Тривз также констатировал перитифлит, но предложил подождать еще несколько дней, чтобы заручиться абсолютной уверенностью в том, что выпуклость на брюшной стенке есть свидетельство инкапсуляции очага нагноения и что операция никак не нарушит этой инкапсуляции. Тривз навещал короля ежедневно, надеясь, что тот однажды все же согласится с оптимистичными прогнозами Тривза об исходе вмешательства. Однако король с решением медлил. И вдруг в субботу, двадцать первого июня, жар удивительным образом спал, температура пришла в норму, а опухоль в правой подвздошной ямке исчезла. В воскресенье у медиков затеплилась надежда, что болезнь удалось обратить в консервативную стадию при помощи опия, а если даже и не так, то это улучшение поможет монарху принять участие в торжествах по случаю его коронации. Все в окружении короля испытали огромное облегчение. В понедельник, двадцать третьего июня, король железной дорогой отправился из Виндзора в Лондон и с лондонского вокзала – в Букингемский дворец. Но уже поздним вечером того дня у короля снова началась лихорадка, его снова стали одолевать сильные боли в подвздошной области и рвота. Теперь сомневаться не приходилось: огромный гнойный абсцесс на червовидном отростке слепой кишки сформировался, причем в стороне от брюшной стенки, а потому откладывать операцию по его удалению было уже нельзя. Было десять часов утра. Кроме Листера на консультации присутствовали Тривз, Лэйкинг, Барлоу и Смит. Им не пришлось вести долгих дискуссий, перед тем как принять единодушное решение оперировать немедленно и любыми способами попытаться отыскать абсцесс.
Операция состоялась в двенадцать часов тридцать минут. Тривз сделал разрез с правой стороны живота. Непосредственно в операционной ране абсцесса видно не было. Только когда Тривз продолжил разрез, он по счастливому стечению обстоятельств обнаружил все еще инкапсулированный абсцесс, который окружал собой остаток полностью изъеденного воспалением аппендикса. Огромное количество гноя было вычищено, в брюшную полость был заведен дренаж в виде двух резиновых трубок, рана была перевязана пропитанной йодоформом марлей. Операция длилась ровно сорок минут. Когда Листер покинул Букингемский дворец, король уже пришел в сознание и, более того, чувствовал себя удовлетворительно и не жаловался на боли. Тривзу и Лэйкингу отвели апартаменты в Букингемском дворце. Они не пожелали покинуть свой пост, до того как выздоровление короля обретет уверенные темпы. «Я был всего лишь наблюдателем, – подытожил Листер. – Судьба короля теперь находится в руках самого Бога, в руках дарующих и лишающих…»
Когда дворецкий закрыл за мной дверь дома на Парк-кресент и я оказался на улице, уже темнело. Я нанял экипаж и снова направился к решетке Букингемского дворца. И тогда, даже в темноте толпы людей продолжали ждать вестей о состоянии короля. Все они пристально всматривались в освещенные окна королевской резиденции. Вечерние газеты пестрели путаными комментариями. Палата общин прервала в тот день свое заседание, чтобы выслушать сообщение прибывших медиков. Я медленно пошел по направлению к «Ритцу» по улицам, которые казались невыразимо печальными и омертвелыми, а сердце мое полнилось отчаянием, поскольку я с особенной остротой сознавал, насколько страшна, насколько пагубна может быть инертность медицинской науки.
Огни в окнах Букингемского дворца, однако, горели всю ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое июня. Горели они и десять следующих ночей подряд, когда Фредерик Тривз и Фрэнсис Лэйкинг, сменяя друг друга, дежурили у постели короля. Каждую минуту они с ужасом ожидали, что проявится какой-либо из симптомов воспаления перитональной оболочки: принимая во внимание возраст монарха, от этой болезни практически невозможно было бы найти спасение. Только когда стало совершенно ясно, что удача оказалась на стороне короля и на стороне его врачей, только когда лихорадка окончательно спала и что-то изнутри стало подталкивать кверху дно некогда глубокой впадины от вскрытого абсцесса, в медицинских журналах «Ланцет» и «Бритиш Медикал Джорнал» стали появляться статьи о течении болезни английского монарха, и в основном все они содержали те же сведения, которыми со мной поделился Листер. Если бы короля постигла смерть, история его болезни и его лечения почти наверняка сделались бы объектом пылкой критики со стороны тех английских врачей, кто уже в те дни встал на позиции радикального хирургического лечения аппендицита. Быть может, завертевшийся ураган из их взаимных упреков очистил бы медицину от неуместных в те переломные времена консерватизма и робости.
Святая святых
Может статься и так, что история, которая последует ниже, покажется вам новой авантюрной главой полного приключений столетия хирургов. Прогресс в хирургии в те времена двигался иногда быстрее, иногда медленнее, но двигался неустанно: хирургия осваивала один орган брюшной полости за другим, сокращалось количество тех областей человеческого тела, которые, как до того желудок, желчный и мочевой пузырь или кишечник, казались недосягаемыми, даже священными. Сердце, головной и спинной мозг – все эти органы все еще находились далеко за пределами возможностей хирургии, которая не располагала методами их лечения. Все эти органы были под запретом, их покрывала завеса таинственного, призрачного и пугающего до тех самых пор, пока в мир медицины не шагнул авантюрист, который и приоткрыл дверь в святую святых человеческого тела. О том авантюристе я и поведу свой рассказ, основываясь на свидетельствах непосредственных участников той истории.
Все началось ночью на седьмое сентября 1896 года далеко за стенами клиники, операционного зала и даже далеко за пределами сферы медицины. В ту самую ночь Вильгельм Юстус, худощавый парень, простой садовник из Франкфурта-на-Майне продирался сквозь густые парковые заросли, которые тянулись тогда вдоль всего речного берега. Юстус немного выпил. Он ввязался в перебранку. И теперь он был уверен, что за ним припустили те два незнакомца, с которыми он повздорил.
Звук их шагов приближался. В ночной тишине он уже мог различить их дыхание. Он понял, что полагаться на резвость своих ног бесполезно – он никак не сможет улизнуть от них. Он резко свернул в сторону и, не сбавляя темпа, попытался запутать след: он надеялся, что они пробегут мимо, а ему позже удастся подкрасться и незаметно напасть на них. Но на бегу он споткнулся и упал на землю, а когда нашел силы подняться, в тени деревьев он увидел перед собой огромную фигуру. Он заметил, как в темноте сверкнул нож, и все его тело отказалось слушаться. Он почувствовал, как что-то ударило его в грудь. Ему казалось, что он задыхается. После он потерял сознание.
Один из медицинских помощников при хирургическом отделении городской больницы Франкфурта по фамилии Зигель как раз был на ночном дежурстве, когда в 3—35, уже под утро в его отделение был доставлен Юстус. Он был без сознания. Он едва дышал. Лицо его сделалось изжелта-белым. Ноздри его дрожали. Губы его искривились, на них застыло выражение муки. Зигель взглянул на ножевое ранение в полтора сантиметра длиной, зиявшее в четвертом левом межреберье, в четырех пальцах от края грудины. После он оглядел кухонный нож, который держал в руке явившийся с Юстусом полицейский.
Зигель тогда подчинялся самому себе. Главный врач хирургического отделения профессор Рен был в отъезде. Все попытки связаться с ним были бы тщетны, а вернуться он должен был только девятого сентября.
Очень многое указывало на то, что ножом было задето сердце. Сердечный ритм был почти безупречен, однако пульс едва прощупывался: он вновь и вновь обрывался. Сердечная тупость была смещена вправо. Зигель достал длинную трубку и медленно ввел ее в кровоточащую узкую рану, чтобы определить, по какой траектории прошел нож. В больничной приемной воцарилась напряженная тишина, ничем не нарушаемая, пока он ощупывал трубкой канал. Только хрип становился громче и мучительней. Трубка, миллиметр за миллиметром, исчезала в темноте и неизвестности груди. Она медленно следовала по тому пути, которым некоторое время назад прошел нож. Она указывала как раз туда, где должно было находиться сердце. Зигель извлек инструмент и разогнул спину.
Полицейский спросил, могла ли быть хоть какая-то надежда на спасение. Зигель отрицательно покачал головой. Может быть, ему вспомнилась фраза из недавней речи Бильрота на венском конгрессе: «Любой хирург, который всего только попытается приблизиться со скальпелем к ранению сердца, может быть уверен, что он навсегда потеряет уважение своих коллег…» Эту трепещущую цитадель жизни охраняли пределы, за которые никак нельзя было заступать.
Зигель не был пионером, не был гением, не был бунтарем. Но он был ответственным, добросовестным человеком, который понимал и помнил, на каком этапе находится развитие хирургии. Ему не было известно ни одного случая, когда не действовало бы давно и наизусть заученное правило, сформулированное еще в древности Овидием и Аристотелем: сердечные раны смертельны, каковыми останутся до последних дней этого мира. По всей вероятности, у Юстуса было сильное внутреннее кровотечение.
Его мучительные хрипы наполняли комнату, залитую искусственным светом, который был, пожалуй, даже слишком ярким. Зигель обратился к медицинской сестре. Он попросил ее побеспокоиться о подушке со льдом и камфоре. Он дождался, пока полицейский попрощается и уйдет. Но тот еще раз изучающим и любопытным взглядом оглядел его и после спросил: «А как же герр профессор?»
Зигель рассказал ему, что Рен уехал и вернется нескоро. И только после он понял, каков был истинный смысл вопроса. Зигель догадался, что полицейский не слишком доверял его профессиональным способностям. Ведь во Франкфурте никто не удивился бы, ни тот полицейский, ни сам Зигель, услышав, что Луи Рен совершил чудо. Оставшись сиротой, Рен сделался практически неизвестным хирургом сначала Гриснайма, а потом Редельхайма, затем совладельцем крошечной частной клиники. Теперь он же был главным врачом хирургического отделения городской больницы Франкфурта, причем его же руками, в ожесточенной и порой отчаянной борьбе это самое некогда старомодное отделение, этот заброшенный придаток основного здания, в кото