ечную сумку, скопившаяся там жидкость стала надавливать на сердце, что и вызвало его компрессию и остановку. Когда я, принимая во внимание все факты, пытался рассчитать, сколько времени после нападения было потрачено зря и сколько времени имелось бы в распоряжении хирурга, если бы таковой среагировал сразу же, мной овладело знакомое нетерпение, которое подгоняло те события, которые в действительности должны были вызреть сами. И этим своим нетерпением я поделился с Реном. Ему хотелось пожить в такое время, когда хирургия сердца станет всеобщим благом и всеобщим достоянием, чтобы случаи, подобные тому, что произошел с императрицей, перестали бы быть смертельными.
Но в конце концов мы оба улыбнулись нашему нетерпению. Если однажды хоть кому-то удалось с положительным результатом зашить рану на бьющемся человеческом сердце, кто-то еще должен был сделать следующий шаг, как случалось до этого в прочих областях хирургии – иногда скоро, иногда через время. Рен распахнул перед хирургией дверь в ту часть человеческого тела, которая, казалось бы, была недосягаемой, почиталась за святую святых организма человека. Теперь же дверь была отперта, и не существовало более препятствий для того, чтобы такие же, как сердце, святыни, какими были головной и спинной мозг, покорились скальпелю хирурга.