в маленькой гостиной, как доложили о приезде высокопреосвященного. Лакей по одному взгляду понял приказание князя и помог ему переоблачиться из уютного халата, отороченного белкою, в синий домашний сюртук. Князь одёрнул белоснежный пикейный жилет и шаркающей походкой двинулся навстречу гостю.
— Владыко! Вот уж не ожидал!.. Как вы решились в такой мороз выехать?
— Дело одно. — Филарет неожиданно весело улыбнулся. — Очки я потерял, ваше сиятельство. Вот езжу по Москве, ищу.
Князь понял шутку и ответно улыбнулся.
— Рад вашей бодрости, владыко. Сам я от тяжести моих годов сник. Не окажете ли мне чести разделить трапезу?
— Не откажусь, князь, хоть и потчевали недавно меня в одном доме... но очков моих у вас в самом деле нет?
— Очков? — Князь позвонил в колокольчик.
Призванный камердинер князя почтительно доложил, что одну бумагу его высокопреосвященство действительно вчера прочитал в очках, но взял их с собою.
— Могу свои отдать, — предложил Голицын.
— Премного благодарен, ваше сиятельство, но у вас стекла слабые для меня. Видно, в университете оставил.
— Сейчас я пошлю... — Князь отдал приказание, а после обратился к митрополиту: — Послушайте новость, кою вчера сказать не решился при всех: отставка Закревского решена! Ваше ли письмо сыграло свою роль, а вернее — известное недовольство государя.
Филарет с месяц назад отправил в Синод требование о расторжении брака Лидии Клеймихель с князем Друцким-Соколинским, заключённого при живом муже графини, и о наказании священника, коего, правда, принудил к тому генерал-губернатор, пожелавший помочь дочке. Никому не жаловался владыка на другой случай самоуправства Закревского, который в мае заставил его в самом болезненном состоянии отправиться к Троице для совершения молебна в честь рождения у царя сына Сергея. О переносе на два дня генерал-губернатор не желал и слышать. Пересилив себя, святитель поехал, отслужил, а после две недели лежал пластом в постели... И всё же новость не доставила радости — жаль графа...
— Кого ж поставят взамен?
— Генерал-адъютанта Петра Тучкова, из молодых (Тучкову было за пятьдесят)... О крестьянском деле много разговоров...
— А что, из Синода нет новостей?
— Нет. Вы напрасно надеетесь, владыка. Нынешнее поколение государственных людей слишком нерешительно. Государь мне жаловался после коронации... Ну что там?
Выросший на пороге лакей доложил, что очков его высокопреосвященства в университете не нашли.
— Придётся, владыка, заказывать вам новые.
— А до тех пор? Что ж мне делать — ни читать, ни писать!
— Отдохните, — благодушно сказал князь. — Нужен же и вам покой.
— Тогда нам будет покой, когда над нами пропоют «Со святыми упокой»... Простите ворчание моё, поеду.
На Троицком подворье, едва подскочивший Алексей отворил дверцу кареты, владыка спросил:
— Нашёл?
— Нет, владыко, — с отчаянием ответил малый.
— Кто это приехал? — спросил митрополит про чужую тройку, стоявшую возле конюшни.
— Это курьер какой-то из Синода, — небрежно ответил Алексей.
— Зови! Зови его в кабинет!.. Да, чтоб не забыть, отправь князю полость медвежью, которую в дорогу мне дал.
Через минуту вихрастый послушник возник на пороге с сияющим видом.
— Нашёл! Нашёл, ваше высокопреосвященство!