Когда такой момент подходит, перед прогрессивными советниками лидера встает судьбоносная дилемма: «гнуть свою линию» с риском попасть в опалу – или смолчать и приспособиться, сохранив статус близости к олимпу. Мой отец раз за разом, при всех руководителях, выбирал первое и попадал в немилость. Многие его коллеги, друзья и ученики выбирали второе, оправдывая себя тем, что, сохранив свое положение, они будут иметь возможность и дальше оказывать на власть позитивное влияние. Но это зачастую было самообманом: как говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. После перехода определенной черты в таких отношениях цели и средства меняются местами. Близость к власти становится самоцелью, а взаимодействие с ней – средством, и тогда возможность позитивного влияния сходит на нет.
Для него правило отношений с великими мира сего состояло в том, что, если начальство проявляло интерес к его знаниям и предложениям, он никогда не отказывался. Как бы негативно отец ни относился к политике руководства, он использовал любую возможность, чтобы сделать ее лучше. Но когда его идеи были не нужны, он никогда не напрашивался со своими услугами и, тем более, не приспосабливался к порочному курсу ради того, чтобы его поманили пальцем. Он знал немало тех, кто так делали, теряли свое достоинство и разрушали репутацию, их не уважали ни бывшие соратники, ни противники, ни власть, даже если жаловала показными почестями. Они на деле не были способны принести хоть какую-то пользу и перечеркивали даже прежние заслуги, если таковые имели место.
Больше всего отец ненавидел не тех, кто изначально были его политическими врагами – убежденными сталинистами, националистами или милитаристами. Он сильнее всего презирал как маститых, так и молодых «перевертышей», которые при Горбачеве были сподвижниками «перестройки», «гласности» и «нового политического мышления». При Ельцине они стали суперлибералами и ударниками «великой стройки капитализма» по рецептам Запада (недостатки и пороки которого отец знал не понаслышке). А при Путине сделались воинствующими державниками и радетелями традиционных скреп (типа «самодержавие – православие –народность» заодно с крепостным правом). Георгий Аркадьевич никогда не понимал загадочной философии особого «евразийского пути» России, считая, что она подменяет географической картой для средней школы (Россия в центре Евразии и всего мира) понимание глубинных экономических, идеологических и военно-политических движущих сил мировой политики. По этому поводу он шутил: «Под заумными геополитическими теориями кроется простая суть: постсоветская номенклатура хочет жить, как в Европе, а управлять, как в Азии».
Когда президентом был выбран Владимир Путин, отец уже фактически отошел от дел, был почетным директором Института США и Канады и не принимал активного участия в политике, чего и здоровье не позволяло. Прямой контакт с высшим руководством произошел лишь однажды, когда в 2003 г. по случаю 80-летия ему был вручен орден «За заслуги перед Отечеством» III степени. Отец тогда шутил: «То ли мои заслуги третьей степени, то ли Отечество третьей степени?» Он со школьной парты в 18 лет ушел на фронт, всю дальнейшую жизнь посвятил безопасности и процветанию своей Родины. Но он всегда с юмором относился к проявлениям «ярмарки тщеславия» и говорил, что о заслугах человека, особенно в нашей стране, судят не по государственным наградам, а по его делам.
Сейчас я задаюсь вопросом: как бы отец воспринял конфликт на Украине и вокруг нее. Думаю, в самом страшном сне отец не мог бы представить себе всего случившегося за последний год. Он начал взрослую жизнь на фронтах войны с фашизмом, после этого посвятил свою деятельность борьбе против наследия сталинизма и милитаризма, за предотвращение ядерной катастрофы, прекращение холодной войны и гонки вооружений. Происходящее сейчас он воспринял бы как крушение дела всей своей жизни. Несомненно, украинская эпопея стала бы для него и тяжелой трагедией личного характера. Он сам родом из Херсона, там жили все родственники по линии его матери, и теперь этот цветущий и уютный город подвергся грабежам и артобстрелам. В 1943 г. он в звании артиллерийского капитана с передовыми частями Красной армии освобождал Левобережную Украину и увидел ее маленькие городки, прославленные гоголевской классикой. Ныне эта область снова стала ареной жестоких боев и массовых человеческих жертв. В ноябре 1943 г. перед штурмом Киева он с разведчиками дважды форсировал Днепр – южнее города Канев, а потом под Черкассами – с задачей выбора плацдарма для батарей своих «катюш». Потом он ездил на встречи с однополчанами в Черкассы и получил звание почетного гражданина города. Сейчас названия этих населенных пунктов прозвучали в сводках специальной военной операции, а реактивная и ствольная артиллерия опять дает залпы в обе стороны над рекой.
Значение войны в жизни Георгия Аркадьевича было поистине огромным. Фронтовой опыт наложил отпечаток на всю его последующую жизнь. Он рано повзрослел и был не по годам мудр и опытен, имел уверенность в себе, не страдал ни от каких комплексов (в отличие от некоторых ровесников, оставшихся в тылу), умел руководить людьми, завоевывать авторитет у подчиненных и строить разумные отношения с командирами, жизненные невзгоды воспринимал в адекватном масштабе, соразмерном пережитому на фронте.
Как и все фронтовики, хлебнувшие горя на переднем крае, он никогда сам не рассказывал о войне. Конечно, мальчишкой я нередко приставал к нему с просьбами поделиться героическими воспоминаниями, но он всегда отнекивался. Причины такого отношения я понял много позже, когда сам в качестве депутата, представленного в Комитете по обороне Госдумы, стал регулярно выезжать в зоны боевых действий. За шестнадцать командировок мне пришлось кое-что испытать (включая ранение на Кавказе, по удивительному совпадению в ту же ногу, в которую был ранен отец в 1942 г.). Но, конечно, мой эпизодический военный опыт абсолютно несопоставим с тем, что пережили служившие в «горячих точках», и, тем более, с тем, что выпало на долю отца и других ветеранов за долгие фронтовые годы. И, главное, Вторая мировая война – самая страшная всемирная бойня в истории человечества – была совершенно другой, нежели конфликты в Чечне, Дагестане, Ингушетии, Таджикистане или Косово, очевидцем которых мне довелось стать.
Я увидел лишь крошечные фрагменты войны, но и их было достаточно, чтобы убедиться – никакой романтики на войне нет и наверняка никогда не было. Смерть на войне не бывает красивой и благородной – она всегда бессмысленна, внезапна и безобразна, а обыденность соседствует с трагедией. На свете не бывает ничего страшнее войны, но рассказывать об этом у меня нет ни желания, ни способности. Наверное, так же к этому относился отец и многие другие люди, пережившие неизмеримо больше моего.
Сейчас нередко приходится видеть в телешоу или на разных конференциях борзых журналистов и псевдоэкспертов, ни разу в жизни побывавших под огнем, но в патриотическом кураже грозящих всем военной силой и даже ядерным оружием. Я бы дорого дал, чтобы ткнуть этих «храбрецов» носом в грязь, вонь и кровь не кинематографической, а реальной войны, ибо в этом ее истинное лицо. Мой отец таким же образом относился к подобным паркетным воякам и не стеснял себя в использовании в их адрес ненормативной лексики.
Та война оставалась с ним в мыслях до самого конца. После инсульта и незадолго до смерти, когда большую часть дня он проводил в постели и часто дремал, я спросил его, что ему снится. Он ответил: «Первый и последний залпы моих “катюш”». Первый был под Москвой на Волоколамском шоссе в октябре 1941-го, а последний – на Днепре под Черкассами в ноябре 1943-го. Между этими двумя эпизодами прошли два года войны. Но подробнее об этом времени я узнал лишь под конец его жизни, когда помогал ему работать над одной из его последних книг под названием «Детство. Отрочество. Война».
После окончания школы Юра (так его всегда звали в семье) подал документы в артиллерийское училище, а на следующий день после зачисления началась война. Ускоренные офицерские курсы, участие в параде на Красной площади 7 ноября 1941-го, выдвижение дивизиона на передовой рубеж обороны Москвы. (Странно и постыдно, что, когда начали отмечать годовщины того легендарного парада, отца ни разу не пригласили на кремлевский банкет. Видимо, это была мелочная месть каких-то зловредных начальников.) К слову сказать, десятилетия спустя, когда мы ездили на дачу в поселок Опалиха, отец показывал мне, где передний край пересекал Волоколамское шоссе: там стояла полуразрушенная церковная колокольня, на которой был их наблюдательный пункт и которую немецкая артиллерия пыталась снести, но не смогла.
А потом, после завершения боевой подготовки в Миассе, был эшелон, следовавший под бомбежками на Калининский фронт, служба в качестве начальника разведки дивизиона, а затем командира батареи реактивной артиллерии. Там ему нередко приходилось корректировать залпы своих «катюш», находясь в боевых порядках пехоты, а подчас и впереди них, и там же он получил ранение в ногу от пули немецкого снайпера, переходя на наблюдательный пункт. Казенный язык боевых сводок подчас красноречивее любой батальной лирики: «5 сентября Арбатов под сильным огнем противника на открытой местности… точно установил передний край обороны, после чего был дан залп. Наши части после залпа овладели высотой и продолжали продвигаться вперед»[4].
После в должности помначштаба полка по разведке он воевал в составе Степного фронта на Курской дуге, освобождал Левобережную Украину и участвовал в подготовке освобождения Киева. При осенних переправах через холодные реки получил воспаление легких, которое перешло в туберкулез. Был комиссован «вчистую» и как бесчисленное множество таких же молодых офицеров и солдат отправлен в тыл – умирать. Затем медсанбаты, санитарные поезда и долгое лечение в госпитале, где он выжил благодаря чудесному везению и заботе врача – матери его одноклассника, который тоже был на фронте. А потом семья откармливала его, отрывая от себя лучшее из того, что могла достать в голодное военное время.