Во-первых, максимально возможное использование американского научно-технического лидерства для экономического развития нашей страны, преодоления «комплексного застоя».
Во-вторых, достижение прочной и необратимой разрядки международной напряженности, деэскалация ядерной угрозы. Будучи фронтовиком, Георгий Аркадьевич яснее других понимал, что приоритетом приоритетов было предотвращение военного конфликта с США, ибо это самое ужасное, что может случиться. Однажды Георгий Аркадьевич так сформулировал эту позицию, когда в очередной раз он упрекнул меня за слишком тесные и близкие дружеские отношения с некоторыми известными диссидентами. Он сказал мне с наигранно-серьезным дружелюбием: «Ты чего занимаешься внутренними делами? Тебе что, не нравится то, что мы предлагаем, что мы стараемся сделать во внешней политике?» Я ответил: «Конечно, мне это нравится, я с удовольствием работаю в этой области». «Вот и занимайся внешней политикой», – назидательно проворчал Георгий Аркадьевич. Только позднее я узнал, что он многое сделал для того, чтобы я смог остаться в Институте.
Я чувствую неловкость, поскольку довольно много говорю о себе, а не о Георгии Аркадьевиче. Проблема в том, что мне хочется включить в рассказ об Арбатове то время, в которое ему пришлось работать и без которого непросто понять и оценить его как личность. Это был человек незаурядного ума и уникального жизненного опыта. Что касается ума, то я бы характеризовал его интеллект как ум человека очень гибкого и очень глубокого одновременно. Он был достаточно гибок, чтобы понимать и тонко чувствовать возможности и пределы конструктивных и позитивных действий и вполне на уровне той глубины, которая позволяет соизмерять потребности повседневности с более глубинными и долговременными процессами в развитии мира и страны. Он не любил абстрактных рассуждений. B какой-то мере был стихийным материалистом и, по-марксистски, критерием истины считал прежде всего практику. Но при этом он, несомненно, имел твердые базовые нравственные императивы, которыми он не мог и не хотел поступаться. Именно этими императивами были продиктованы его жизнь, его судьба.
Его личное восприятие мира во многом было связано с тем, через что он прошел. Георгий Аркадьевич был человеком, в семье которого были репрессированные люди. Он хорошо знал, что это значит. Он знал не понаслышке, что такое варварские методы решения политических проблем, всеми силами их ненавидел и понимал, что с таким варварством надо бороться и не допустить повторения в нашей стране ничего подобного. Его молодые годы пришлись на страшное время первых лет Великой Отечественной войны, он провел большую часть войны на фронте. Арбатов – человек того же поколения, что и замечательный поэт-фронтовик Давид Самойлов, который создал поистине бессмертные строки:
Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
И в гуманисты в сорок пятом.
Георгию Аркадьевичу было суждено стать частицей и воплощением нашей военной легенды. Ведь он был участником парада на Красной площади в ноябре 41-го, а не парада в победном 45-м, что само по себе исключительно почетно, но все-таки в 41-м до Победы было еще очень далеко… Он был одним из первых командиров батарей знаменитых «катюш». Его военная судьба сыграла ключевую роль в формировании в нем, в его душе уникального сочетания, я бы сказал, неразрывной связки между чувством патриотизма, сопричастности с жизненными интересами своей страны и, одновременно, стремлением любой ценой и невзирая ни на какие усилия, а иногда и на прямой риск, отстаивать приоритет мирного курса, мирной ориентации в выборе альтернатив для обеспечения безопасности своей страны.
Георгий Аркадьевич прекрасно понимал, что настоящая, прочная безопасность страны и мира немыслимы без каких-то базовых предпосылок, которые надо создавать, и в этом смысле внешняя и внутренняя политика теснейшим образом связаны. Он был убежден, что необходимо добиться серьезных конкретных результатов упрочения международной безопасности, как ядерной, так и в более широком аспекте. Поэтому он всячески поощрял расширение сфер исследовательской тематики Института, включая в нее и важнейшие аспекты европейской безопасности, и (что особенно было близко исследовательским интересам) отношения в глобальном «треугольнике» СССР–США–КНР.
Разумеется, эта тематика была объективно увязана с базовыми проблемами разумных рациональных изменений как внутри нашей страны, так и вокруг нее. Роль Арбатова во внутренних дебатах, приведших к сдвигу нашей страны в сторону разрядки международной напряженности, его неоценимые усилия в пользу того, чтобы на Европейском театре снизилась острота противостояния двух блоков и в более широком плане – уменьшилась острота стратегического противостояния ракетно-ядерных сил, а также чтобы были выработаны прямые, конкретные и поддающиеся проверке результаты, – давно стали частью нашей и всемирной истории. Недаром академик А.Д. Сахаров в это же время выдвинул тезис о том, что контролируемый прогресс и устойчивый ядерный паритет являются двумя совершенно необходимыми условиями существования человечества в нынешнюю эпоху.
Но все это с неизбежностью предполагало создание и непрерывное совершенствование взаимоприемлемой системы контроля за прогрессом вообще и ракетно-ядерным паритетом в частности. Таким образом, стратегический паритет и три знаменитые «корзины» Хельсинского акта 1975 г. объективно увязывались в единое целое, и основатель нашего Института был самым тесным и активным образом причастен к созданию этой структуры «единства и многообразия». Как любил говорить, артистично коверкая произношение русской фразы, американский президент Р. Рейган: «Доверяй, но проверяй!», и эта фраза предполагала создание такого механизма взаимного контроля, контроля без дураков, без мелких обманов, который содействует росту доверия и формирует позитивную, морально нравственную среду не только в этих, но и во многих других, более широких сферах.
Иногда говорят, что конфронтационные отношения – болезнь заразная, и ее бациллы отравляют многие поколения людей и целые наций.
Однако это спорное мнение. В начале 70-х гг. многим казалось удивительным, что после событий 1968-го в Чехословакии, когда уровень конфронтации между блоками достиг, казалось бы, предела и всерьез заговорили о возможности ядерной войны, уже в 1972 г. президент Никсон приехал в Россию и начался процесс строительства системы контроля над вооружениями, а в 1975 г. был подписан Хельсинский акт о создании СБСЕ, а затем и ОБСЕ. И это в условиях, когда стабильно существовал и не подавал никаких сигналов о скором конце коммунистический режим. Следует подчеркнуть, что этот удивительный прогресс был отнюдь не безлик. Он, как и все исторические периоды, имел своих ангелов и демонов. Он происходил в условиях очень серьезной, упорной борьбы сил движения вперед с силами консервации, как внутри США, так и внутри самого Советского Союза. Я много позднее узнал то, о чем тогда лишь догадывался, что, когда периодически наши военные жаловались верховной власти на Арбатова, который мешал им втягивать страну в очередной этап изнурительной гонки вооружений, никто иной, как Л.И. Брежнев прикрывал его, произнося одну лишь фразу: «Не трогайте Юру – он фронтовик». И это верно. Арбатов оставался фронтовиком и тогда, когда он защищал страну на поле боя, и тогда, когда работал в Институте. И делал все, что мог для победы на этих фронтах. В трудное постсоветское время Институт выжил и сыграл свою положительную роль в формировании российской внешней политики. В этом большая заслуга его второго директора Сергея Михайловича Рогова.
При этом имя основателя Института академика Арбатова теперь уже навсегда и совершенно заслуженно стало визитной карточкой ИСКРАНа.
Авторитет директора был неподдельным
В.О. Печатнов
Я поступил в ИСКАН (так он тогда назывался) в сентябре 1972 г. после службы в армии в качестве военного переводчика в Египте. Тогда я и познакомился с Георгием Аркадьевичем, который пригласил меня – старшего научно-технического работника, а проще говоря, лаборанта, – чтобы расспросить о ситуации в Египте и заодно посмотреть на нового сотрудника. Вряд ли его заинтересовала моя скромная информация, но меня он сразу подкупил своим демократизмом и спокойной деловитостью. Последующие несколько лет я работал в удалении от руководства Института и узнал нашего директора поближе только в конце 1970-х гг., когда он стал привлекать меня к выполнению специальных заданий. Запомнилась, в частности, вспомогательная работа вместе с С.М. Плехановым над его книгой-интервью голландскому журналисту Виллему Олтмансу «Вступая в 1980-е», санкционированной, как потом стало известно из архивных документов, специальным решением ЦК КПСС. Появилась возможность чаще бывать в научных командировках в США, где я пристрастился к работе в американских архивах, собирая материал для докторской диссертации. Эти годы постоянного общения с Георгием Аркадьевичем и нахождения в гуще институтской жизни стали для меня хорошей школой в профессиональном и человеческом плане. Конец 1970-х – первая половина 1980-х, вообще, были «золотым» периодом в жизни ИСКАНа. Первоклассные кадры специалистов самых разных областей объединяли общий предмет изучения, ощущение престижного статуса своей профессии американиста, причастности к проблемам страны и востребованности своего труда. Кипела научная и общественная жизнь: на заседаниях Ученого совета, защитах диссертаций и даже на партийных собраниях шли оживленные дискуссии, сталкивались разные точки зрения. Г.А. Трофименко, Б.С. Никифоров, Ю.А. Замошкин, Э.Я. Баталов, В.П. Лукин, Г.Е. Скоров, Н.П. Шмелев, В.В. Журкин, М.А. Мильштейн – таким созвездием ярких имен мог похвастаться не каждый академический институт. Особенно интересными были так называемые директорские семинары, на которых выступали приглашенные Георгием Аркадьевичем светила нашей науки и культуры. Новогодние праздники часто встречали всем коллективом с веселыми капустниками и остроумной стенной газет