ой. И все это – под руководством Георгия Аркадьевича, который задавал тон, поощрял свободомыслие и притягивал к себе крупные личности. Авторитет директора был неподдельным и непререкаемым, основанным на глубоком уважении к его знаниям, опыту и высоким нравственным качествам, которые он, впрочем, никогда не выставлял напоказ.
Для меня Георгий Аркадьевич всегда был и остается прекрасным представителем поколения фронтовиков, хорошо знакомым мне по моим родителям и их кругу. Война закалила этих людей, но не сломала; они прошли через тяжелейшие испытания, сохранив чувства товарищества, собственного достоинства, верности долгу и радения за благо своей страны, которую они не только защитили, но и восстановили после войны. Таким был и мой отец – почти ровесник Георгия Аркадьевича (родился в тот же день двумя годами раньше), тоже капитан-артиллерист, командир батареи 176-мм пушек, провоевавший на фронте три года.
Особенно хорошо я узнал Георгия Аркадьевича во время своей работы представителем ИСКАНа в Вашингтоне, куда он часто приезжал в служебные командировки. Тогда я целыми днями был неотлучно при нем, занимаясь организацией его программы, сопровождая в поездках, встречах и выступлениях, помогая с записями бесед и телеграммами в «Центр». Это была очень напряженная, порой даже изнурительная работа. Георгий Аркадьевич в поездках сам трудился с особой отдачей и требовал того же от своих помощников. Это не мешало ему проявлять к ним заботу и внимание. Как-то раз в Нью-Йорке у него отменилась вечерняя встреча и, хотя моей вины в том не было, я расстроился, зная, как директор не любит простаивать. Заметив мое состояние, он сказал: «Ты не переживай. Смотри, какой чудный вечер; мы в Нью-Йорке (Георгий Аркадьевич любил этот город. – Примеч.авт.), пойдем прогуляемся, зайдем в корейскую лавку тут за углом, купим ребрышек в соусе, виски у нас есть. Посидим спокойно, поговорим». Так мы и сделали, и я до сих пор помню этот по-особому теплый нью-йоркский вечер в нашей миссии при ООН на 67-й улице. Однако спокойные моменты выдавались редко.
Но это была и очень интересная работа, благодаря которой я узнал об Америке много нового. Встречи директора в Белом доме, на Капитолийском холме и Уолл-стрит, беседы с ведущими американскими журналистами и экспертами-международниками открывали для меня мир большой политики и большого бизнеса, куда посторонним вход закрыт. По-новому открывался в этом общении и сам Георгий Аркадьевич.
Он всегда оставался настоящим патриотом своей страны, остро переживавшим ее беды, прекрасно сознающим ее достоинства и изьяны и всегда стремящимся в меру своих сил сделать ее лучше. В нем не было академической отстраненности от советской/российской политики и реальности; для нейтрального наблюдателя он слишком близко к сердцу принимал все происходящее дома и не мог остаться в стороне от активного участия в нем. Это делалось, во-первых, через научную «продукцию» Института и закрытые служебные записки, направлявшиеся в ЦК КПСС и другие вышестоящие органы. Георгий Аркадьевич не просто «подмахивал» эти записки, а тщательно их редактировал, прежде чем отправлять адресату (сказывался его опыт редакторской работы после окончания МГИМО). В этих материалах, как правило, внимание руководства обращалось на полезные стороны американского опыта, новые явления во внутренней и внешней политике США, предлагались конкретные рекомендации. В условиях советской политкорректности некоторые выводы подавались иносказательно, как например, в целой серии открытых и закрытых материалов о негативных последствиях милитаризации экономики на примере США. Думаю, что, когда будущие исследователи поднимут этот сохранившийся в архивах аналитический пласт, они смогут по достоинству оценить объем и качество работы, проделанной Институтом и его директором. Во-вторых, сам Арбатов, многие годы входивший в группу консультантов Международного отдела ЦК и имевший доступ к высшему партийному руководству страны, доносил свои взгляды напрямую, о чем он пишет в своих мемуарах.
В годы перестройки он вынес эту борьбу в публичную сферу, начав серьезную полемику с военными по вопросам бюджетных приоритетов и гонки вооружений. Георгий Аркадьевич всегда был противником милитаризации экономики, политики и образа политического мышления, последовательно выступая за сокращение вооружений и поиск альтернативных путей обеспечения безопасности, в том числе – за счет международного сотрудничества. Помню, с каким увлечением он работал в авторитетной Международной комиссии У. Пальме, разрабатывавшей концепцию общей безопасности. Другой его тревогой в те годы была угроза рецидива сталинизма и оживления «красно-коричневых», способных сорвать продвижение страны к демократии. В то же время он никогда не был ярым западником, выступая резко против рыночного фундаментализма и его адептов в России. Его острая публичная полемика с поклонниками «шокотерапии», в которых он видел «большевиков навыворот», создала ему немало врагов – и не только в России. Помню, как весной 1992 г. буквально в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке он дописывал статью «Необольшевики из МВФ», опубликованную через несколько дней в «Нью-Йорк таймс».
Георгий Аркадьевич, вообще, был смелым человеком, не боявшимся говорить горькую правду даже первым лицам в руководстве страны, которым это, естественно, не нравилось. Характерна траектория его отношений с М.С. Горбачевым. Начиналась она, как и для многих из нас, с больших надежд и даже очарования новым, необычным лидером. Георгий Аркадьевич тогда много сделал для успешного дебюта Горбачева на международной арене, начиная с его встречи с Рейганом в Женеве в 1985 г. и первых шагов генсека в мировой политике. «Я уже и не надеялся, что доживу до времени, когда нашим лидером можно будет гордиться», – писал он Горбачеву в конце 1986 г. Однако постепенно, по мере нарастания трудностей и необходимости принятия тяжелых решений, росло недовольство нерешительностью и непоследовательностью действий генсека, отсутствием у того твердой стратегической линии в проведении реформ, его шатаниями между консерваторами и демократами. Я хорошо помню эту растущую тревогу Георгия Аркадьевича по личному общению с ним на рубеже 1990-х гг. Но, оказывается, он не боялся говорить об этом и самому Горбачеву, как видно из его сохранившихся записок – иногда написанных от руки только в один адрес. Сначала это были тактичные советы и предложения (кстати, в этой переписке я обнаружил и несколько своих материалов, который Георгий Аркадьевич переправлял генсеку, неизменно ссылаясь на их авторство). Потом в них начала сквозить критика, причем все более нелицеприятная. Признаюсь, что, даже хорошо зная Георгия Аркадьевича, я не ожидал такой откровенности и смелости, какими пронизаны его письма Горбачеву на закате перестройки. Они написаны с чувством большой боли за происходящее. В начале 1990 г., говоря о нарастании призывов к «спасению государства», к которым присоединился и сам Горбачев, он писал: «Мне понятно, почему на государственную педаль так жмут правые, сторонники реставрации доперестроечных порядков. Но когда к этому хору присоединились Вы, то Вы фактически изменили себе и своему делу. Смысл лозунга “Спасай государство!” в данный момент, в данной ситуации не может быть иным, чем “Долой демократию!”». А в конце того же года Георгий Аркадьевич пророчески предупреждал президента СССР об угрозе правого переворота, включавшего в себя «экстремистско-фашистский, националистический» компонент, и прямо называл опасных людей в окружении президента. «Коль скоро стратегический курс взят на гуманный социализм, на демократию, на очеловечивание нашей несчастной страны и несчастного общества, поправения допускать никак нельзя – ни в руководстве, ни в обществе, – писал он. – Тем более что регулировать сдвиг вправо, коль скоро он уж наберет силу (и это показывает кое-какой исторический опыт), не удастся – этот оползень сметет всех, включая Вас (неужто эти люди Вас когда-нибудь не то что полюбят, но хотя бы простят?). Не говоря о том, что для действительно правой политики они легко найдут более подходящих людей». В результате в отношениях Георгия Аркадьевича с Горбачевым наступило резкое охлаждение, к чему приложили руку и недоброжелатели Арбатова в окружении Горбачева.
Потом та же история повторилась с Б.Н. Ельциным. Поначалу Георгий Аркадьевич, разочаровавшись в Горбачеве, видел в Ельцине более перспективного лидера, который не побоится пойти на решительные реформы для продвижения демократии и рыночной экономики. Во время первой неофициальной поездки Ельцина в США осенью 1989 г. Георгий Аркадьевич попросил меня оказать ему посильную помощь, если потребуется. Для Горбачева Ельцин тогда был политическим противником, и советское посольство держалось в стороне от его приезда. Но наш посол Ю.В. Дубинин с пониманием отнесся к поручению Георгия Аркадьевича и разрешил мне контакт с Борисом Николаевичем в сугубо личном качестве. Я встретился с Ельциным во время посещения им Конгресса США: его переполняли впечатления от только что состоявшихся встреч в Белом доме. Во время его запланированной встречи с советником Дж. Буша по национальной безопасности Б. Скоукрофтом на нее заглянули пожать гостю руку сам Буш и вице-президент Д. Куэйл. «Понимаешь, вице-президент, потом президент!» – возбужденно рассказывал мне Борис Николаевич, пока мы добирались до Сената. Я предложил ему свои услуги, которые в итоге не понадобились.
В 1990-м – начале 1991-го Георгий Аркадьевич пытался склонить его и Горбачева к примирению, считая их конфликт очень опасным для страны. Но из этого, к сожалению, ничего не вышло. После августовского путча и избрания Ельцина президентом Российской Федерации Георгий Аркадьевич продолжал давать ему советы, которые все чаще расходились с настроем нового президента и его окружения. Во время первого официального визита Ельцина в США (июнь 1992 г.) он попросил меня передать тому свое личное письмо, с которым дал мне ознакомиться. В письме были две основные темы: проблема кадров президентской команды и угроза коррупции. Ельцину предстояло важное выступление на совместном заседании обеих палат Конгресса, и Георгий Аркадьевич хотел, чтобы в нем был взят верный тон. Он советовал Ельцину выступить в роли объединителя страны, не перечеркивающего все ее прошлое и протягивающего руку примирения своим политическим оппонентам. А это значит – не бояться привлекать на руководящие посты опытных работников советского времени (включая коммунистов), ибо других квалифицированных и проверенных кадров в стране просто-напросто нет. Надо менять и свое окружение, писал он, поскольку «у Вас есть команда для захвата власти, а не для управления страной». Это поможет предотвратить и расползание коррупции, которая при попустительстве грозит превратиться в настоящую гангрену власти. Очень важно, подчеркивалось в письме, искоренить ее в самом начале, пока она не приобрела системного характера. Борис Николаевич сунул письмо в карман, и эти разумные советы остались втуне. Вместо этого в своей речи в Конгрессе он обрушился на коммунизм и все советское прошлое, обещая похоронить его раз и навсегда. Зато эта поза могильщика