Фаусто спрятал оружие в кобуру и снова сел за стол. Взял листок бумаги и записал на нем это имя.
— Где он живет?
— В Риме. Он всегда жил в Риме. Вот почему они наняли его прикончить вашего отца.
— Кто это «они»?
— Да какое это имеет сейчас значение? Все они уже мертвы.
— Где Романо живет в Риме?
— Он всегда жил на улице Луиджи Риццо, к западу от Ватикана. Не имею понятия, живет ли он еще там или нет.
— Номер дома?
— Не помню. Я старый человек.
Фаусто сложил листок и сунул его в карман.
— Что вы собираетесь делать? — спросил дон Чиччо. — Убьете его?
— Это мое дело. — Фаусто подошел к двери и открыл ее.
— Я закончил с ним, — объявил он начальнику тюрьмы и вышел на улицу, освещенную зимним солнцем.
— Профессор Сальваторелли берет некоторые церковные верования и немного искажает их в своих целях.
Тони сидел напротив Нанды за садовым столиком со стеклянной поверхностью. Прошло три дня после их последнего разговора. Светило солнце, день выдался прекрасный и необычно теплый, поэтому Нанда решила пообедать в саду. Она ела фрукты с сыром и пила белое вино. Тони в этот день соблюдал пост.
— Например, — продолжал он, — профессор сказал тебе, что не существует такой вещи, как смерть, что мы просто уходим в другое место в другой форме. Да, церковь тоже говорит, что смерти нет, однако разница в том, что она утверждает: вечное спасение возможно только, если есть вера в Господа нашего. А Сальваторелли вера не нужна — ему нужно слепое доверие.
Нанда надкусила сочную грушу. Она выглядела прелестно в светло-голубом платье и белом вязаном жакете, накинутом на плечи.
— Так ты считаешь, что я просто легковерна?
— Конечно. Тебе так хочется обрести душевный покой, что ты хватаешься за любую соломинку.
— А у тебя есть душевный покой, Тони?
Он слегка нахмурился:
— Да.
— Почему ты помедлил с ответом?
— Я этого не заметил.
— Но это было.
Она отрезала кусок сыра и положила его на крекер. Тони наблюдал за ней. Над кирпичным забором в садах Боргезе медленно раскачивались верхушки деревьев.
— Ты никогда не чувствуешь голода? — спросила Нанда, разгрызая крекер.
— Конечно, чувствую. Вот сейчас я бы все отдал за одну из этих груш. Но я научился управлять своим телом. Священник должен уметь это делать.
— Но на свете масса толстых священников. Люди говорят, что многие служители церкви совсем не такие, какими они притворяются.
Тони отмахнулся от назойливой мухи.
— Я ведь не говорю, что духовенство совершенно.
Нанда запила сыр вином.
— Я восхищаюсь тобой, Тони. Хотела бы я быть такой же сильной, как ты. — Она прикрыла глаза ладонью и взглянула на небо. — Солнце действительно жаркое, правда?
Она сняла жакет. Тони впился глазами в ее обнаженные руки.
Муха жужжала над самой его головой.
Он медленно потянулся к груше.
Глава 37
Годы старости были для княгини Сильвии радостными. Она была любима и почитаема большинством жителей Рима. Ее считали гранд-дамой, обладавшей элегантностью, вкусом, умом и безупречными связями. Единственным обстоятельством, омрачавшим ее безмятежную старость, было существование Муссолини, которого она презирала. И конечно, ее беспокоил Фаусто.
В один из дней, ближе к вечеру, она читала роман в своей спальне, когда дворецкий доложил, что во дворец прибыл ее сын и хочет поговорить с ней. Когда Фаусто вошел в комнату, по возбужденному блеску его глаз она поняла, что произошло нечто необычное. На нем был гражданский костюм: она еще раньше сказала ему, что в фашистской форме не пустит его во дворец. Фаусто подошел к матери и поцеловал ее. На секунду она забыла о фашизме и Муссолини и обняла сына.
— Ты хорошо выглядишь, мамочка. — Он пододвинул пуфик поближе к ее креслу.
— Да, при данных обстоятельствах неплохо. Как Нанда? Тони говорил мне, что по вечерам он дает ей религиозные наставления.
— Да? Я не знал об этом. Меня не было несколько дней в городе. А отчего это Тони заделался проповедником?
— Чтобы вырвать ее из лап этого жуткого шарлатана — профессора Сальваторелли.
— Что ж, если это ему удастся, я буду благодарен ему. Мамочка, я сделал кое-что, надеюсь, это очень обрадует тебя.
— Вышел из фашистской партии? — сухо спросила она.
Фаусто взглянул на нее с удивлением:
— Конечно, нет.
— Это был бы самый лучший твой поступок.
— Я не собираюсь начинать с тобой еще одну политическую дискуссию. Сейчас я говорю о личном. Мне удалось узнать имя человека, который убил отца.
Теперь уже она удивилась:
— Каким образом?
— Это не имеет значения. Дело в том, что он был палачом в мафии, как мы всегда и подозревали. Но сейчас он мертв. Мы отомстили за смерть отца. Я хотел, чтобы ты первой узнала об этом. Я подумал… — он на секунду замешкался, — может быть, это улучшит наши отношения.
Сильвия закрыла глаза и вспомнила ту страшную ночь семнадцать лет назад, когда единственный человек, которого она когда-либо любила, был отнят у нее. Затем она открыла глаза и посмотрела на сына, который так часто напоминал ей Франко.
— Что ты имел в виду, когда сказал «мертв»? Что с ним случилось?
— Это не имеет значения.
— Нет, имеет. Над ним совершили правосудие по-фашистски?
— Я сказал тебе: это не имеет значения!
— Его убили, так ведь? — тихо спросила она. — Ты убил его?
— Разумеется, нет! — Он пытался сдержать свой гнев и возмущение. — Мне кажется, тебе нужно радоваться тому, что за смерть отца отомстили, а не расспрашивать, как это было сделано. Никто не мог сделать это десять лет назад. В конце концов, отец был одним из первых итальянцев, кто атаковал мафию. А кто покончил с ней? Кто раздавил ее? Дуче!
— О, Фаусто, — вздохнула Сильвия, — ты ничего не понимаешь. Разве можно достичь чего-нибудь, борясь с мафией ее же методами? Разве это справедливо — убивать убийцу? — В ее прекрасных старческих глазах появилось умоляющее выражение. — Прошу тебя, дорогой мой, уйди от них!
На какой-то миг у него мелькнула мысль, а не права ли его мать. Потом Фаусто взял себя в руки, лицо его стало холодным. Он поднялся:
— Я сделал это для тебя и для отца. Думал, это тебя порадует. Но совершенно очевидно, что любой мой поступок вызывает у тебя неудовольствие…
Фаусто вышел из комнаты и бросился на улицу. Когда он сел в машину, то внезапно понял, что плачет, сам не зная почему.
Жена Фаусто и его брат-близнец разговаривали в гостиной виллы. Они не заметили, как он вошел. Они стояли у дверей в сад, спиной к нему, поглощенные своей тихой беседой.
Наступали сумерки, и мягкие темные тени окутывали комнату. Через секунду Фаусто включил свет.
— Фаусто! — воскликнула Нанда, обернувшись к нему. — Я не слышала, как ты вошел.
— Привет, Нанда! Привет, Тони. Мать сказала мне, что вы оба ведете беседы о религии. Вы всегда разговариваете в темноте?
— А я и не понял, что уже так поздно, — отозвался Тони. — Я, пожалуй, пойду.
— Не уходи. У меня не было случая поговорить с тобой с тех пор, как ты вернулся в Рим. Останься у нас поужинать. Нанда, мы ведь никого не ждем к ужину, не так ли?
— Нет, никого.
— Тогда скажи повару, чтобы готовил на троих.
Нанда почувствовала что-то неладное, заметив, как муж скрывает раздражение, и была рада оставить Тони поужинать. Когда Фаусто был не в духе, она предпочитала, чтобы в это время в качестве буфера присутствовал кто-либо третий. Нанда вышла из комнаты, а Фаусто подошел к брату и обнял его:
— Мне приятно видеть тебя, Тони. Мы ведь теперь не часто видимся. И очень досадно, что в тот момент, когда я прихожу домой, ты хочешь уйти. — Фаусто достал из янтарного ящичка сигарету и закурил.
— Я не хотел огорчить тебя, — сказал Тони сконфуженно.
— Но ты огорчил меня. Я знаю, что ты и мать не одобряете моих действий, однако это не значит, что мы не можем оставаться друзьями, правда?
— Конечно, правда.
— Отлично. — Он пересек комнату и нажал электрический звонок. — Пойду переоденусь. Если хочешь, дворецкий принесет тебе коктейль.
— Спасибо, Фаусто.
Братья не спускали друг с друга глаз.
— Мой дом — твой дом, Тони, — наконец сказал Фаусто и пошел наверх.
Тони сидел в кресле, уставившись в белый ковер. Ему не хотелось оставаться на ужин. Но он чувствовал себя слишком виноватым, чтобы уйти.
Когда Нанда в черном, глубоко декольтированном платье для коктейля сошла вниз, она выглядела столь соблазнительной, что Тони ощутил острое желание. Платье удерживалось на ее обнаженных плечах при помощи узких черных бретелек, а нижняя его часть состояла из треугольников, острые концы которых свободно свисали над коленями. На стройных ногах красовались атласные туфли с пряжками из искусственных бриллиантов, в ушах покачивались алмазные сережки, а на руке переливались два браслета с алмазами и рубинами — подарок ее отца-ювелира. Шедший позади нее Фаусто был в облегающем фигуру смокинге.
— Бернардо сделал тебе коктейль? — спросил он Тони.
— Я сказал ему, что подожду вас.
— Мне хочется пить. — Фаусто снова нажал звонок и подошел к патефону. — Тебе нравится американская музыка, Тони? Гершвин, например? Я от его песен без ума. Вот эта называется «Я построю лестницу в рай». И название прекрасное. Почти религиозное, как ты считаешь?
Он опустил иглу на пластинку, и прелестная мелодия выпорхнула на свободу. Вошел дворецкий и принял заказ на напитки.
Когда они пили коктейли и ужинали, Фаусто поддерживал легкую беседу, но Тони большей частью молчал.
— Хотите еще Гершвина? — спросил Фаусто, когда они вернулись после ужина в гостиную.
— Ну конечно! — воскликнула Нанда, которая за ужином выпила много вина и сейчас слегка опьянела. Фаусто поставил пластинку «Леди, будь паинькой». Нанда закружилась по комнате, Тони смотрел на нее, а Фаусто — на Тони. Потом Фаусто присоединился к жене. Молодая пара танцевала очень хорошо, их тела прикасались друг к другу, слегка выпуклый живот Нанды прижимался к живо